Ибо она обладала бесценнейшим из всех дарований: она
верила в собственное вранье. Она смотрела людям прямо в глаза и
говорила от всей души, и ложь, прежде чем слететь с ее уст,
становилась блистательной истиной. Лгуньей она была
расточительной, вычурной. Классическая сдержанность в ее вранье
и не ночевала. То было обильное, барочное вранье,
изобретательно инкрустированное приятными и неожиданными
украшениями. Тропическая пышность, которой отличалась ее
натура, отражалась и в ее темпераменте и более всего в буйном
изобилии измышлений, изливавшихся столь стремительным потоком,
с такой жгучей убежденностью и избыточностью деталей, что у
людей, хорошо с ней знакомых, плодовитость ее творческого
воображения вызывала испуганный трепет (католики, говорят, даже
крестились), а самые закоренелые скептики в оправдание ей
говорили, что если излагаемые ею факты и неверны, то
искренность и чистосердечие ее не вызывают сомнений. Да, на
тысячу женщин едва ли отыскалась бы одна такая! Как часто
мистер Паркер сидел у ее ног, слушая, как зачарованный, и
стараясь усвоить ее секрет -- секрет, коренившийся, в сущности
говоря, не столько в искусстве ее, сколько в натуре. Куда ему
было тягаться с ней -- нечего и мечтать.
А все потому, что он не умел смотреть человеку в лицо,
потому что не верил не только собственной лжи, но и лжи,
услышанной от других -- и не только лжи, но и правде; не верил
никому и ничему, оттого и ему не верили. Никто не верил ни
единому его слову, а некоторые грубияны заходили совсем далеко
и сообщали ему, что они о нем думают. Они называли его лжецом
-- наедине и прилюдно. Подобные испытания изматывают нервы, у
пережившего их человека в конце концов начинают бегать глаза.
Люди, хорошо с ним знакомые, не принимали на веру ни одного его
слова, а знакомцы случайные говорили, что если излагаемые им
факты и верны, то он все равно мошенник и сам ничего с этим
поделать не может.
И вот ее не стало, не стало его хозяйки, защищавшей
мистера Паркера от бесчисленных мелких невзгод, дававшей ему
возможность питать к себе уважение, бывшей для него чем-то
вроде опоры в обществе. Он смотрел в темноту. Где он возьмет
деньги -- те же несчастные пятнадцать фунтов, к примеру? Что с
ним теперь будет?
Он уже почти решил помолиться, только не мог придумать
подходящих выражений, в которых можно попросить о подобной
ссуде: вдруг Божество решит, что ради такой ерунды не стоит
гонять с поручением ангелов. А с другой стороны попросить
больше, чем ему действительно требовалось, он не решался -- во
всяком случае, в этом квартале, -- опасаясь, что его поймают на
лжи. Даже земные кредиторы и те вечно его ловили. Кроме того, в
глубине души он всегда сомневался в действенности обращения к
Богу с просьбами о деньгах или о чем-то еще. Может, все это
сплошная комедия. Он с болью и сожалением вспомнил, что в
нескольких случаях уже прибегал к молитве, как и к большинству
иных традиционных способов. И увы, результат неизменно
получался один -- nil...
ГЛАВА XXIX
Слуга объявил о приходе Его Преподобия "парроко".
Героический священнослужитель, сопровождаемый двумя
несущими факелы послушниками, осмелился бросить вызов падающему
пеплу. Он никогда не уклонялся от выполнения долга. В это утро
долг его состоял в том, чтобы переговорить с мистером Паркером
касательно отсроченных похорон и иных прискорбных мирских дел.
Ибо покойница не отступилась от веры своих отцов, она была
рьяной католичкой -- столь рьяной, что привязанность сводного
брата к чуждому вероучению причиняла ей, по ее словам,
горчайшие муки; она много хлопотала о том, чтобы наставить его
на путь истинный, привить ему правильный образ мысли. Она
говорила, прибегая к излюбленным ею цветистым оборотам, что
своенравное нежелание брата принять истинную веру угрызает ее
сердце -- подразумевая, по-видимому, что оно ее злит. Нередко
она указывала ему, как много они, живущие в католической
стране, приобрели бы общественных и иных выгод, если бы и он
тоже вступил в лоно церкви. Тщетно! В таких случаях Консул с
немалой сноровкой изображал несгибаемого протестанта.
Не то чтобы его особо волновало, к какой Церкви
принадлежать. Но пока не подвернется другая, стоящая выделки
овчинка, он предпочитал оставаться англичанином. Он отлично
понимал, что сестрину исповеднику, "парроко", страх как не
терпится подорвать престиж дона Франческо, обратив кого бы то
ни было в свою веру. Ему хватало ума и на то, чтобы понять --
будучи переданным в объятия католицизма руками Торквемады, он,
официальный представитель республики Никарагуа, весьма украсит
послужной список этого священника. Да только ничей послужной
список он украшать не собирался -- во всяком случае задаром.
