Благодаря своей исключительной юркости я протиснулся еще дальше и оказался уже в нескольких шагах от него, так что мог разглядеть вблизи его лицо – щеки, глаза, кожу.
Я не был ни врачевателем, ни ясновидящим, и потому напряг все свои способности, сосредоточившись на предмете наблюдения, пока наконец не понял, что папа нисколечки не страждет. Что и говорить, печать перенесенных мук лежала на его челе, но то были муки душевные, причиной коих была так долго не решавшаяся судьба столицы империи. Два престарелых священника рядом со мной тихо переговаривались, и я узнал, что получив благую весть с театра боевых действий, понтифик плакал что дитя, встав на колени и заливая слезами пол своей горницы.
Но больным он не был: его сияющие глаза, розовая кожа и бодрый скачок в карету окончательно меня в том убедили. И вдруг неподалеку от себя я заметил благодушное лицо Тира-корды. Он стоял в окружении стайки молодых людей, как мне подумалось – учеников. До того, как мощная длань папского стражника отшвырнула меня назад, я успел услышать выговоренные Тиракордой слова:
– Что вы, вы мне льстите, уверяю вас, моей заслуги тут никакой… То воля Господа. После радостного известия мне уже нечего было делать.
Теперь все окончательно прояснилось: узнав о победе в Вене, понтифик возрадовался, и пиявки не понадобились. Замысел Дульчибени провалился, папа был жив и здоров.
Об этом стало известно не только мне. Неподалеку от себя я завидел в толпе подергивающееся мрачное лицо аббата Мелани.
Растворившись в толпе, я добрался до своего нового временного пристанища, не ища встречи с Атто. Вокруг меня только и было разговоров, что о торжественном богослужении и о славном деянии папы. Я случайно замешался в группу монахов-капуцинов, которые прокладывали себе дорогу в толпе, радостно размахивая факелами. Из их разговора мне стало кое-что известно относительно битвы за Вену, а в последующие месяцы это сполна подтвердилось. Монахи будто бы получили эти сведения от Марко д'Авьяно, священника, храбро сражавшегося в рядах защитников города. И вот что я узнал: под конец битвы король Польши Ян Собеский нарушил запрет императора Леопольда и вошел-таки в Вену победителем под приветственные крики жителей города. Как он сам поведал Марко д'Авьяно, император завидовал не его триумфу, а любви к нему своих собственных подданных: венцы были свидетелями того, как Леопольд покинул столицу, бросив ее на произвол судьбы, и бежал, будто какой-нибудь конокрад. И вот теперь, когда его подданные превозносили чужестранного короля, рисковавшего ради них своей жизнью, жизнью своих солдат и даже жизнью старшего сына, он был недоволен. Теперь Габсбург мстил Собескому: во время встречи был неприступен и неприветлив. «Я похолодел», – поведал Собеский своим близким.
– Но Всевышний сделал так, что все благополучно разрешилось, – примирительно молвил один из капуцинов.
– О да, если Господь того пожелает, все всегда бывает к лучшему, – поддержал его другой.
Эти мудрые слова все еще звенели в моей голове, когда Кристофано объявил, что вскоре конец нашему заключению. Воспользовавшись праздничным настроением, охватившим всех и вся, он без труда убедил власти, что опасности заражения чумой нет никакой. Единственный, кому еще требовалась помощь, был Помпео Дульчибени, чье состояние он объяснил падением с лестницы. Увы, отныне Дульчибени был приговорен к пожизненной неподвижности. Кристофано мог провести возле него еще несколько дней, после чего ему предстояло вернуться на родину в Тоскану.
«На чье же попечение будет оставлен тот, кто покушался на папу?» – с горькой улыбкой размышлял я.

СОБЫТИЯ 1688 ГОДА

Пять лет истекло с тех пор, как развернулись все эти удивительные события. «Оруженосец» так больше и не открылся: Пеллегрино последовал за своей женой, кажется, к ее родным.
Клоридия, Помпео Дульчибени и я поселились на скромной ферме за городом, далеко за воротами Сан-Панкрацио, где я нахожусь и по сей день, когда пишу эти строки. Однообразно тянулись дни, недели, времена года, отличаясь друг от друга разве что сельскими работами да маленькими радостями, случавшимися на нашем птичьем дворе, который мы завели на деньги из кубышки Дульчибени. Я уже познал всю тяжесть деревенской жизни: научился погружать ладони в землю, вопрошать ветер и небо, обменивать дары природы на плоды усилий других людей, торговаться и оберегать себя от надувательства. Научился распухшими от работы, с въевшейся в них грязью пальцами переворачивать страницы книг по вечерам.
Мы с Клоридией жили moreuxorio как муж и жена (лат.)

