Невозможно сомневаться и в том, что она как следует все
взвесила. Разумные люди не предпринимают столь серьезных шагов,
не обдумав возможные последствия. Должно быть, она по мере сил
старалась уговорить Мулена, прежде чем прийти к заключению, что
с ним ничего поделать нельзя. Она хорошо его знала -- и хорошо
знала себя. Она лучше чем кто бы то ни было понимала, что ее
ждет, окажись она во власти Мулена. Семейная жизнь ее будет
разрушена, ребенок станет незаконнорожденным, а саму ее и
Мидоуза изгонят из общества -- в итоге, три сломанных жизни.
Ясно, что мисс Мидоуз подобное будущее не привлекало. Она не
понимала, почему ее жизнь должна быть разбита -- лишь потому,
что некий постыдный параграф Свода законов поддерживает
какого-то прохвоста? Мулен был надоедливым насекомым. Его
следовало смахнуть в сторону. Видеть в таком поступке трагедию
просто смешно!
Он задумался о незначительности человеческой жизни. Тысячи
достойных, честных людей сметает водный поток... И это никого
не волнует! Одним отвратительным шантажистом больше, одним
меньше: кому какая разница?
Загадка? Никакой загадки в его кузине не было. Кит назвал
ее тигрицей. Правильно назвал. Не каждый родитель сделал бы то,
что сделала она. Правда, не каждый и встает перед такой
необходимостью. Не каждому хватает мужества. Если бы все так же
сражались за своих детей, наша раса стала бы сильнее и лучше.
Размышляя об этом, он не просто все понял. Он одобрил мисс
Мидоуз, спасшую свою семью. Она была лучшей среди ей подобных.
Внезапно он вспомнил еще одну мать -- с пассажирского
судна, которое доставило его на Непенте, некрасивую крестьянку
в черном, со шрамом поперек щеки, вспомнил, как она пыталась
утешить страдающее дитя. Что сказал тогда Мулен? "Бросить его в
воду! Нередко это единственный способ избавиться от помехи." В
воду. Сам так сказал, слово в слово. Он стал помехой, вот его в
воду и бросили. Неприятно, наверное, было лететь, вращаясь в
воздухе, все-таки восемьсот футов. Но люди, на странный манер
Мулена внушающие к себе нелюбовь, заслуживают всего, что они
получают. Разумная женщина с таким нелепым положением никогда
мириться не станет, если, конечно, отыщет средства положить ему
конец.
Есть же у человека обязательства перед самим собой,
n'est-ce pas?
Определенно есть.
Все это ясно, как Божий день. И мистер Херд решил, что
достаточно возился с Муленом, -- на земле и без него так много
интересного. Ничтожный маленький эпизод! Он решил, что его
следует отнести к разряду незначительных событий. Хорошо, что
эта история осталась на втором, так сказать, плане его
непентинских впечатлений. Там ей и место. И все-таки странно,
что наиболее уважаемая на острове женщина должна была оказаться
убийцей.
"Подумать только! -- размышлял он. -- До чего же все
странно. Я как-то эти вещи никогда под таким углом не
рассматривал. Это показывает, насколько следует быть
осторожным... К тому же еще моя родственница. Гм. Кое-кто, если
бы прознал об этой истории, назвал бы ее компрометирующей. Ну и
ладно, а я вот начинаю думать, что она, пожалуй, делает честь
нашей семье. Побольше бы таких женщин. Всем матерям следует
быть тигрицами."
-- Вы не замечаете, граф, что воздух сегодня как будто
искрится? Что в нем появилось нечто прозрачное, освежающее?
-- Как не заметить, -- откликнулся граф. -- Я даже могу
назвать вам причину. Сирокко на время стих. Ветер сменился на
северный. От этого все вокруг выглядит ярче. И человек начинает
видеть вещи в истинном свете, не правда ли?
-- В точности то, что я чувствую, -- сказал мистер Херд.
ГЛАВА L
Состоявшаяся тем же вечером пирушка могла выродиться в
подобие оргии, если бы не умелое вмешательство Дениса,
решившего не позволить Киту разыгрывать дурака. Пирушка
происходила в самой известной из непентинских пещер -- в
таверне Луизеллы, посвященной, в силу сложившейся практики,
служению Бахусу и Венере.
