Покраснев от гнева, Чарльз почти уже не контролировал себя.
— Боже мой, Вивиан, ты не заслужил этого! Ты не заслужил Джулию как свою жену. Ты не заслужил маму как свою родительницу!
Чарльз тяжело дышал, а его безукоризненный костюм цвета хаки покрылся пятнами от проступившего пота.
— Видит Бог, ты не заслужил меня как своего брата! Так как длительная тишина, видимо, означала конец речи, Вивиан спокойно сказал:
— Браво, Чарльз.
Его брат, вытиравший в этот момент пот со лба, вновь вскипел.
— Это все, что ты можешь сказать? Это действительно все, что ты должен сказать?
— Нет, — согласился Вивиан, — но, боюсь, тебе не захочется выслушивать остальное.
— Ты обязан ответить на обвинение брата, — проговорила Маргарет Вейси-Хантер. — Ты обязан.
— Да, обязан, — вмешался Чарльз.
— Хорошо. — Вивиан сложил руки на груди. — Если бы мисс Дункан была бы здесь, я думаю, она согласилась, что вы оба ошиблись в выборе профессии. Мне доводилось видеть немного столь изумительно сыгранных драм, как та, что вы только что изобразили. И подобный артистический талант позволил вам отбросить в сторону четыре месяца смерти и разрушений, словно они ничто, и сконцентрировать внимание на душевных ранах, вызванных моим вниманием к той, что никогда не была моей любовницей.
Улыбнувшись, он продолжил в той же сдержанной манере.
— Этот так называемый скандал, связавший имя Лейлы и мое, был выдуман бароном фон Гроссладеном, чтобы отвлечь внимание от него самого. И сплетни циркулируют только среди его друзей — или, быть может, стоит сказать — его бывших друзей? Спросите любого военного, любого жителя города, и вам ответят, что за эти четыре месяца осады мисс Дункан принимала в гостях — в самой что ни на есть достойной манере — большинство одиноких мужчин Кимберли.
Повернувшись к матери, он продолжил обвиняюще.
— Вы, мама, с удовольствием примерили роль страдающей матери. Фон Гроссладен был вынужден бежать на родину, оставив вас в тени его позора. И вы неожиданно обнаружили, что никто не принимает за вас решения, не организует ваши действия. Столь хорошо спланированное будущее обрушилось на глазах, и вы призвали на помощь женскую беспомощность в надежде найти сильные плечи, чтобы опереться, и сильную волю, чтобы руководить вами. Вивиан продолжил:
— Но эти плечи и эта воля больше не будут моими. С вами рядом законный сын. Я даю ему свое благословение выйти вперед и взвалить на себя задачу, как помочь вам в настоящее время.
Помолчав, он добавил:
— Лейла однажды заметила, что не может хорошо относиться к матери, которая позволяла, чтобы ее сына запугивал злобный старик. Сейчас я понимаю, что лорд Бранклифф разделял подобное мнение.
В полной тишине, воцарившейся после его слов, Вивиан подошел ближе к брату.
— Ты просил моих советов только потому, что не мог справиться в одиночку. Твое «желание жениться на Джулии» было не чем иным, как согласием с попыткой Бранклиффа ввести в семью человека с сильной волей. И это чувство вины побудило тебя отказаться от предлагаемых мною земель. Если бы у тебя было хоть немного воли, ты бы послал Бранклиффа к черту и выбрал невесту по душе, как можно быстрее обеспечив себе наследника. И старик бы успокоился. А так он не верил в тебя, Чарльз. Ты слабак, и я надеюсь, что тебе удастся перебороть это, иначе наше имя запятнает позор, еще более страшный, чем тот, о котором ты здесь упоминал.
Немного помолчав, чтобы сказанное лучше дошло до слушателей, Вивиан продолжил:
— Когда ты увидишь, как вокруг тебя гибнут люди, когда мимо пролетают пули, а на тебя несется враг, когда твои уши оглохнут от разрывов снарядов, стонов умирающих и постоянных криков: «Заряжай!», тогда ты поймешь, что такое быть солдатом. И только тогда я соглашусь, что ты имеешь некоторое, весьма незначительное, право высказывать мнение о действиях другого солдата, особенно в условиях, о которых не имеешь ни малейшего представления.
Пройдя мимо Чарльза к двери, но потом раздумав уходить, Вивиан вновь повернулся к ним.
— Во времена лорда Бранклиффа тебя бы вызвали на дуэль, если бы ты позволил себе в такой манере говорить о событиях в Ашанти. Я же все-таки учту, что ты, видимо, унаследовал от матери склонность к женственной беспомощности, позволяющей тебе осуждать то, чего ты не знаешь. Ты прав, Чарльз. Я не заслужил ни такого брата, ни такую мать. Я не заслужил и такую жену, как Джулия.
