Она твердила: когда вернется отец ребенка, он и примет решение. Я не настаивал, ибо научился терпимо относиться к тому, что индейцы приходят и уходят по собственной воле, ведь иначе их приобщение к Истинной Вере было бы неискренним. Женщину зовут Ночная Молния. Да благословит тебя Господь и да направит каждый твой шаг.
Твой отец во Христе падре Мендоса.
Диего вернул письмо Бернардо, и оба долго молчали, глядя, как за окном угасает день. В такие моменты лицо Бернардо, необыкновенно выразительное во время дружеской беседы, становилось неподвижным, как у гранитной статуи. Чтобы избежать объяснений, он поспешил прибегнуть к спасительной флейте и принялся наигрывать какой-то печальный мотив. Диего ни о чем не спрашивал, он чувствовал, как сильно бьется сердце его брата, словно оно стучало в его собственной груди. Настало время разлуки. Бернардо больше не мог вести беззаботную жизнь, долг звал его обратно в Калифорнию, к своему народу. Молодой индеец не был счастлив вдали от родины. С тех пор как братская верность привела Бернардо в каменный город с холодными зимами, в душе его кровоточила незаживающая рана. Безграничная любовь к Ночной Молнии звала юношу назад, и теперь он ни на минуту не сомневался, что этот малыш — его ребенок. Диего с болью в сердце принял безмолвные объяснения своего друга и обратился к нему дрожащим от волнения голосом:
— Тебе придется ехать одному, брат, ведь я закончу Гуманитарный колледж только через несколько месяцев, и мне еще нужно уговорить Хулиану выйти за меня и попросить благословения у дона Томаса, когда забудется история с негодяем Монкадой. Прости меня, друг мой, я эгоист, опять болтаю о своих фантазиях, вместо того чтобы поговорить о тебе. Все это время я вел себя как неразумный младенец, а ты тосковал по Ночной Молнии и даже не знал, что она подарила тебе сына. Как же ты смог все это вынести? Брат, я не хочу, чтобы ты уезжал, но твое место в Калифорнии. Теперь я понимаю, что вы с отцом имели в виду, когда говорили, что у нас разные пути, что я унаследовал титул и состояние, а ты нет. Это несправедливо, ведь мы братья. В один прекрасный день я стану хозяином гасиенды де ла Вега и смогу отдать тебе твою долю, а пока напишу отцу, пусть он даст вам с Ночной Молнией денег и поможет устроиться, чтобы вам не пришлось жить в миссии. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы твоя семья ни в чем не нуждалась. Ну вот, я расплакался, как младенец, кажется, я уже скучаю по тебе. Что я буду делать без тебя? Если бы ты знал, как мне будет не хватать твоей силы и мудрости, Бернардо.
Молодые люди сердечно обнялись и тут же с вымученным смехом разжали объятия, вспомнив, что решили не давать воли чувствам. Их юность заканчивалась.
Как ни хотелось Бернардо, он не смог отправиться в путь немедленно. Ему пришлось ждать до января, когда в Америку отправлялся торговый фрегат. Денег у юноши почти не было, но его согласились взять в команду матросом. В прощальном письме Бернардо попросил друга пореже надевать маску Зорро, чтобы избежать разоблачения и чтобы вымышленный персонаж не взял над ним верх. «Не забывай, что ты Диего де ла Вега, человек из крови и плоти, а Зорро существует только в твоем воображении », — говорилось в письме. Прощание с Исабель, которую Бернардо полюбил как родную сестру, вышло очень горьким, индейцу казалось, что они больше не увидятся, хотя девушка сто раз пообещала ему приехать в Калифорнию, как только позволит отец.
— Мы обязательно увидимся, Бернардо, даже если Диего не женится на Хулиане. Земля круглая, стоит только ей повернуть, и я окажусь в твоих краях, — заверила Исабель, шмыгая носом и смахивая слезы.
