Он перечисляет другие
ветра, называет некоторые из основных якорных стоянок острова,
отвечающих разным ветрам и временам года. Он также извлек из
старых хроник записи о больших штормах 1136-го, 1342-го,
1373-го, 1460-го годов и так далее, нигде, впрочем, не говоря,
что они приходили с юга. Он сообщает, что воздух здесь приятен,
ибо смягчен мягким морским бризом. Само слово сирокко
встречается на его страницах только один раз и то в связи с
жалобой по поводу преобладания этого ветра на материке.
-- Старый пустозвон!
По телу мистера Эймза прошла легкая дрожь. Но он снова
заговорил несколько более увещевательным тоном:
-- Он был историком своего времени, покладистым
господином, рассказывающим таким же людям, как он, то, что
должно было их заинтересовать. Именно это и делает его труд
привлекательным для меня: в нем видна личность автора. Факты,
которые он записывает, будучи сведенными воедино с теми,
которые он замалчивает или скрывает, позволяют так глубоко
проникнуть в изменчивую человеческую натуру! Реконструировать
характер человека и его время можно ведь не только по тому, что
он делает или говорит, но и по тому, что ему не удается сказать
или сделать.
-- Современные историки не таковы, -- сказал мистер Херд.
-- Они из всех сил стараются дать вам истинную картину. И
читать их иногда довольно скучно. Я бы с удовольствием
позаимствовал у вас Перрелли на день, на два, если бы вы не
возражали.
-- Я вам его пришлю вместе с кое-какими старинными
гравюрами и современными фотографиями. Тогда вы поймете, что я
имел в виду. Гравюры не вполне верны природе, да люди того
времени и не стремились сохранять ей верность. И все же,
создаваемое ими ощущение этих мест полнее того, которое дают
современные изображения. Возможно, существуют истины двух
родов: истина факта и истина его осмысления. Перрелли будит
мысль, он прививает к эрудиции романтичность, отчего та
расцветает пышным цветом. А какое воображение! У него есть
целый трактат о рыбах Непенте -- читается, как поэма, и вместе
с тем переполнен практическими кулинарными советами.
Представьте себе Вергилия, пишущего в соавторстве с Апицием.
Епископ сказал:
-- Пожалуй, Гораций быстрее сговорился бы с этим старинным
bon-vivant(60).
-- Вряд ли Гораций мог бы приложить руку к этой главе. Для
такой работы он был недостаточным идеалистом. Он никогда не
смог бы написать о красной кефали так, как Перрелли, который
сравнивает ее чешую с яростными волнами Флегетона, с мантией
розовоперстой зари, со стыдливым румянцем застигнутой во время
купания девы, а после этого рассказывает как готовить эту рыбу
тридцатью различными способами и как выплевывать ее кости
наиболее бесшумным и благородным образом. Таков Перрелли --
оригинальный, неторопливый. И всегда остающийся самим собой! Он
улыбался, когда писал, я в этом совершенно уверен. В другом
разделе, описывая источники острова, он намеренно перенимает
слог некоторых старинных средневековых схоластов. И есть еще
глава, посвященная положению духовенства при Флоризеле Тучном,
она полна завуалированных нападок на современные ему монашеские
ордена, подозреваю, что эта глава доставила ему немало
неприятностей. Должен с сожалением сказать, что распущенной
болтовни на его страницах тоже хватает. Боюсь, он был человеком
не очень нравственным. Но я не могу заставить себя осудить его.
Что вы об этом думаете? Некоторые проблемы возникают так
неожиданно, правда?
Вид у мистер Эймза вдруг стал совершенно несчастным.
-- Да, пожалуй, -- ответил епископ, которому в ту минуту
совсем не хотелось разговаривать на этические темы. -- И как же
вы намерены поступить в этом случае? -- добавил он.
-- В каком?
-- Я говорю о поэтической вольности, допущенной Перрелли,
не упомянувшем о сирокко.
-- Можете мне поверить, она потребовала от меня большой
дополнительной работы. Пришлось вплотную заняться этим
вопросом. Я свел в таблицу не менее пятидесяти семи
разновидностей сирокко. По большей части это названия, которыми
пользуются моряки, плюс некоторое количество архаических.
Пятьдесят семь вариантов. К настоящему времени у меня написано
о южном ветре двадцать три тысячи слов.
-- Объемистое примечание, -- рассмеялся епископ. -- Я бы
назвал его изрядным куском книги.
-- Мои примечания придется печатать мелким шрифтом.