Прошагав в центр комнаты к брату, пораженно наблюдавшему за его передвижениями, Вивиан вновь заговорил:
— Чтобы исправить положение, я собираюсь навсегда распрощаться с тобой и с мамой. Желаю вам приятной жизни друг с другом. С Джулией я, к несчастью, связан, «пока нас не разлучит смерть». Я не собираюсь подвергать своего сына ее садистскому воспитанию. Я останусь жить ради него.
Быстро пройдя к порогу, Вивиан вновь помедлил.
— Возможно, вам будет интересно узнать, что моя «неконтролируемая» страсть к Лейле Дункан заставила меня три года назад умолять ее выйти за меня замуж. Я бы пожертвовал половиной жизни, чтобы родившийся сын был бы ее и моим. Ему бы не пришлось сомневаться в бескорыстной любви обоих родителей… и ему бы повезло не иметь больше родственников.
Кивнув слуге, чтобы тот открывал входную дверь, Вивиан взял свой шлем и хлыст, прежде чем сбежать вниз по ступенькам, где его ожидал конюх, держащий в поводу Оскара.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Вивиан не воспользовался предложением полковника Мессенджера получить отпуск, чтобы навестить жену и сына. Офицеры его полка, вошедшие в Кимберли вместе с основной частью английских войск, были полны желания сражаться, и никто не удивился его решению идти с ними к Блумфонтейну.
Хотя и недоношенный, сын Вивиана отличался тем же изумительным здоровьем, что и его мать. Это избавляло Вивиана от возвращения в Кейптаун, чему он был несказанно рад, а так как Джулия едва ли могла сильно повлиять на характер сына в таком нежном возрасте, он был счастлив держаться подальше от жены как можно дольше.
Плохо разбираясь, как и другие мужчины, в проблемах беременности, Вивиан, тем не менее, был достаточно проницателен, чтобы понять причину преждевременных родов: его товарищи по полку рассказывали, что Джулия продолжала ездить на Маунтфуте, несмотря на протесты врача. Военные наперебой восхищались ее сильной волей и умением, но Вивиан увидел в этом лишь ее бунт против того, что Джулия считала женской слабостью.
Он не сомневался, что она вполне могла бы принять обычай женщин племени ашанти, которые незадолго до родов уединяются, чтобы потом вернуться с младенцем в руках. Но на этот раз природа показала ей, что она не единственная хозяйка своего тела. А что, если бы ребенок погиб из-за небрежности Джулии? Был бы Вивиан рад? Чувствовал бы себя более свободным? Существование сына — рожденного без любви — связало его как нельзя более крепко с Джулией. То изменившееся отношение к жизни, что принесла осада, позволило бы Вивиану спокойно уйти от жены, но он не мог бросить ребенка.
Вернувшись в полк, Вивиан обнаружил, что постоянно сравнивает своих товарищей по осаде Кимберли с теми, кого он покинул четыре месяца назад. Казалось, прошла целая жизнь. Отношения, родившиеся в боевой обстановке, рвались с трудом, и Вивиан скучал по людям, с которыми ему пришлось провести бок о бок четыре трудных осадных месяца. Кроме того, он не мог участвовать в обмене воспоминаниями о приключениях сорок девятого полка на марше из Кейптауна. Вивиана можно было чаще увидеть в компании Генри Синклера, Саттона Блайза и офицеров из Северного Уланского полка. Единственный человек, которого он упорно избегал, был лорд Бранклифф.
Достигнув Блумфонтейна, они получили приказ остановиться и отдыхать, ожидая прибытия подкрепления, — должны были прийти несколько кораблей с войсками, чтобы восполнить потери. Добровольцы были необстреляны, плохо подготовлены и почти бесполезны в бою. Половина прибывших ездила верхом, словно фермеры, другая половина не могла ездить вообще. В условиях страны, где они сейчас находились, даже пехоте приходилось садиться на лошадей. И животным, присланным из Англии, приходилось страдать наравне с местными лошадьми. Не в состоянии выдерживать жару и длительную скачку по пыльной земле, бедняги худели и заболевали.
Тем не менее, армия лорда Робертса была в состоянии продолжать поход. Однако вместо этого они оставались на одном месте два месяца. Буры ликовали. Восемь недель были достаточным сроком, чтобы перевооружиться и занять стратегически важные позиции вдоль дороги к Претории. Провал осады для них больше не имел значения. В открытом поле все преимущество будет на их стороне — приближение огромных неповоротливых колонн может быть легко обнаружено несколькими разведчиками с биноклями. Чем дольше «красношеие», как буры называли англичан, будут оставаться неподвижными, тем большее несчастье они накличут на свою голову.
Лейла вернулась в Англию вместе со всей труппой через две недели после снятия блокады. Вивиан видел ее дважды после прибытия английских войск — они случайно встретились на улице. Заметив, как она смотрит, Вивиан почувствовал, что новость о рождении сына воздвигла непроницаемую стену между ними.