Наземную часть таверны образовывали два-три обеденных
зальца. Пройдя через первое из них, посетитель спускался по
скользким ступеням туда, где некогда находился душный подземный
склеп, высеченный в податливой сухой пемзе и традиционно
используемый для хранения бочек и прочего имущества. С течением
времени бочек скапливалось все больше и пещера все глубже и
глубже уходила в земные недра. Казалось, не существовало
причин, по которым разрастание ее должно было когда-либо
прекратиться, но однажды в лица потным каменотесам ударил порыв
холодного ветра, насыщенного морской влагой. Они знали, что это
означало. Это означало, что они наткнулись на одну из
загадочных и опасных расселин, уходивших в неведомые глубины,
лишь иногда открываясь в солнечный мир где-нибудь на уровне
воды, четырьмя сотнями футов ниже. Было сочтено разумным дальше
не продвигаться. Уходящие вглубь земную трещины имели свойство
без предупреждения разъезжаться от первоначальных нескольких
дюймов до зияющих бездн шириною в несколько сот футов. Пещера
приобрела окончательные размеры. По чести говоря, она и так
была достаточно велика.
Вот на этом продувающем пещеру воздушном потоке четверка
осиротелых девиц -- Луизелла с тремя ее сестрами -- и нажили
целое состояние. После того, как отсюда убрали бочки и прочий
хлам, пещера обратилась в прохладную ночную таверну, а
естественные своды ее, предварительно побеленные, некий мастер
украсил волнующими изображениями кармазиновых рыб, плывущих по
лазурным волнам, наваленных грудами бокастых тыкв, райских птиц
со струистым золотым оперением, коз, пасущихся средь голубых
лилий, коней, скачущих по изумрудным горам, и деревьев,
усыпанных цветами и плодами, каких ни один смертный, верно, не
пробовал. Лучшего места для попойки не отыскать.
К тому же, девушки умели стряпать. Их вкуснейшее тушеное
мясо, овощные супы и разнообразные fritturas(67) славились
повсеместно. Все в один голос твердили, что более аппетитного
майонеза, коим приправляется холодная рыба и лангусты, не умеет
готовить никто. Аромат этого удивительного соуса долго витал
над тарелкой, и в какие бы дальние страны вы ни заехали, он
призрачно маячил в ваших воспоминаниях, подобно отсвету
счастливой любви. Да и сами девушки были славные, хорошо
воспитанные, легкие на ласку и никогда одна к другой не
ревновавшие. "Это дело семейное", -- так они обыкновенно
говорили.
-- Ну так прав я или не прав? -- спросил мистер Кит, чья
велеречивость таяла с каждой новой бутылкой его собственного
вина, специально доставленного сюда для украшения стола.
Высокочтимый вице-президент Клуба мистер Ричардс также
успел здорово накачаться, однако способность произнести
что-либо идущее к случаю его не покидала никогда. Сказывался
имевшийся у него юридический опыт. Преуспевавший некогда
поверенный, он лишился права практиковать вследствие одной
глупой, неудачно сложившейся истории с опекунством, и после
того пошел по кривой дорожке, только одному ему и известной:
собственно, потому он и жил на Непенте. Мистер Ричардс ответил:
-- Это, дорогой мой сэр, целиком зависит от того, что
именно вы утверждаете.
-- Чем старше становлюсь, -- заметил мистер ван Коппен, --
тем более проникаюсь мыслью, что все вообще зависит от того,
что человек утверждает. Прочее происходит само собой.
-- В жизни не слышал более верного замечания, -- сказал
Кит, -- даже от вас! Достаточно лишь утвердить основы и дело в
шляпе. Вы не согласны, епископ? Вот перед нами то, что мы
называем потрескавшимся глиняным блюдом. Пока я не заявлю, что
это блюдо, оно и не будет блюдом. Можете назвать его как угодно
-- оно с вами спорить не станет. Но нам нет нужды углубляться в
этот спор. Говоря лишь о себе, я утверждаю, что мне сегодня так
хорошо, как пчелке на розе.
Вице-президент отметил:
-- Все мы знаем, о чем свидетельствует возникновение у
мистера Кита потребности в уподоблениях, связанных с
садоводством. В точности о том же, что и моя потребность в
юридических уподоблениях. Джентльмены! В ближайшие полчаса или
около того я предполагаю полностью перейти на язык закона.
-- Вы обещали рассказать мне историю, связанную с вашими
японскими вьюнками, -- сказал мистер Херд.
-- Мне тоже, -- прибавил Денис.
-- Обещал. Было дело. И расскажу. Но позвольте мне задать
вам следующий вопрос: приходилось ли вам когда-либо слышать о
трезвеннике, прославленном добротою сердечной или достигшем
выдающегося положения в какой-либо профессии? Я был бы рад
узнать его имя. Несчастные люди! Не потому, что они пьют только
воду, но потому что состояние разума, вынуждающее их страшиться
вина, не благоприятствует зарождению сколько-нибудь
плодотворной мысли. "А когда напьются". Мне нравится эта фраза.
"А когда напьются". Я склоняюсь к мысли, что это одно из тех
мест, где арамейский текст остался неискаженным. А вы что
скажете, Херд?