1814 год принес испанцам новые надежды. Поражения в Европе и волнения внутри Франции ослабили Наполеона. По Валенсайскому договору испанская корона перешла к Фердинанду VII, который тотчас же начал собираться на родину. В январе Шевалье приказал своему мажордому собирать вещи, что оказалось не так-то просто исполнить, поскольку барселонская резиденция Дюшамов была обставлена с королевской роскошью. Шевалье подозревал, что Наполеону осталось недолго царствовать, а значит, его собственные дела были совсем плохи, ибо верность опальному императору показалось бы на редкость плохой рекомендацией любому, кто ни пришел бы ему на смену. Чтобы не расстраивать дочь, Дюшам не стал делиться с ней своими опасениями, сказав только, что они наконец возвращаются в Париж. Аньес в восторге бросилась ему на шею. Ей давно надоел хмурый народ, немые колокольни, пустеющие по вечерам улицы, а больше всего — камни и проклятия, которые летели вслед их карете. Аньес ненавидела войну, лишения, каталонскую скупость и вообще Испанию. Не медля ни минуты, девушка с головой бросилась в лихорадочные сборы. В гостях у Хулианы она без устали расписывала парижские моды и развлечения. «Ты непременно должна навестить меня летом в Париже. Наконец-то мы с папой сможем вести жизнь, которая подобает людям нашего круга. Мы поселимся рядом с Лувром». Заодно Аньес пригласила в гости и Диего, который, по ее мнению, не мог вернуться в Калифорнию, не увидев Парижа. Ведь без этого города не было бы ни моды, ни искусства, ни современных идей, и даже американской революции не случилось бы, не будь Франции. Как, разве Калифорния до сих пор испанская колония? Что ж! Надо ее освободить. В Париже Диего непременно излечится от своих кривляний и станет великим полководцем, как тот, из Южной Америки, которого называют Освободителем. Симон Боливар, или как его там.
В это время в библиотеке шевалье Дюшам в последний раз пил коньяк с Томасом де Ромеу, единственным другом, которого он приобрел за годы, проведенные в этом негостеприимном городе. Шевалье рассуждал о политике и настойчиво советовал Томасу воспользоваться моментом, чтобы отправиться с дочерьми в заграничное путешествие. Девочки как раз в таком возрасте, когда пора посетить Флоренцию и Венецию — любой культурный человек просто обязан побывать в этих городах. Томас ответил, что подумает об этом. Идея не так уж плоха, возможно, они отправятся в путешествие летом.
— Император дал согласие на возвращение Фердинанда Седьмого в Испанию. Это может произойти в любой момент. Лучше бы вам куда-нибудь уехать, — заметил Шевалье.
— Отчего же, ваша светлость? Вы знаете, я искренний союзник Франции, но мне все же хотелось бы верить, что Желанный покончит с семилетней герильей и возродит страну. Фердинанду Седьмому придется считаться с либеральной конституцией двенадцатого года, — возразил Томас де Ромеу.
— Надеюсь, что вы правы, так было бы лучше для Испании и для вас, друг мой, — отозвался француз.
Вскоре Шевалье и его дочь Аньес вернулись во Францию. На горном перевале путь их каравану пересек партизанский отряд, вероятно один из последних, оставшихся в Пиренеях. Нападавшие были прекрасно информированы и отлично знали, что этот элегантный путешественник не кто иной, как злой гений Цитадели, отправивший бессчетное количество людей на пытки и на эшафот. Возмездие не свершилось, поскольку Шевалье путешествовал под охраной отряда гвардейцев, державших наготове мушкеты. Первый залп оставил большинство испанцев валяться на земле в лужах крови, а сабли довершили дело. Остатки отряда рассеялись, бросив раненых, которых гвардейцы добили без всякой жалости. Шевалье, во время схватки остававшийся в карете, был скорее раздражен, чем напуган, и быстро позабыл бы о досадном происшествии, если бы шальная пуля не ранила Аньес. Она прошла по касательной, задев щеку и нос. Отвратительный шрам навсегда изменил жизнь молодой девушки. Аньес на долгие годы укрылась в фамильном поместье в Сен-Морисе. Вначале потеря красоты привела девушку в глубокое уныние, однако со временем она перестала плакать и стала читать, причем не только любовные романы, страсть к которым подружила ее с Хулианой де Ромеу. Одну за другой девушка прочла все книги из отцовской библиотеки и попросила еще. Долгими одинокими вечерами своей искалеченной роковой пулей молодости Аньес изучала философию, историю и политику. Позже она сама начала писать под мужским псевдонимом, и теперь, много лет спустя, ее произведения известны всему миру; впрочем, это совсем другая история. А нам пора вернуться в Испанию.
Несмотря на предостережения Бернардо, в том году Диего де ла Веге предстояло навсегда превратиться в Зорро. Французские войска покидали Испанию, кто-то морем, кто-то пешком, бежали, словно загнанные звери, спасаясь от града оскорблений и камней. В марте кончилось почетное французское изгнание Фердинанда VII. В апреле кортеж Желанного пересек границу и оказался в пределах Каталонии. Подходила к концу долгая война народа против захватчиков. Сначала всеобщее ликование не знало ни пределов, ни сословных границ. Все испанцы от идальго до крестьянина, включая просвещенных людей, вроде Томаса де Ромеу, горячо приветствовали возвращение короля и были готовы закрыть глаза на отвратительные пороки, которые были присущи ему в юности. Все надеялись, что в изгнании незадачливый принц повзрослел и исцелился от подозрительности, скупости и страсти к придворным интригам. Они ошибались. Фердинанд VII остался ничтожным человеком, привыкшим всюду видеть врагов и окружать себя льстецами.