В ночь перед ее отъездом он присутствовал на прощальном концерте. Глядя на сцену под открытым небом, где звезды блистали, словно бриллианты, Вивиан в очередной раз убедился, что искусство — его соперник в борьбе за любовь Лейлы. Она еще никогда не выглядела такой неземной: в голосе звучала возвышенная грусть.
Зрители были заворожены происходящим на сцене. Красивый мужчина в военной форме и стройная девушка, чей голос, казалось, шел от самого сердца, приковывали внимание всех — от солдата до приказчика в лавке. Когда Лейла поддалась на уговоры и вышла вперед, чтобы спеть «Моя далекая любовь», тишина, воцарившаяся в городе, заставила бы даже их врагов насторожиться и недоумевать.
Лейла уехала, но образ голубоглазой девушки в желтом платье остался с ним.
Маргарет Вейси-Хантер покинула город незадолго до концерта— Чарльз нашел ей место на корабле, отплывавшем из Дурбана. Ее сопровождала леди Велдон, радовавшаяся возможности ускользнуть из Южной Африки, пока здесь идет война. Вивиан не стал прощаться. Ей не нужен был незаконнорожденный сын, и он поклялся, что больше не станет принимать денежное пособие, которое она выплачивала ему из отцовской доли наследства. Связь с матерью порвалась навсегда.
Правда, этого нельзя было сказать о брачных узах. Вивиан получил письмо от Джулии. Проглядывая страницы, заполненные описанием их сына, их лошадей и их будущего (именно в такой последовательности), Вивиан воочию видел сильное лицо с огромными оценивающими глазами и слышал ее уверенный, вызывающий голос. Уже понимая, что решение не возвращаться в Кейптаун было правильным, он криво усмехнулся, когда прочитал последнее предложение: «Все, что я слышала, предполагает, что ты был храбр, дорогой. Не менее тех, кто провел последние три дня в алмазных шахтах».
Это был характерный для Джулии способ сообщить, что она уже знает о присутствии Лейлы в Кимберли и в будущем собирается наказать мужа за сплетню, связавшую его с девушкой, которую ей так и не удалось стереть из памяти Вивиана.
В конце концов, в начале мая, в условиях быстро приближающейся зимы, были получены приказы выступать. Начался поход на Преторию. Солдаты воодушевились и весело отправились в путь по выжженной равнине, едва ли понимая, что их ждет впереди. В противоположность окрестностям Кимберли, им приходилось идти по пересеченной местности. В чистом зимнем воздухе можно было видеть на мили вперед, но расстояния, однако, оказались обманчивыми. Отсутствие карт вызвало огромные затруднения у военного командования, колонна растянулась на семь миль.
Безжалостно пылающее солнце выжгло траву и высушило реки, оставив лошадей почти без корма. Как следствие, многие из них, и без того плохо приспособленные к условиям чужой страны, погибали. Многие ослабли так, что больше не могли нести на себе всадников. Тревога усилилась, когда и солдаты стали жертвами болезни. Разразилась эпидемия лихорадки, кося людей с необычной быстротой. Особенно уязвимыми оказались те, кто перенес осаду Кимберли. Этим людям, с удовольствием приветствовавшим дневную прохладу, сопоставимую с температурой английского лета, ночами приходилось кутаться в пальто, не отходя от костра. Темнота наступала мгновенно, а вместе с ней и резкое похолодание. Палатки почти не защищали от холода.
Войско, с таким энтузиазмом направившееся в Преторию, стало понимать, что война еще далеко не окончена. Появился страх перед каждым холмом или скалой — практически всегда там прятались буры. Солдаты, получавшие приказ выбить врага с занимаемой высоты, возвращались обескураженными. Встречая упорное сопротивление, пробиваясь наверх, те немногие, что достигали вершины, обычно никого не находили. Буры появлялись и исчезали, словно по волшебству.
Находясь на возвышенности, контролируя узкий перевал, даже кучка людей могла удержать тысячи солдат. Неразбериха, царящая среди английских солдат, усиливалась приказом, предписывающим офицерам снять нашивки, удостоверяющие их звание, так как буры имели привычку в первую очередь стрелять в командиров. Конечно, приказ не отменял их званий, но в пылу борьбы, когда раздавалось так много команд, солдаты не знали, кому повиноваться, — все офицеры выглядели одинаково.
Истощенная, уставшая, страдающая от лихорадки армия медленно продвигалась вперед, пока не встретила еще худшего врага. Начался дождь. Он лился не переставая, превращая дороги в непролазную топь, переполняя русла рек. Фургоны с продовольствием и боеприпасами тонули в грязи, Лошади гибли, пытаясь вытащить тяжело груженые повозки. Еще больше людей валилось от лихорадки, воспаления легких и истощения.
Солдаты, найдя брод, пересекали реки, вздувшиеся от дождей. Но за то время, пока переправлялась колонна, уровень воды поднимался настолько, что идущих в числе последних сносило стремительным потоком, и они гибли на глазах своих товарищей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59