-- Более чем вероятно, -- ответил епископ. -- И заметьте,
вода обратилась в вино, а не в какао или лимонад. Что влечет за
собой, если я не впадаю в заблуждение, далеко идущие выводы.
-- Я перечитывал недавно письма Сенеки. Это был
приверженец какао, притворившийся древним римлянином.
Препротивный ханжа! Людям следовало бы читать Сенеку вместо
того, чтобы о нем рассуждать.
Ван Коппен заметил:
-- То, что человек утверждает, в большей мере
соответствует истине, чем то, что существует в реальности. Я
поседел, пытаясь внушить моим соотечественникам понимание того,
что реальность далеко не так убедительна, как выдумка.
-- В определенной атмосфере, -- со смехом сказал епископ,
-- все становится истинным. Будь вы неправы, мистер ван Коппен,
где бы были наши поэты и романисты?
-- А сейчас они где? -- поинтересовался американец.
-- Как может человек породить нечто, чего в нем самом
никогда не было? -- продолжал мистер Херд. -- Как может он
создать гармонию, если сам негармоничен? В этом случае речь
может идти лишь о степени доверия к нему, о правдободо...
подобобии...
-- В жизни не слышал более глубокого замечания, Коппен,
что нет, то нет, и более тонкого, даже от вас. И от вас тоже не
слышал, Херд. Я могу к нему кое-что добавить. Мне сегодня
случилось беседовать с одним господином о сценическом
искусстве. Я сказал, что всегда с грустью наблюдаю за людьми из
плоти и крови, притворяющимися королями и королевами. Потому
что у них все равно ничего выйти не может. Ни один разумный
человек им не поверит. А вот когда смотришь некоторые местные
представления театра марионеток, иллюзия возникает полная.
Почему же кукольный театр убедительнее "Комеди-Франсез"? Потому
что он гораздо дальше ушел от реальности. В нем столько
притворства, что вы уже перестаете ему сопротивляться. Сдаетесь
без всяких усилий. Вы готовы, вам даже не терпится уступить
невероятному. И как только вы это сделали, все прочее,
пользуясь вашим выражением, происходит самой собой.
-- Вся жизнь это уступка невероятному, -- несколько
туманно высказался епископ.
Мистер Ричардс заметил:
-- К таким вопросам следует подходить с открытым разумом.
А открытый разум, джентльмены, не обязательно является пустым.
-- Очень тонкое различение!
-- И прекрасно. Мистер Кит предлагает уничтожить театры.
Присоединяюсь. Нет ничего проще. Позвольте мне набросать
памятную записку, которую мы подадим в Палату лордов. Мы будем
взывать к нравственному чувству. Я знаю, как следует излагать
подобные вещи. "Настоящим податели прошения сего по соизволению
Божию смиренно протестуют против чрезмерного обилия поцелуев на
сцене" -- а! Кстати о поцелуях, вон идет наш друг, дон
Франческо. Он подпишет нам памятную записку, а мы
засвидетельствуем подпись под присягой. Против монсиньора ни
одному англичанину не устоять. Да и с торжественной присягой
ничто не сравнится. Люди почему-то считают, что присягающий сам
в нее верит.
Названный благодушный персонаж, достойно ступая, спустился
по лестнице и приветствовал общество звучным:
-- Pax Vobiscum(68)!
Впрочем, уговорить его остаться на долгий срок не удалось.
Весь день он прохлопотал вокруг Герцогини, угрожавшей теперь
присоединиться к Моравским братьям, до того ее расстроила
приключившаяся с нею безделица. Разумеется, дон Франческо не
относился к ее угрозам серьезно, однако, как всякий хорошо
обученный священнослужитель, он ничего не принимал на веру, а
во всем, что касается женщин, готов был к любым неожиданностям.
-- Всего один стакан! -- сказал Кит.
-- Позвольте мне выпить за ваше здоровье, пока мы еще не
расстались, -- прибавил епископ. -- Мне жалко вас покидать. Но
наша дружба на этом не кончится. Мы встретимся в сентябре, в
сезон винограда, Кит меня уговорил. Я словно воск в его руках.
А вашу улыбку, дон Франческо, я увезу с собой за море. Всего
один стакан!
Дон Франческо выпил даже два и, влекомый долгом, удалился,
-- обернувшись на верху лестницы, чтобы шутливым жестом
благословить всю компанию.
-- Не оставляйте наполовину пустой бутылки, -- взмолился
вслед ему Кит. -- У нее вид становится какой-то неряшливый.
-- И очень несчастный, -- присоединился к нему епископ. --
Подумать только! Какое редкое зрелище. По-моему, я вижу две
лампы вместо одной. Наверное, переел абрикосов.
-- Или перетрудили глаза чрезмерным купанием, -- вставил
Кит. -- Со мной такое временами случалось. Лучшее лекарство --
темнота. Она успокаивает зрительный нерв.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65