А за преданность Катрин я люблю вас еще сильнее. Дай бог, чтоб она поскорее поправилась и вы были счастливы…
Жан Лафит хотел снова поцеловать девушку, но та бросилась прочь. Оба они были слишком взволнованны, чтобы заметить мадам Одиллию, все это время наблюдавшую за ними.
Хулиана точно знала, что ее жизнь кончена. Без Жана ее существование не имело смысла. Девушка даже хотела умереть, как героини обожаемых ею романов, однако она понятия не имела, где можно подхватить туберкулез или подобный ему аристократический недуг, а смерть от тифа казалась ей не слишком благородной. Убивать себя Хулиана не собиралась: несмотря на чудовищные страдания, она все же не была готова обречь себя на адские муки; даже Лафит не стоил такой жертвы. Кроме того, девушка понимала, что ее самоубийство повергло бы в отчаяние Исабель и Нурию. Единственным выходом оставался монастырь, однако монашеское облачение не слишком подходило для жаркого климата Нового Орлеана. Да и покойный отец Хулианы, который всю жизнь был убежденным атеистом, вряд ли одобрил бы такое решение. Томас де Ромеу предпочел бы видеть свою дочь женой пирата, но никак не монашкой. А значит, нужно было поскорее покинуть Луизиану и посвятить себя заботам об индейцах в миссии доброго падре Мендосы, о котором Диего так много рассказывал. Она навсегда сохранит в душе облик Жана Лафита, его вдохновенное лицо, темные как ночь глаза, копну волос, его рубашку из черного шелка и золотую цепь, его крепкие руки, которые обнимали ее, и поцелуй, который он ей подарил. Хулиана не могла найти утешения в слезах. Девушка давно выплакала все свои слезы, никогда в жизни она не плакала так много, как в те дни.
Стоя у окна, Хулиана смотрела на море и молча пыталась преодолеть разрывавшую ее сердце боль, как вдруг почувствовала чье-то присутствие. Это была мадам Одиллия, прекрасная как никогда, в платье и тюрбане из белого льна, с рядами янтарных ожерелий на груди, тяжелыми браслетами и золотыми кольцами в ушах. Королева Сенегала и дочь королевы.
— Ты влюбилась в Жана, — спокойно сказала она, впервые обращаясь к девушке на «ты».
— Не беспокойтесь, мадам, я никогда не встану между вашей дочерью и ее мужем. Я уеду, и он забудет меня, — пообещала Хулиана.
— Зачем тебе рабы?
— Чтобы освободить их. Вы ведь поможете им? Я слышала, квакеры защищают рабов и помогают им перебраться в Канаду, но я не знаю, как с ними связаться.
— В Новом Орлеане есть много свободных негров. Твои рабы смогут найти работу и жить в городе, а я помогу им устроиться, — предложила королева.
Она помолчала, внимательно разглядывая Хулиану своими ореховыми глазами, перебирая янтарные бусины, подсчитывая, размышляя. Наконец ее суровый взгляд немного смягчился.
— Хочешь увидет Катрин? — глухо спросила Одиллия.
— Да, мадам. И еще мне хотелось бы увидеть малыша, чтобы запомнить обоих, так мне будет проще представлять Жана счастливым, когда я стану жить в Калифорнии.
Мадам Одиллия провела Хулиану в другое крыло дома, такое же чистое и уютное, как остальные комнаты, в которое она поместила своего внука. Детская напоминала комнату маленького европейского принца, если не считать вудуистских амулетов для защиты от дурного глаза. Завернутый в кружевные пеленки Пьер спал в бронзовой колыбельке, которую качала молодая полногрудая негритянка с усталыми глазами, а маленькая темнокожая девочка обмахивала младенца опахалом. Одиллия откинула москитную сеть, и Хулиана склонилась над колыбелькой, чтобы посмотреть на сына своего любимого. Малыш был очарователен. Девушка видела не так много младенцев, но этот показался ей самым прелестным на свете. Одетый в одну лишь распашонку, он лежал на спине, раскинув ручки и ножки, и крепко спал. Мадам Одиллия жестом позволила ей взять ребенка на руки. Как только Хулиана прижала малыша к груди, прикоснулась губами к его почти лысой головке, увидела его беззубую улыбку, потрогала тоненькие пальчики, придавивший ее душу тяжкий черный камень начал уменьшаться, отпускать, исчезать. Девушка принялась осыпать поцелуями голенькие ножки младенца, его животик с едва зажившим пупком, потную шейку, и из глаз ее хлынули потоки жарких слез. Она плакала не от ревности, а от нежности, внезапно охватившей все ее существо. Бабушка положила Пьера в колыбель и жестом приказала Хулиане следовать за ней.