Собственно, я подумываю о том, чтобы выделить все, что касается
южного ветра в особое приложение. Вы думаете, я написал слишком
много? Но такое количество слов вовсе не находится в
диспропорции с предметом. Разве южный ветер не составляет
изрядного куска непентинской жизни?... Смотрите-ка! Облако все
же надумало двинуться в нашу сторону. Опять посыплется пепел.
Как видите, сирокко...
Тем временем террасу заполнила людская толпа. Вечернее
солнце уже заволоклось буроватой дымкой. Пепел движется быстро.
Вскоре он начал мягко опускаться на остров.
Что было делать? Памятуя о предыдущем опыте, все
склонялись к тому, что следует немедленно устроить второй
крестный ход. Того же мнения придерживался и "парроко". Однако,
ради проформы он отправил доверенного посланника, которому
надлежало выяснить мнение мистера Паркера, отрешенно сидевшего
в кабинете, уставясь в незаконченный Финансовый доклад. С
достойной всяческих похвал готовностью Консул собрал воедино
разбредшиеся мысли и основательно обдумал заданный ему вопрос.
Нет. По благом размышлении он высказался против идеи
крестного хода. Обладая приобретенным на разных континентах и в
самых разных обстоятельствах обширным опытом по части повторных
ставок на одну и ту же кобылу, мистер Паркер не считал разумным
снова рассчитывать на благосклонность Святого. Так можно все
испортить, сказал он. Лучше подождать до утра. Если опять
навалит столько же, сколько в прошлый раз, опыт возможно и
придется повторить. Но не сейчас! Он допускает, что делать
что-то надо, но столь безответственная игра на репутации
Святого представляется ему опасной.
Его Преподобие, на которого эти соображения произвели
должное впечатление, решил с полчаса обождать. И вновь
оказалось, что Представитель республики Никарагуа подал
чрезвычайно резонный совет. В тот миг, когда солнце опустилось
в море, пепел вдруг перестал падать. Никакого вреда он
причинить не успел.
Попозже ночью можно было наблюдать еще одно явление
природы. Началось бурное извержение вулкана. Казалось,
гигантский факел воздвигся в небесах. Потоки лавы стекали по
горным склонам, окрашивая небо и море в багровые тона.
Непентинцев это зрелище успокоило. Демон наконец отыскал
выход -- теперь все стихнет. И пепла больше не будет. То
обстоятельство, что огненный потоп поглотил целые деревни, что
в эту минуту выжигаются виноградники, что сотни невинных людей,
отрезанных жгучими реками, поджариваются заживо, островитян не
волновало. Оно лишь доказывало то, что им и так давно было
известно: на материк юрисдикция их Святого покровителя не
распространяется.
В каждой из этих деревень имеется собственный Святой,
прямая обязанность которого -- предотвращать такого рода
несчастья. Если он по неумению или по тупости не способен
выполнять свой долг, нет ничего проще, чем избавиться от него,
-- Святые целыми дюжинами маются без дела, выбирай не хочу!
Думая об этом, островитяне испускали вздохи огромного
облегчения. Они желали долгих лет жизни своему Святому
покровителю, причин для недовольства которым не имели. Их
посевам и жизням ничто не грозит и большое спасибо за это
Святому мученику Додеканусу. Он любит свой народ, и народ его
любит. Настоящий покровитель, достойный своего звания -- не то
что эти неотесанные ублюдки с материка.
ГЛАВА XL
Мистер Херд только что покончил с ранним итальянским
завтраком. Проникнутый чувством глубокого довольства, он сидел
над чашкой кофе и курил, глядя по-над зеркальной гладью моря на
вулкан, пиротехнические эффекты которого вчера не давали ему
заснуть до позднего часа. Наступает еще один ослепительный
день! Каждый из них горячей предыдущего, только ветер всегда
остается неизменным! Через несколько минут он на час-другой
укроется в своей прохладной и темной спальне.
Один пустяк никак не шел у него из головы. Он так и не
получил ответа на записку -- записку с выражением дружеской
озабоченности, оставленную им вчера на вилле "Мон-Репо". Он
хоть и мало знал кузину, а все же невольно тревожился. Такая
одинокая в своем домике, возможно, страдающая -- и слишком
гордая или застенчивая, чтобы пожаловаться. Да и рассказ
мистера Эймза разбередил его душу. Почему она выглядела, будто
призрак? Что это может значить? Библиограф человек явно
здравомыслящий, ничуть не склонный отдаваться игре воображения.
Мистер Херд чувствовал, что между ним и этой одинокой женщиной,
которую, похоже, все здесь любили, установились неощутимые,
подспудные токи взаимной приязни. Она отличалась от обычных
женщин, такую женщину мужчина не может не уважать. Она
безусловно выигрывала на фоне дам, с которыми ему довелось
познакомиться в последнее время и которые при всем их обаянии и
остроумии так или иначе разочаровывали его какой-либо своей
чертой. Преданность кузины ребенку и мужу была мила его сердцу.
