Она продолжила:
– Это о том, что произошло еще в Париже… Я хочу, чтобы вы знали правду.
Он откинулся назад и скрестил руки на груди, в голосе звучала усталость.
– Не вижу смысла ворошить прошлое. Что это изменит?
– Это очень важно. Каждый из нас знает только часть правды, да и то с чужих слов. Взгляните, что это сделало с нами и с нашей жизнью. Разве мы можем жить по-настоящему спокойно, если не знаем, что же произошло на самом деле? Это все, о чем я прошу, Филипп. Правды, хотя бы между нами.
Видя, что он не отвечает, она продолжила:
– Нравится вам или нет, мы по-прежнему муж и жена. Нравится вам или нет, мы оба заперты здесь, и кто знает, надолго ли. Мы не можем продолжать избегать друг друга, живя под одной крышей в этой вынужденной изоляции. Это измучит нас обоих. – Она не остановилась, хотя заметила в его глазах вспышку горечи. – Я не прошу о прощении, не прошу даже о прежней дружбе. Все, о чем я прошу, это о честности между нами. Бог свидетель, прежде ее было слишком мало.
Филипп встал и прошел мимо нее, сделав два широких шага в сторону комнат прислуги. На секунду она испугалась, что он, не останавливаясь, пройдет через холл в сад, сядет на Балтуса и ускачет, не оглянувшись. Однако он остановился, его мощные плечи поникли.
– Правды…
Когда он обернулся, его лицо казалось постаревшим, морщины углубились, глаза помертвели. Он заговорил чуть ли не шепотом:
– Возможно, часть правды лучше оставить похороненной, равно как и прошлое. Равно как и… – он сверлил ее глазами, – нашего ребенка. Почему вы ничего не сказали мне о нем, Анна-Мария? Почему я ничего не знал, пока не увидел окровавленное тельце в окровавленных руках Сюзанны?
Его слова укололи Энни в самое сердце.
– О, Филипп.
Он, увидев в ее глазах боль, хотел утешить ее, но что-то потаенное, злое прогнало эту мысль прочь. Он сурово повторил:
– Почему вы мне ничего не сказали?
Она прикрыла глаза.
– Я ничего не сказала, потому что сама ничего не знала. Пока принцесса по дороге в Бастилию не объяснила мне это.
– Принцесса? Но это же какой-то абсурд!
Энни взглянула на него и ровным голосом сказала:
– Матушка Бернар говорила мне, что мои месячные – это божье испытание. Я не знала, что и думать, когда они вдруг прекратились. – Видя, что он ей не верит, она безжизненным голосом повторила: – Я ничего не знала о ребенке, пока Великая Мадемуазель не объяснила мне. Это было в день битвы. Если вы мне не верите, можете спросить у нее.
Сжав руки в кулаки, он подался вперед.
– Вы так говорите, прекрасно зная, что никто из нас ни на шаг не приблизится вновь к Парижу и, тем более, не увидит Великую Мадемуазель.
– Я говорю правду, Филипп, хотя и понимаю, как трудно ожидать, что этому можно поверить. – Она, грустно улыбнувшись, покачала головой. – Вы пожертвовали всем, чтобы спасти меня, но вы меня совсем не знаете. – Энни опустила руки на колени. – Я согласна, что сама не давала возможности получше узнать меня, понять, какая же я на самом деле. Я боялась. Боялась, что вы не захотите иметь со мной дела или даже бросите меня. Но теперь я решила, что хватит притворяться. Это лишь вредит нам обоим. – Она встала. – Вот поэтому нам сейчас так важно быть честными. Я хочу оставить ложь, секреты и полуправду в прошлом и успеть сделать что-нибудь хорошее в этой жизни.
– Что-нибудь хорошее… – Филипп жестом обвел тесную комнату, его голос упал. – Вот все, что у нас осталось. Этот дом да несколько сотен франков. Даже если надеяться, что люди Мазарини нас не найдут, впереди – несколько лет изгнания и нищеты, когда кончатся все деньги. И что тогда? – Темные круги под глазами, казалось, стали еще больше. – Где может искать убежища дезертир, если у него даже нет денег? Какая жизнь ожидает тогда его, да и всех нас?
Энни хотелось успокоить его, обвить руками, сказать ему, что все будет хорошо, но она знала, что это будет ложью. И потому сказала только:
– Мы справимся, Филипп. Вам, конечно, труднее, чем мне, но я сделаю все, что в моих силах, чтобы облегчить вам жизнь. Я обещаю. – Не в состоянии выносить все это дальше, она шагнула мимо него, намереваясь уйти.
На пороге она остановилась и посмотрела на запертую дверь.
– Не надо запирать эту дверь. Я больше не буду нарушать ваше уединение. Но если вдруг вам когда-нибудь захочется поговорить – скажем, о книгах, или о науках, или о философии, о чем угодно, – я почту за честь составить вам компанию.
Она почувствовала, что у нее сжимается горло.
– Это прекрасный дом, но в нем может быть очень одиноко, когда не с кем поговорить.