Нестоящее дело. Один из великих вождей нации заметил как-то:
"Каждый человек имеет свою цену". Эта фраза понравилась мистеру
Паркеру; он был глубоко убежден в ее справедливости. У него
тоже имелась своя цена и однажды, в пору крайних финансовых
затруднений, он порадовал сестру, объявив, что готов подумать
насчет обращения. Вслед за чем назвал свою цену. Поставленное
им условие не имело ничего общего с требованиями, до выполнения
которых могла бы -- из чувства благодарности -- снизойти
Церковь, даже если бы она согласилась помочь ему своим
возвышенным влиянием или оказать иные мирские услуги; от его
условия за милю несло коммерцией, ибо оно выражалось в фунтах,
шиллингах и пенсах.
-- Ну и нахал же ты, Фредди, -- вот все, что смогла
сказать его сводная сестра.
-- Лола, дорогая, я никому не навязываюсь -- хочет, пусть
берет, не хочет, не надо, -- надувшись, ответил Консул.
Встать перед одиозным выбором -- брать или не брать -- Его
Преподобию так и не пришлось; Лоле хватило ума не сообщать ему
о столь постыдном предложении.
Теперь же, пока достойный священник произносил какие-то
приличествующие случаю утешительные банальности, мистер Паркер
лихорадочно обдумывал, как ему начать переговоры -- на этот раз
настоящие. Он нуждался в пятнадцати фунтах; ладно, что касается
этих денег, можно попробовать смухлевать с клубными средствами.
Но самое главное, необходимо изыскать какой-то способ так
улестить правительство Никарагуа, чтобы оно сохранило за ним
нынешний пост. Теперь вот этот Торквемада. Какую из него можно
извлечь выгоду?
-- Нунций! -- внезапно подумал он. Должен же в
католической республике вроде Никарагуа иметься папский нунций,
что бы он собою ни представлял; а если он, Консул, обратится в
официальную веру этой страны, нунций, конечно, обрадуется и
может быть шепнет президенту пару слов в похвалу его поступку,
а то и попросит, чтобы такого достойного слугу Церкви не
сгоняли с занимаемой должности. И если президент, тоже католик,
с ним согласится, тогда ему, Фредди Паркеру, будет начхать на
все махинации преемника синьора Вергара.
Он решил продемонстрировать почтение к тому, что привычно
называл величайшим из суеверий; обнаружить признаки скрытой
приязни к Риму. Как видно, горе обострило сообразительность
мистера Паркера, ибо на него вдруг снизошло вдохновение. После
того, как они в очередной раз обсудили отталкивающие и
печальные подробности погребения -- ему надлежало произойти как
только состояние неба это позволит, -- мистер Паркер, указав на
чернеющий за окнами наружный мир, сделал мудрое замечание.
-- Надо что-то делать, -- сказал он.
Его собеседник от всего сердца с ним согласился. Но затем
испустил скорбный вздох. Разве извержение вулкана остановишь?
Иными словами -- что делать-то?
-- Позвольте мне кое-что предложить, парроко. Почему бы
вам прямо сейчас не устроить шествие, покаянное шествие? Когда
на материке происходит извержение, они именно так и поступают.
Почему бы и вам не последовать их примеру?
Это было самое тактичное и дипломатичное предложение из
всех когда-либо сделанных Консулом. Нет, в самом деле --
чертовски умный совет. Как гордилась бы им Лола, доведись ей
услышать об этом! Проблеск вдохновения -- и он сумел им
воспользоваться. Эффект оказался мгновенным. Едва прозвучало
слово "шествие", тонкие губы Консулова собеседника обмякли, а
хорьковые глаза его приобрели нежное выражение. Он был доволен,
бесконечно доволен. Консул, даром что он протестант, явственно
показал, что душа у него католическая -- это был добрый знак.
Но тут же перед умственным взором "парроко" явились и
трудности, по всей видимости неодолимые.
-- Эта мысль, синьор Паркер, да еще исходящая от вас,
наполняет меня невыразимой радостью. Однако вопрос в том,
удастся ли нам организовать такое шествие. Даже
священнослужители, большинство из них, постараются уклониться
от участия в нем. Что же до населения -- кто захочет рисковать
своей жизнью в разгар такого бедствия? Мы все можем задохнуться
до смерти. Я не о себе говорю, я, не колеблясь, исполню
приличествующую мне роль!