Через месяц свергли Наполеона Бонапарта. Величайший монарх Европы дрогнул перед небывалым военным и политическим натиском. В завоеванных им странах не прекращались восстания, а союз России, Англии, Австрии и Пруссии сделал все, чтобы избавить мир от Бонапарта. Наполеона сослали на остров Эльба, в насмешку оставив ему титул императора. В первый же день он пытался покончить с собой, но безуспешно.
В Испании торжество по поводу возвращения Желанного вскоре сменилось насилием и произволом. Окружив себя самыми ярыми консерваторами из знати, армии, клира и чиновников, блистательный король незамедлительно отменил конституцию 1812 года и либеральные реформы, за несколько месяцев вернув страну в феодальные времена. Он возродил инквизицию, возобновил привилегии знати и развернул безжалостные гонения на диссидентов и оппозиционеров, офранцуженных либералов и старых соратников Жозефа Бонапарта. Регентов, министров и депутатов брали под стражу, двенадцать тысяч семей бежали за границу, репрессии приняли такой масштаб, что никто не мог чувствовать себя в безопасности: хватало ничтожного подозрения или смехотворного обвинения, чтобы человека бросили в тюрьму и казнили без суда.
Настал звездный час Эулалии де Кальис. Старуха слишком долго ждала возвращения короля и собственного величия. Разгулу плебеев и хаосу благородная дама предпочитала абсолютную монархию, даже если монарх был абсолютным ничтожеством. Ее девиз гласил: «Всяк сверчок знай свой шесток». Самой Эулалии, вне всякого сомнения, полагалось место на самом верху. В отличие от аристократов, которые растеряли в революционные годы свои состояния, не желая подражать плебеям, она безо всякого стеснения пользовалась приемами купцов, чтобы приумножить свое богатство. Эулалия открыла у себя настоящий талант к предпринимательству. Теперь она была богата как никогда, обладала огромной властью, располагала связями при дворе и больше всего на свете жаждала искоренения либеральных идей, угрожавших всему, что составляло смысл ее существования. И все же в потайных уголках необъятной души пожилой сеньоры еще сохранялись остатки былого великодушия, которые вынуждали ее приходить на выручку обездоленным, к какому политическому лагерю они бы ни принадлежали. Иногда Эулалия даже прятала жертв преследований в своих загородных домах, а потом помогала им перебраться во Францию.
Баловень судьбы Рафаэль Монкада решил поступить на военную службу в надежде, что титулы и связи тетушки обеспечат ему головокружительную карьеру. Теперь он на каждом углу повторял, что несказанно рад возможности послужить Испании, монарху и Католической церкви. Тетушка не возражала, полагая, что военная форма украсит кого угодно, даже круглого дурака.
Вскоре Томас де Ромеу признал правоту своего друга шевалье Дюшама, который советовал ему уехать с дочерьми за границу. Справившись у банкиров о состоянии своих дел, он узнал, что не располагает средствами, позволявшими вести достойную жизнь за границей. К тому же в случае их отъезда правительство Фердинанда VII могло конфисковать и то немногое, что еще осталось. Томасу, всю жизнь провозглашавшему, что презирает богатство, пришлось задуматься о средствах к существованию. Сама мысль о бедности приводила его в ужас. Томас нечасто интересовался состоянием наследства своей жены и не сомневался, что ему навсегда обеспечено относительно безбедное существование. Он даже представить себе не мог, что в один прекрасный день может потерять и деньги, и положение в обществе. И самое ужасное, что его девочки лишатся привычного с детства комфорта. В конце концов Томас решил, что разумнее всего будет переждать волну террора. В свои годы он повидал достаточно и точно знал, что политический маятник рано или поздно качнется в другую сторону; нужно лишь исчезнуть на время, пока ветер не переменится. О том, чтобы отправиться в родительский дом в Санта-Фе, где Томаса слишком хорошо знали и слишком сильно ненавидели, не могло быть и речи, и потому он выбрал имение своей жены неподалеку от Лериды, в котором никогда раньше не бывал. Эта земля, не приносившая семье никакой ренты, кроме головной боли, теперь должна была дать ей убежище. Владения представляли собой два поросших старыми оливами холма, на которых ютилось несколько нищих и диких крестьянских семей, никогда не видевших своего хозяина и с трудом веривших в его существование. Сильно обветшавший дом был построен еще в шестнадцатом веке и мало походил на человеческое жилье, больше напоминая крепость для защиты от сарацин, солдат, бандитов и прочих напастей, что века напролет осаждали этот край, но Томас рассудил, что и такое жилище лучше тюремной камеры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52