Филипп молча смотрел, как она уходит. Господи, как же ему плохо! Он и ей сделал плохо, но она сумела перенести свою боль с достоинством. Ему хотелось вернуть ее, обнять и дать ей покой, которого, казалось, она так жаждет. Ему хотелось зарыться лицом в ее волосы, прижаться к ней, почувствовать тепло ее упругого тела… но он продолжал стоять неподвижно и смотреть на опустевший проход, где только что была она.
28
Спустя два дня, вернувшись из сада в свою комнату, Энни обнаружила у себя на кровати книги. Она взяла верхнюю, и недоуменно-хмурое выражение на лице сменилось улыбкой: Аристофан. «Миры».
Она покачала головой в изумлении.
Она присела возле стопки, раздумывая про себя, что его побудило к такому поступку – рассудок или сердце, но в любом случае этот жест – доброе начало.
Когда вошла Мари с охапкой чистого белья, Энни спросила, указывая на рукописи:
– Мари, ты не знаешь, как это попало сюда?
– Его милость занес их на кухню сегодня утром, когда выходил из дома. Он велел Жаку положить их к вам на кровать, когда вы уйдете в сад. – Она опасливо нахмурилась. – Все в порядке, я надеюсь?
– Конечно, все в порядке. – Энни осторожно переложила рукописи на стол у кровати. – А его милость уже вернулся с утренней прогулки?
– Нет, ваша милость. Мы ждем его, по крайней мере, через час.
– Понятно, – она скрыла свое разочарование. – Спасибо. Можешь идти. И передай, пожалуйста, Жаку, что я очень довольна этим сюрпризом. – Жак, конечно же, расскажет все Филиппу.
Оставшись опять одна, Энни задумчиво посмотрела на рукописи. Теплое чувство, смешанное с горечью, рвалось из ее груди. Если бы она могла хоть как-нибудь поблагодарить Филиппа, как-то укрепить мостик, который он протянул над разделяющей их пропастью. Но она ведь обещала, что не будет вмешиваться в его жизнь, да и подарить ей нечего…
Или есть?
Филипп любил книги, а у нее есть целая подборка – блестящих, дерзких, политически опасных книг, за удовольствие прочитать которые любой ученый отдал бы душу.
Филипп протянул ей руку, и она ответит ему тем же.
Энни открыла заветный сундучок и, пробежавшись по золоченым надписям на богато отделанных корешках, вытащила первые два тома «Комментариев» Макиавелли. Они разбудят аппетит Филиппа, и ему захочется прочитать остальные. Книг десять.
Она поспешила в коридор и позвала:
– Жак! Подойди сюда, пожалуйста! Я хочу, чтобы ты отнес кое-что в кабинет его милости. – Она улыбнулась, представив удивление мужа, когда он вернется с утренней прогулки и найдет то, что Жак положит на его кровать.
Час спустя Энни настолько зачиталась, что чуть не пропустила возвращение Филиппа с утренней прогулки. Слабый стук подков Балтуса вернул ее к действительности. Она подошла к двери в библиотеку и прислушалась. За дверью не было слышно ни звука.
Она затрепетала от возбуждения, представив себе, как он разглядывает ее подарок. Она придвинулась ближе. По-прежнему из библиотеки – ни звука. Потом раздался слабый, но вполне отчетливый скрип паркета под широкими шагами Филиппа.
Энни отскочила от двери и нырнула в постель. Устроившись на подушках, она попыталась сосредоточиться на чтении, но не смогла. Все ее мысли были в соседней комнате, литературные сокровища которой увеличились на два драгоценных тома.
Внезапно в ней зашевелилась черная мысль. У Филиппа и так уже много книг. А вдруг он не оценит ее сюрприза или он ему не понравится?
Прежде чем она успела расстроиться, дверь в углу с шумом распахнулась, и в нее ворвался Филипп с раскрасневшимся лицом, сжимая в руках ее книги. Он стремительно подошел к ее кровати и встал над ней, сунув ей книги чуть ли не под нос.
– Где вы их взяли?
Энни выпрямилась.
– Они мои. Умирая, отец оставил их мне. – Она подняла глаза на его пропитанную потом рубашку и встрепанные от ветра волосы. Святые угодники, даже такой взъерошенный, он выглядел великолепно!
Филипп расплылся в улыбке и уселся на край кровати, его глаза алчно впились в раскрытые страницы первого тома.
– Я видел это собрание в Савойе много лет назад, когда был там со своим наставником. Я готов был положить голову за возможность прочитать эти книги, но наш хозяин хранил их под замком, он обращался с ними так благоговейно, как рыцарь, которому доверили Святой Грааль.
Он поднял глаза на нее с нетерпеливым ожиданием, простодушным, как у десятилетнего мальчика.
– А у вас есть и остальные тома?
Она поколебалась, потом ответила:
– Все. У меня все двенадцать томов.
Опасение вновь появилось на его лице.
– Но как? Откуда? В повозке я их не видел.
