Она чувствовала себя повзрослевшей, даже каким-то странным образом ставшей сильнее. Никогда ей не вернуться к неведению, или скорее наивности, ограждавшей ее от мира.
Да она уже и не хотела этого. Особенно после того, что увидела и услышала этой ночью.
Усталая, она доковыляла до секретной двери, постучала. Позевывающая служанка впустила ее и, подняв свой фонарь повыше, повела через сырой и затхлый лабиринт проходов. Остановившись возле входа в апартаменты принцессы, она проворчала:
– Докладывайте покороче. Ее высочество всю ночь не смыкала глаз.
Энни кивнула и, отодвинув потайную панель, вошла в комнату.
Принцесса стояла у окна, не отрывая глаз от реки. Когда она обернулась, Энни заметила, что ее глаза покраснели и опухли.
– Ну что?
Энни сделала реверанс.
– Они больше часа заставили меня ждать, но наконец я передала ваше послание командующему. Ему крайне не понравилось то, что он прочел. Он тряс меня, обвиняя во лжи, но, когда я показала ему ваш платочек, поверил.
– И это все?
– Да, ваше высочество.
Принцесса перевела взгляд на реку и пробормотала:
– Я знала, что рассчитывать на Лоррейна рискованно, но мы нуждались в нем. Он настоящий солдат, один из лучших во Франции. А теперь мы не просто сражаемся без него, мы сражаемся против него.
Великая Мадемуазель холодно бросила:
– Оставьте меня.
Энни смотрела в пол. Нелегко было высказать то, о чем она думала, но после всего того, что она видела ночью, она не могла молчать.
– Я уйду, ваше высочество, но я должна сказать. Боюсь, я неверно судила о вас.
Принцесса резко оборвала ее:
– У меня есть куда более важные темы для размышления, чем ваше ко мне отношение.
– Я знаю. Скажите только, чем я могу вам помочь?
Принцесса вскочила, ее глаза вновь зажглись.
– Помочь? И как же вы, скажите на милость, можете помочь мне?
– Вам виднее, но мне очень хочется. – Она надеялась как-то объяснить принцессе глубокие переживания этой ночи. Ее голос посерьезнел: – До сегодняшнего дня я думала о Фронде как о чем-то отвлеченном – бессмысленном противостоянии, которое затронуло мою жизнь, причиняя лишь беспокойство. Я не хотела участвовать в этом. Но сегодня ночью, ожидая встречи с командующим, я бродила по лагерю фрондеров, и то, что я увидела, все изменило.
Даже в этой удушающей жаре костры окружали бодрствующие, глядящие исподлобья люди, в отблесках пламени их лица были полны тревожного ожидания.
Скоро битва. Это читалось на их лицах. Висело в воздухе.
Принцесса невидяще глядела куда-то поверх головы Энни. Слушает ли она? Энни продолжала:
– Я слышала, как солдаты вспоминают свои дома, жен и детей, которых они оставили. Некоторые хвастались боями, в которых им довелось сражаться. Другие рассуждали о мужестве своих командиров. Но особенно они влюблены в ваше высочество. Снова и снова я слышала истории о вашей отваге при Орлеане и как она вдохновляла их.
Великая Мадемуазель только вздохнула.
– Я начала понимать, чем эти люди рискуют и во имя чего. Я задумалась о том, что произошло в нашей стране, если богатство и могущество стольких знатных домов обратилось против регентства или, точнее, против Мазарини. – Энни трясло. – И, наконец, я поняла, что вы пытаетесь сделать.
Глаза принцессы сузились.
– Не стоит себе льстить, мадам. Никто не понимает до конца, что я хочу сделать, даже мой отец.
– Возможно. Но дело в том, что я тоже хочу сделать все возможное, чтобы люди вернулись к своему хозяйству, к своим семьям. Я не могу просто наблюдать за происходящим. Позвольте мне вам помогать.
– Вы – фрондерка? Я нахожу такое резкое превращение за полночи более чем подозрительным. А как же ваш муж? Он ведь на стороне королевы.
Энни замерла, ее голос стал жестким:
– Осторожнее, ваше высочество. Обсуждение моего мужа и его преданности для нас ничем хорошим не закончится.
– Ха! – От улыбки лицо Великой Мадемуазель удивительно помолодело. – Я всегда знала, что за внешней мягкостью скрывается весьма решительная натура.
– Так вы позволите мне помогать вам?
– А как я узнаю, что вы не служите регентству, притворяясь, что помогаете мне?
– Никак.
В очах принцессы блеснул надменный огонек.
– В том-то и дело. У меня нет оснований вам доверять.
Голос Энни упал.
– Но я нужна вам, желаете вы это признавать или нет. У вас в свите нет никого, верного вам, кроме Префонтейна, но его слишком хорошо знают, поэтому не во всех случаях его можно использовать. А вам нужна женщина, сметливая и способная держать язык за зубами. – Энни говорила уверенно, обе они знали, что она права. – Фронтеньяк не может сделать для вас ничего: она слишком робкая. Фескье сообщает о каждом вашем движении вашему отцу. Не говоря уж о том, сколько людей прочитывают ее донесения, прежде чем они попадают в Люксембург. А Шатильон – та опаснее всех.