Она казалась лучшей среди ей подобных.
Африка вытопила большую часть чопорности, которой мистер
Херд когда-либо обладал. Однако даже знакомство с самыми
прискорбными и дикими проявлениями женской натуры лишь
усугубили его убежденность в безгрешности этого пола. Кое-кто
называл его дон Кихотом, старомодным человеком -- по той
причине, что он не питал симпатии к современному движению
феминисток; его называли также идеалистом, поскольку он
сохранял веру в священную миссию женщины на земле, детскую веру
в чистоту женской души. Женщины, полагал он, облагораживают
нравы, это ангелы-хранители рода людского, вдохновительницы,
матери, защитницы невинности. Ему нравилось думать, что именно
женщина смягчила грубость, с которой прежде относились друг к
другу мужчины, что всякое умаление варварства, всякое
героическое деяние вдохновлено ее нежными речами, ее
побудительным примером. С самой зари истории женщина
противостояла насилию. Как там сказал граф Каловеглиа?
"Воздержанность. Все прочее -- лишь прикрасы". Как точно умеет
выразить мысль этот старик! Воздержанность... Кузина, насколько
он смог проникнуть в ее характер, отвечала этому определению.
Мистер Херд готов был вопреки всему на свете настаивать на том,
что истинная женщина, женщина подобная ей, не способна сделать
ничего дурного.
И вот теперь ему начинало казаться, что она попала в
какую-то беду. Но почему же не позволить ему помочь? Он просил
ее поскорее ответить на записку. Что ж, возможно ответ придет с
вечерней почтой.
Немного все-таки раздосадованный, он положил в пепельницу
окурок, намереваясь отправиться в спальню, чтобы переждать в
ней самые жаркие часы. В конце концов, есть же у человека
обязательства перед самим собой: n'est-ce pas? И тут в дверь
постучали.
Вошел Денис. Лицо его под широкими полями шляпы рдело от
жары. На нем был легкий фланелевый костюм, впрочем, пиджак он
нес перекинутым через руку. В другой руке -- большой пакет.
Денис выглядел олицетворением здоровья.
Мистер Херд, вставая, окинул его критическим взглядом. Он
вспомнил катание на лодке, скалу самоубийц, этот черный,
зловещий утес, вспомнил мысли, возникшие у него в тот день.
Способен ли подобный юноша покончить с собой? Определенно нет.
Может быть Кит ошибся? А граф Каловеглиа -- он тоже?
По-видимому. Никакого трагизма в Денисе не наблюдалось. Жизнь
переполняла его. Какие бы невзгоды ни одолевали юношу до сей
поры, ныне они явно были забыты.
-- Я завтракал с Китом, -- начал Денис. -- Он заставил
меня рассказать ему сказку.
-- Присядьте, выпейте кофе. Вы очень рано выходите из
дому.
-- Он сказал, что хочет поспать после завтрака. И прибавил
еще пару-тройку приятных вещей.
Ага, подумал мистер Херд, Кит действует в духе того, о чем
говорил в лодке, старается быть с ним поласковее -- молодец.
-- Я уверен, -- сказал он, -- что Кит разговаривал с вами
ласково.
-- Ласково? С ним говорить все равно что с землетрясением.
Он сказал, что мне следует управлять моими рефлексами. Обозвал
меня блуждающим эхо. Сказал, что я амеба в человеческом
облике...
-- Амеба? Это кто же такая?
-- Существо, плавающее туда-сюда, пытаясь прилепиться к
кому-то, кого она не может найти.
-- Я понимаю, что он имел в виду. Что-нибудь еще?
-- Сказал, что я хамелеон.
-- Хамелеон?
-- Хамелеон, которому необходимо влияние достойной
женщины. После чего всучил мне вот эту коробку кубинского
шоколада, видимо для того, чтобы я не расплакался. Попробуйте!
Он далеко не так гадок, как выглядит.
-- Спасибо. Хамелеон. Как сказал бы Кит, это действительно
интересно. Я видел тысячи хамелеонов. Диковинные существа.
Висят на хвостах и жмурятся. Позвольте-ка я разгляжу вас как
следует, Денис. Нет, никакого сходства не наблюдаю.
-- По-моему, он хотел сказать, что я перенимаю окраску
других людей, а своей не имею. Потом он велел мне пойти и убить
кого-нибудь.
-- Я бы не стал этого делать, Денис, -- рассмеялся
епископ. -- Убийства так ужасно вульгарны.
-- Сказал, что это обратит меня в мужчину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65