– Они были в моем сундуке. – Она пошевелилась, наконец придя в себя. – Эти книги и ящичек для письма – все, что осталось от моих родителей. Мари знала, какая это для меня ценность, и упаковала их с остальными вещами. – Святые небеса, он придвинулся к ней. Она даже почувствовала острый запах пота, смешанный с ароматом моря, пропитавшим его одежду.
– Мари, похоже, знает о вас больше, чем я. – Филипп вскинул голову. – А со мной вы ими поделитесь? Я буду счастлив, – он смущенно улыбнулся.
Обаяние этой улыбки пробудило столь старательно подавляемое желание. Она почувствовала, что улыбается в ответ, но внутренний голос предостерег ее, не давая чувствам вырваться наружу. Осторожно. Только обмен мнениями. Филипп сам установил эти правила.
Она тщетно попыталась думать только о книгах.
– Я дважды прочитала все собрание сочинений, некоторые тома – даже три раза. Хотя я и не согласна со многими заключениями Макиавелли, в целом я нахожу его проницательность очень занимательной.
Филипп нахмурился. Ей было видно, что ему очень хочется поговорить с ней, но что-то удерживает его. Он стольким пожертвовал, чтобы спасти ее, – своей карьерой, своей семьей, своей честью, своим домом. Вряд ли стоит порицать его за то, что он предпочитает зализывать свои раны в одиночестве.
Осмелившись, она предложила:
– Мы могли бы поговорить о книгах после того, как вы их прочитаете.
Он смерил ее задумчивым взглядом.
– Да. Могли бы. Конечно, когда вам будет удобно.
Опасаясь, что может выдать счастливую надежду стать друзьями, Энни пробормотала:
– С превеликим удовольствием.
Филипп почему-то опять замкнулся. Уж не услышал ли он ненароком ее мысли?
Он посмотрел на рукопись, которую она сжимала в руке.
– Я вижу, вы были заняты чтением.
Она даже не поблагодарила его за оставленные ей пьесы! Энни бессвязно пробормотала:
– Да. Я читала пьесу. Я хочу сказать, «Миры».
– Вам это так же нравится, как в монастыре?
Подстрекаемая ноткой насмешливого вызова в его голосе, она вскинула бровь и холодно сказала:
– Начало – невероятное, события – невозможные, теология – хуже ереси. Все законы – и природные, и божественные – взаимоисключающие. Эта пьеса очень далека от настоящей жизни. – Изменившееся выражение лица Филиппа дало знать Энни, что она перестаралась. Она улыбнулась. – Но, впрочем, превосходная пьеса, как раз то, что мне было нужно. Спасибо, Филипп. Вы подарили мне возможность посмеяться.
Он встал, его манеры стали вежливыми и формальными.
– Я рад, что вам понравилась пьеса. И я согласен с вашим суждением. – Оценив взглядом толщину книг в своих руках, он добавил: – Чтение займет у меня несколько дней. Не поговорить ли нам в воскресенье, скажем, после полудня?
Энни кивнула:
– Хорошо. Я скажу Сюзанне.
Филипп критически взглянул в сторону приоткрытой двери.
– Она, вероятно, уже знает. – Вполне внятный вздох, сопровождаемый шуршанием ткани, послышался ему в ответ. Усмехнувшись, он пошел к библиотеке. – С нетерпением буду ждать воскресенья.
Филипп пришел в воскресенье, затем в среду, и потом в пятницу. Поначалу они чувствовали себя неловко, но постепенно это ощущение пропало и их поведение стало обычным. Их встречи стали для Энни событием, соприкосновением с мышлением мужчины, глубина образования которого во много раз превосходила даже знания отца Жюля.
Филипп получал от этих бесед такое же удовольствие, как и она, но никогда не задерживался дольше, чем на пару часов, и намеренно сохранял предмет бесед безличностным! Тем не менее Энни многое узнала о нем, слушая его разговоры об истории, политике и философии. А он многое узнал о ней.
Каждую новую неделю она отдавала свои драгоценные книги, каждый раз по одной, как и обещала. Филипп обменялся с ней трудами Цезаря, Платона, Цицерона, Аристотеля и Сократа.
К концу сентября вся боль и обиды, которые когда-то были между ними, стали казаться далеким, нелепым сном. Ей нравилось, что он заставлял ее думать, переживать. И она нравилась Филиппу. Это ей было видно по еле уловимым искоркам одобрения в его глазах, когда в споре она ставила его в тупик. Это было слышно по его сердечному смеху, когда она изумляла его искусным логическим рассуждением или забавляла каким-либо остроумным замечанием. Но он никогда не разделял с ней трапезу, никогда не приглашал ее в свою библиотеку, никогда не говорил с ней ни о чем личном. Очевидно, Филипп намеревался сохранить их отношения на том уровне, на каком они были сейчас – безопасными, сдержанными и строго определенными.
Если бы только она могла вести себя так же. Иной раз его близость почти сводила ее с ума, ее охватывало желание прикоснуться к нему, ощутить вкус его губ, погладить шелковистые черные волосы. Она тосковала по безрассудной страсти, сжигающей их когда-то, но не позволяла себе хоть немного это показать. Она не смела подвергать опасности их дружбу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46