Презрительный взгляд исказил лицо принцессы.
– Все это для меня не новость. Эти люди бывали полезны мне, но я никогда не была настолько глупа, чтобы им доверять. И, конечно же, я не настолько глупа, чтобы доверять вам.
– Ну так и не доверяйте. Но располагайте мной.
Принцесса невесело рассмеялась.
– Корбей, вы или самая смелая дура, которую мне доводилось встречать, или самая отъявленная лгунья. Не могу решить, кто.
Энни почтительно присела.
– Ни то, ни другое, мадемуазель. Сейчас я самая усталая фрейлина во всей Франции. – Она взглянула на первые лучи восходящего солнца, позолотившие окно. – Я выполнила то, что вы мне поручили, и сказала то, что была должна. Могу я откланяться?
После секундного размышления Великая Мадемуазель указала на закрытую на засов дверь.
– Хорошо. Вы можете идти.
– А как с моим предложением?
– Посмотрим, мадам. Посмотрим.
19
Далеко за полночь Великая Мадемуазель высунулась в открытое окно своей спальни и глубоко вдохнула, надеясь почувствовать прохладу от Сены, тихо текущей внизу. Но воздух был влажный и застоялый, как на чердаке. Разочарованная, она вытянулась на каменном подоконнике, но он тоже был теплым.
Внезапно до нее донеслось еле слышное звяканье металла о металл, грохот дерева по камню, скрип кожаных ремней и монотонный стук копыт по мостовой. Она понимала, что эти звуки означают скорую беду. Дрожь пронзила ее от корней волос до кончиков пальцев.
Она быстро погасила обе свечи в комнате и ощупью добралась до окна. С начала осады наружные стены Тюильри были не освещены, и отсутствие света мешало видеть берега Сены. Ее глаза, с трудом привыкая к темноте, разглядели процессию, осторожно продвигающуюся вдоль дальнего берега реки.
Армия. Но чья? Она должна это узнать. Префонтейну можно было верить, но посылать за ним сейчас означало привлечь к себе пристальное внимание. Она подумала, не разбудить ли Фескье, ведь Фронтеньяк не знает никого из Фронды. Больше никого нет. Впрочем…
Луиза поспешила в соседние покои, прошла мимо спящих на кушетке женщин и осторожно присела возле одной из них. Первое, что она сделала, – закрыла ей рот рукой, и Корбей открыла глаза с выражением испуга. Луиза требовательно прошептала:
– Пойдемте со мной, и ни звука. Вы мне нужны.
Корбей подчинилась.
Вернувшись в спальню, Луиза подвела Корбей к окну.
– Вы хотели мне помочь. Это ваш шанс.
Несмотря на умение прятать свои истинные чувства, Луиза не смогла скрыть дрожь в голосе.
– Слушайте. Они идут. Если это наши полки, мы спасены. Но если это войска Тюренна, нельзя терять ни минуты. Мы должны известить Конде, предостеречь его.
Корбей вглядывалась в нестройную колонну, которая, шурша, двигалась вдоль набережной. Голос ее был тих, но решителен:
– Это должен быть монсеньор принц. Посмотрите внимательнее. Они двигаются к Шарантону. Если бы это были войска Тюренна, они обязательно бы столкнулись с нашим лагерем. Тогда был бы бой – или, по меньшей мере, тревога.
– Пожалуй… И Тюренн никогда не атакует ночью. – Луиза, успокоившись, обессиленно упала в кресло, нервно обмахиваясь веером из страусовых перьев. Слова Корбей подтвердили ее собственные надежды, но остатки сомнений все еще тревожили ее. Она недоумевала – почему ее не известили о передвижении. Монсеньор принц должен был послать ей сообщение.
Как она может предотвратить катастрофу, если ей ничего не известно?
Луиза разглядывала молчаливую женщину у окна, ее мучили сомнения. Не делает ли она серьезной ошибки, втягивая в это Корбей? Нет, не делает, – решила она. Луиза наблюдала за ней последнее время, и инстинкт говорил ей, что этой молодой женщины можно не опасаться, она не похожа на интриганку. И сейчас самое подходящее время, чтобы использовать ее. Хотя их конфликт из-за Филиппа внес в их отношения мучительный разлад, жена Филиппа больше всех подходила для поставленной задачи. А это сейчас самое важное.
Принцесса заговорила так небрежно, как если бы обсуждала жару:
– Если Конде снялся с места, Тюренн закроет город.
Тогда все, что они могут сделать, только ждать, а это она ненавидела больше всего на свете.
Корбей помолчала, а потом сказала то, что думала и Луиза:
– Битва начнется завтра утром.
– Да, завтра.
Печаль и ликование переплелись в душе Луизы. Завтра. В этом слове теперь была вся ее надежда, завтра могло быть самым великим днем ее жизни.
На мгновение силуэт Корбей попал в луч света: поза строгая, как у римской статуи, стройная фигура, пряди темных волос, обрамляющие точеное лицо и мягкой волной падающие на плечи.