Оставив позади дом и сад, заросший олеандрами и апельсиновыми деревцами, женщины вышли на берег, где уже поджидала лодка, чтобы отвезти их в Новый Орлеан. Миновав центральные улицы, они вышли на кладбище. Частые наводнения не позволяли хоронить мертвецов в земле, и кладбище походило на целый город склепов и мавзолеев, украшенных мраморными статуями, ажурными решетками, куполами и башенками. Чуть в стороне Хулиана увидела ряд совершенно одинаковых зданий, высоких и узких, с двумя дверьми, впереди и сзади, и одним окном с каждой стороны. Такие строения называли «построенными на выстрел», поскольку пуля, влетевшая в парадную дверь, вылетала из противоположного входа, не задев стен. Мадам Одиллия вошла, не постучавшись. Внутри возились детишки разных возрастов под присмотром двух женщин в полосатых передниках. Дом наполняли амулеты, флаконы с целебными снадобьями, засушенные травы, свисавшие с потолка, деревянные фигурки, утыканные гвоздями, маски и множество других предметов, связанных с культом Вуду. Пахло чем-то сладким и терпким, вроде патоки. Кивнув женщинам, мадам Одиллия провела Хулиану в маленькую боковую комнату. Там очень смуглая худая мулатка с глазами пантеры, блестящей от пота кожей и волосами, заплетенными по меньшей мере в сотню косичек и украшенными разноцветными ленточками и бусинками, кормила грудью новорожденного младенца. Это была знаменитая Мари Лаво, жрица, которая по воскресеньям плясала с рабами на площади Конго, а во время тайных церемоний в лесной чаще впадала в транс и вызывала богов.
— Я привела ее, чтобы ты сказала, она ли это, — сказала мадам Одиллия.
Мари Лаво поднялась и подошла к Хулиане, прижимая к груди ребенка. Еще в юности она дала зарок каждый год рожать ребенка, и теперь их у нее было пятеро. Мулатка приложила ко лбу Хулианы три растопыренных пальца и впилась взглядом в ее глаза. Девушка содрогнулась всем телом, словно в нее попала молния. Прошла минута.
— Это она, — сказала Мари Лаво.
— Но ведь она белая, — возразила мадам Одиллия.
— Говорю тебе, это она, — повторила жрица и развернулась, давая понять, что аудиенция закончена.
Хулиана и королева Сенегала вновь пересекли кладбище и Оружейную площадь и вышли на берег, где, покуривая сигару, терпеливо ждал гребец. На этот раз он повез женщин к болотам. Вскоре они попали в лабиринт заболоченных каналов, лагун и островков. Тоскливый пейзаж, запах трясины, крики птиц, кайманы, внезапно всплывавшие за бортом лодки, — все это заставляло сердце трепетать в предчувствии опасности и тайны. Хулиана вспомнила, что никого не предупредила о своем уходе. Сестра и Нурия наверняка уже начали волноваться. Девушке пришло в голову, что мать Катрин заманила ее на болота с дурными намерениями, но она поспешила прогнать недостойные подозрения. Путь по каналам оказался слишком длинным, жара утомила Хулиану, она страдала от жажды, под вечер в воздух поднялись тучи москитов. Девушка не решалась спросить, куда они плывут. Когда уже стало темнеть, лодка пристала к берегу. Приказав гребцу ждать, мадам Одиллия зажгла фонарь, взяла Хулиану за руку и повела ее по широкой равнине, на которой не было ни деревца, ни тропинки. «Смотри не наступи на змею» — вот и все, что она сказала. Они шли очень долго, прежде чем королева нашла то, что искала. Прямо посреди равнины росла целая рощица высоких, покрытых мхом деревьев с крестами на стволах. Это были не христианские, а вудуистские кресты, которые символизировали взаимопроникновение двух миров, мира живых и мира мертвых. Святыни охраняли маски и деревянные статуи африканских богов. При свете луны и фонаря это место казалось невыносимо страшным.
— Моя дочь здесь, — сказала мадам Одиллия, опустив глаза.
Катрин Виллар умерла от родовой лихорадки за пять недель до этого. Ее не смогли спасти ни врачи, ни христианские монастыри, ни африканская магия. Ее мать и другие женщины перевезли сожженное инфекцией, обескровленное тело в святилище посреди трясины, где ему предстояло покоиться до тех пор, пока дух умершей не укажет на жену, которая сможет ее заменить. Катрин не могла допустить, чтобы ее ребенок попал в руки очередной наложницы Жана Лафита. Она должна была выполнить свой материнский долг до конца, потому тело и решено было спрятать. Теперь Катрин находилась между миром мертвых и миром живых и могла свободно проникать как в тот, так и в другой. Разве Хулиана не слышала шагов умершей в доме Лафита? Разве по ночам она не чувствовала, что призрак стоит у ее изголовья? Запах апельсинов, распространившийся по острову, был запахом духов Катрин, которая и после смерти охраняла своего сына и подыскивала ему достойную мачеху. Мадам Одиллия не понимала, почему ее дочь предпочла белую женщину с другого конца земли, но кто она такая, чтобы оспаривать волю умерших? Катрин из мира духов было виднее. Так сказала Мари Лаво. «Когда появится та самая женщина, я узнаю ее», — пообещала жрица. Мадам Одиллия что-то заподозрила, когда влюбленная в Жана Лафита Хулиана отказалась от него, чтобы не причинять боль Катрин, и укрепилась в своих подозрениях, когда девушка пожалела рабов. Теперь она знала, что душа ее дочери отправится на небеса, а тело ее можно похоронить на кладбище, там, где до него не доберется наводнение. Одиллии пришлось повторить свою историю несколько раз, потому что Хулиана все не могла в нее поверить. Кто бы мог подумать, что мертвая жена Лафита все это время покоилась здесь. Что подумает Жан? Мадам Одиллия сказала, что ее зятю совсем не нужно знать об этом. Дата смерти Катрин не имела никакого значения, и Одиллия собиралась объявить, что ее дочь скончалась вчера.