-- Вы же знаете, какой здесь народ, -- до чего он
любопытен. Если вы ударите в церковный колокол, некоторое число
людей наверняка соберется на рыночной площади, стремясь хотя бы
с риском для жизни узнать, что случилось. А когда они увидят,
что составляется факельное шествие, вы, я в этом уверен,
получите достаточно людей, чтобы нести Святой Образ
Покровителя, еще и лишние останутся. Кроме того, я не вижу
причины, которая может помешать духовенству в полном составе
участвовать в крестном ходе. Ударьте в колокол, парроко! И вы
получите столько людей, сколько вам требуется.
Его Преподобие крепко задумался. И наконец сказал:
-- Ваш замысел представляется мне привлекательным. Он
делает честь вашему сердцу. Он сделает честь и нашему острову.
Я постараюсь все устроить. Но если...
-- Вы хотите сказать, если пепел будет по-прежнему падать,
несмотря на нашу покаянную процессию, не правда ли? Дайте
подумать. Вчера в городе произошла позорная драка. Возможно,
Святой Додеканус слишком рассержен на свой народ, чтобы в
подобных обстоятельствах явить ему милосердие. Как я себе
представляю, он сейчас очень нами недоволен. Если так, пепел,
возможно, будет и дальше падать нам во исправление, несмотря на
наше покаяние. Как вы думаете?
Как и что думал "парроко" не знал никто. Он не имел
обыкновения думать вслух, и еще менее был склонен высказывать
свое мнение по столь деликатным вопросам. Но высказаться в
подтверждение безусловных фактов он мог, не кривя душой.
-- Этого и вправду хватило бы, чтобы прогневать любого
святого на Небесах! Еще семеро пострадавших скончались от ран,
трое из них -- малые дети. Ах, эти неистовые и кровопролитные
деяния, которые всегда покрывали Непенте позором! Когда же мир
Господень снизойдет на наш остров?
Мистер Паркер понятия не имел, когда это может случиться.
Да и не очень-то его волновал мир Господень -- его волновала
возможность сохранить свой пост. Тем не менее он исхитрился
покачать вниз-вверх головой самым подобающим к случаю образом.
-- А теперь, -- заключил "парроко", -- я с вашего
любезного дозволения покину вас, чтобы посоветоваться с клиром,
если мне удастся кого-нибудь из него отыскать, о том, что можно
сделать для организации шествия. Признаюсь, чем больше я думаю
о вашей идее, синьор Паркер, тем сильнее она мне нравится. Нам
бы только собрать достаточно людей.
-- На этот счет не опасайтесь. Ударьте в колокол и все.
Людей вы получите. Это извержение кого угодно сделает верующим.
Я хотел сказать -- ну, вы понимаете, что я хотел сказать,
парроко.
Его Преподобие, значительно повеселев, вышел вместе со
вновь запалившими факелы послушниками из дверей и исчез во
мраке.
Таков сжатый и истинный рассказ об организации крестного
хода, прославившегося в анналах Непенте. И сколько бы разного
рода завистников ни уверяло в последующие годы, будто это они
до него додумались, мысль о нем целиком и полностью
принадлежала Консулу. По заслугам и честь. Мысль эта обеспечила
ему уважение, которым он не преминул воспользоваться. Пока же
он снова уселся за стол и уставился в непроглядную тьму.
Немного погодя колокольный звон возвестил -- что-то и
вправду делается. Люди, выглядывая из окон, видели, как во
мраке движутся мерцающие огоньки. Языки пламени выстроились в
определенном порядке, крестный ход начался. Как и предсказывал
"парроко", людей поначалу едва-едва хватало; из шестидесяти
пяти священников и каноников церкви сочли для себя удобным
присутствовать только четырнадцать человек; впрочем, еще дюжина
их вскоре устыдилась и заняла подобающее место в процессии. То
же самое можно сказать и о прочих участниках. Число их
понемногу росло. Ибо колокола, заунывно звонившие в ночи,
сделали свое дело, возбудив всеобщее любопытство.
Более странного шествия Непенте еще не видел. Какой-то
умница сообразил, что зонтик способен сослужить неплохую
службу. Поэтому все, кроме священников, хористов, факелоносцев
и тех, кто тащил на себе статую Святого, спрятались под зонтами
-- перечисленные лица, кто из желания сохранить благопристойный
вид, а кто из практических соображений защищались от пепла иным
способом. Они распевали псалмы и литании сквозь прижатые ко рту
носовые платки, хорошо понимая впрочем, что пение их, несколько
более гнусавое, чем обычно, не станет от этого менее приятным
для Святого. Так, беззвучно ступая, они прошли по улицам и
предместьям города, набирая дорогою новых рекрутов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65