Корбей прошла через темную комнату в гардеробную, на ощупь нашла кремень и зажгла свечу. Тени, рожденные тусклым светом, превратили комнату в подобие мрачной могилы, слабый свет казался зловещим, угрожающим. Корбей поставила свечу возле Луизы и вернулась на свое место.
Луиза сохраняла на лице равнодушное выражение. Жена Филиппа осторожно взяла у нее из рук веер и стала обмахивать их обоих. Веер шелестел, распространяя острый, особый запах духов Луизы, но дело было уже не в жаре, а в вопросе – выживут ли они.
– Вы боитесь? – спросила Корбей. Это было скорее утверждение, чем вопрос.
Обычно Луиза предпочитала избегать прямого ответа на такие бесхитростные вопросы. Но эта ночь была так темна, что она позволила себе роскошь быть честной.
– Боюсь? Это все лишь обостряет – каждый звук и каждое ощущение. Я люблю это. – Она следила за движениями тонких рук Корбей. Веер двигался из стороны в сторону, принося запах лилий, исходивший от Энни. Жена Филиппа всегда так искусно демонстрировала свою скромность и не была откровенной ни с кем. Но Луиза не доверяла этой видимой невинности. Она знала, что под внешним холодным спокойствием Корбей таится пламя.
Она окинула взглядом грудь Корбей и спустилась ниже, к животу. Злоба и боль обиды охватили ее. Ни одну женщину она так не ненавидела в эту минуту. Почему у нее будет… ребенок, которого никогда не будет у Луизы. А она о нем так мечтала.
Зависть сжала ее сердце, и она почувствовала горечь во рту. Но прочь эти мысли. Ее ждут величие и слава. Эта ночь так значительна, что сейчас не место унынию и сожалениям.
Утро может принести победу и радость, но, быть может, и смерть. Она закрыла глаза, вновь слыша шум толпы в Орлеане, дыхание людей, хрупкое, колеблющееся равновесие между опасностью и удачей, обострявшее каждое ощущение. Она вздрогнула, переполненная чувством восторга при воспоминании о своем триумфе в Орлеане. Она схватила изящную руку Корбей и хрипло проговорила:
– Может быть, вы уже жалеете, что решили нам помогать? Тогда как быть с сетованьем солдат, которые тронули ваше сердце и заставили вас присоединиться к нам? Уж не хотите ли вы все забыть?
– Нет, я верна Фронде. У меня нет любви ни к регентше, ни к Мазарини. Но я не могу забыть о цене, которую, может быть, придется платить завтра. И я не перестаю удивляться каждому, кто и в самом деле может желать такого развития событий. Какая тогда разница?
Ответ Луизы звучал жестко:
– Разница есть. Мы должны верить в победу, бороться за нее до последнего. Иначе мы потеряем Францию. Не завтра, не через месяц, возможно, даже не через год, но если день победы Мазарини придет, то платой будет потеря самостоятельности Франции и наших надежд на воцарение короля Людовика. – Она выпрямилась. – Вы не боитесь, что Мазарини отправит Людовика прямиком на тот свет? О, конечно, не сам. Королева так увлечена этим человеком, что ничего не заподозрит, если Людовик XIV заболеет и умрет.
Корбей в ужасе отшатнулась.
– Яд? Он не посмеет.
Луиза покачала головой.
– Это будет не первый случай в истории Франции, когда ее король неожиданно умирает от обычной болезни. – Ее следующие слова вырвались непроизвольно: – Завтра мы освободим Францию от Мазарини и его испанской суки. Тогда я обвенчаюсь с Людовиком. – Она устремила напряженный взгляд на Корбей. – Его мать сама сказала это, когда я впервые увидела новорожденного короля, своего кузена. Тогда мы вдвоем взойдем на трон, и никто не сможет отнять его у меня. Я буду королевой, и династия Бурбонов снова будет править Францией. – Ее слова колоколом звенели в душном, жарком воздухе. – Я рождена для завтрашнего утра. Меня не возьмет пуля, не заденет стрела. Бог защитит меня, и трон Франции будет великим призом.
Широко раскрыв глаза, Корбей прошептала:
– Боже, спаси Францию.
Принцесса оперлась на каменный подоконник, устремив взор на звезды, мерцающие сквозь висящий над Парижем туман.
– Он спасет, и я буду его орудием.
Филипп наблюдал за игрой в кости на столе при желтом свете фонаря. Кто-то спал перед боем, кто-то пил и хвастался любовными похождениями. Кто-то просто сидел в стороне, уставившись на пламя лагерных костров, тускло горевших в дымке жаркой летней ночи.
Филипп сел к игрокам. Он любил эту игру.
Было нечто притягательное в элементе случайности, прихотливой смене удачи и невезения в ходе игры. Когда он выигрывал, то выигрывал много и уходил из-за стола с набитым кошельком, уверенный, что госпожа Удача была сегодня за него. Если он проигрывал, то утешал себя тем, что судьба посылает кому-то смерть на поле боя, а он до сих пор цел и невредим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46