— Но Жан захочет увидеть тело! — возразила Хулиана.
— Это невозможно. Только женщины могут видеть трупы. Наша миссия состоит в том, чтобы приводить людей в этот мир и провожать умерших. Жану придется смириться с этим. После похорон Катрин он станет твоим, — объяснила королева.
— Станет моим?.. — прошептала потрясенная Хулиана.
— Меня беспокоит только мой внук Пьер. Катрин использовала Лафита, чтобы передать тебе сына. Мы с дочерью поможем тебе выполнить эту миссию. И прежде всего нужно, чтобы ты была рядом с отцом ребенка и сделала его спокойным и счастливым.
— Жан не из тех мужчин, кто может быть спокойным и счастливым, он корсар, авантюрист…
— Я дам тебе специальные снадобья и научу ублажать его в постели, как научила Катрин двенадцать лет назад.
— Я не из тех женщин… — пролепетала Хулиана, краснея.
— Не беспокойся, хоть ты, конечно, старовата для такой науки и голова твоя забита всякими глупостями, но Жан не заметит разницы. Мужчины — редкие олухи, они легко поддаются страсти, но мало что смыслят в истинном наслаждении.
— Мадам, я не стану пользоваться уловками куртизанки и магическим зельем!
— Ты любишь Жана, девочка?
— Да, — призналась Хулиана.
— Тогда тебе придется. Предоставь это мне. Ты сделаешь Жана счастливым и, возможно, сама познаешь счастье, но о Пьере ты должна заботиться, как о родном сыне, иначе будешь иметь дело со мной. Надеюсь, ты хорошо меня поняла?
Боюсь, любезные читатели, моего скромного дара недостаточно, чтобы описать, в какое уныние повергла эта весть несчастного Диего де ла Вегу. Следующий корабль отплывал на Кубу через два дня, юноша уже арендовал каюты, собрал вещи и был готов, если понадобится, силком утащить Хулиану из логова Жана Лафита. Он должен был любой ценой спасти свою любимую. Диего едва не потерял рассудок, узнав, что его соперник овдовел. Он бросился к ногам Хулианы, умоляя ее одуматься. Впрочем, это не более чем фигура речи. Юноша остался на ногах, он метался по комнате, размахивал руками, рвал на себе волосы, орал, а девушка невозмутимо молчала, и на прекрасном лице сирены играла бездумная улыбка. Попробуй уговори влюбленную женщину! Диего верил, что в Калифорнии, вдали от пирата, к его возлюбленной вернется разум, а он сам вновь обретет надежду. Ну что за глупость влюбиться в работорговца! Ведь сам Диего так же красив и отважен, как Лафит, только молод, честен, прямодушен, благороден и может предложить своей невесте достойную жизнь без убийств и разбоя. Он почти идеален и обожает Хулиану. Черт побери! Что еще нужно этой девушке? Ни один поклонник ее не устраивал! Никто не был слишком хорош! Но всего пара месяцев в душной Баратарии, и она уже готова позабыть того, кто целых пять лет терпеливо добивался ее расположения. Любой другой на его месте давно понял бы, что эта девица просто ветреная кокетка. Любой другой, но не он, Диего. Чувства застили ему разум, как это часто бывает со всеми влюбленными дураками.
Исабель в изумлении наблюдала за этой сценой. В последние сорок восемь часов случилось столько всего, что она никак не могла собраться с мыслями. В двух словах произошло вот что: когда с рабов сняли цепи, накормили их, одели и кое-как втолковали им, что они теперь свободны, случилась страшная трагедия — умер младенец, который в последние часы находился в агонии. Лишь трое сильных мужчин смогли вырвать мертвое тело из рук безутешной матери, ее дикие вопли разносились по всему острову, и собаки вторили ему своим воем. Рабы не понимали, зачем их освободили, если им все равно придется остаться в этом ужасном месте. Все они хотели одного: вернуться в Африку. Как они смогут выжить в этом жестоком, варварском краю? Негр переводчик объяснил беднягам, что на острове они легко смогут прокормить себя, что новые пираты всегда в цене, что девушкам, возможно, повезет найти мужей, а несчастную мать пристроят служанкой в какую-нибудь семью, научат готовить, и никто не станет разлучать ее с выжившим сыном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52