. И некому было нас за это упрекнуть по той простой причине, что священники никогда не заглядывали в наш забытый Богом уголок, даже на Пасху.
С тех пор как Дульчибени окончательно смирился с утратой способности передвигаться, он стал еще более молчаливым и сварливым, чем раньше. Теперь он не употреблял толченые листья мамакоки – этого перуанского растения, запас которого когда-то привез из Голландии, и потому более не впадал в состояние мрачной одержимости, которое было ему необходимо для того, чтобы выдерживать ночные вылазки.
Ему все еще было невдомек, почему мы взвалили на себя заботы о нем, предоставив кров и обеспечивая уход. Сперва он заподозрил нас в желании сорвать с него большой куш. Он так никогда и не узнал, кем приходилась ему Клоридия. А она упрямо отказывалась признаться ему в том, что она его дочь, в глубине души так и не простив ему того, что он не воспрепятствовал продаже ее матери.
Когда истекло порядочно времени и она избавилась от тяжких воспоминаний, она наконец поведала мне о перенесенных ею лишениях. Хьюгенс внушал ей, что купил ее еще ребенком у отца. Он держал ее взаперти, а когда она ему наскучила, продал ее в Голландии богатым итальянским купцам, сам же вернулся в Тоскану к Ферони.
И долгие годы потом моя дорогая Клоридия сопровождала этих купцов, которые, в свою очередь, избавились от нее, запродав другим, и так ее продавали и покупали еще не раз. Как тут было не заняться постыдным ремеслом. Но благодаря деньгам, которые она тайком и с огромным трудом копила, она обрела свободу: процветающий, свободных нравов Амстердам был идеальным местом для торговли своим телом. Так шло до тех пор, пока нетерпеливое желание увидеть отца и потребовать от него отчета за прошлое не взяло верх и не привело ее в «Оруженосец», в чем ей помогла нумерология и чудесная лоза.
Несмотря на все, что ей довелось перенести, несмотря на горькие воспоминания, порой нарушавшие ее сон, Клоридия была Дульчибени преданной и умелой сиделкой. Он же вскоре оставил свой презрительный высокомерный тон, никогда не расспрашивал ее о прошлом, не желая ставить в затруднительное положение и заставляя лгать.
Вскоре Помпео Дульчибени попросил меня съездить в Неаполь за книгами, которые там оставались, а когда я их доставил, подарил мне их, предупредив, что со временем их ценность станет мне еще более очевидной. Благодаря этим книгам и почерпнутым в них мыслям у нас появились темы для разговоров, и язык Дульчибени стал мало-помалу развязываться. Постепенно он перешел от разъяснений прочитанного к воспоминаниям, а от воспоминаний к поучениям. Основываясь не только на теоретических познаниях, но и на собственном опыте, он мог многому научить меня, ведь ему пришлось долгие годы разъезжать по всей Европе с торговыми поручениями, к тому же состоя на службе столь могущественного дома, как Одескальки. И все же частенько между нами повисало нечто недоговоренное: отчего он все же покушался на папу?
Однажды, я в это верил, он приоткроет завесу над этой тайной. Однако, зная его мрачный и упрямый нрав, я понимал: расспрашивать бесполезно, нужно ждать.
Шла осень 1688 года. Римские газеты полнились новостями о горестных событиях. Еретик принц Вильгельм Оранский пересек пролив Ла-Манш со своим флотом и высадился в местечке Торбей 15 ноября 1688 г. после высадки в гавани Торбей Вильгельм Оранский был провозглашен регентом королевства и начал свое триумфальное шествие на Лондон. В конце января 1689 г. парламент избрал его вместе с женой Марией Стюарт на трон Великобритании

на английском побережье. Его войско почти беспрепятственно продвигалось в глубь острова и некоторое время спустя он узурпировал трон католического короля Якова Стюарта, провинившегося лишь тем, что двумя месяцами ранее его вторая жена произвела на свет мальчика, столь желанного наследника, лишавшего Вильгельма Оранского всяческой надежды стать королем Англии. После переворота Англия попала в руки протестантов и была потеряна для католической веры.
Когда я рассказал Дульчибени об этих драматических событиях, он не обмолвился ни словом. Сидя в саду, он гладил котенка и казался совершенно спокойным. Как вдруг, после моих слов, закусил губу и прогнал котенка с колен, при этом его дрожащая рука бессильно упала на стоявший рядом столик.
– Что с вами, Помпео? – встревожился я.
– Достиг-таки своей цели, будь он неладен! – в приступе гнева, задыхаясь и вглядываясь в горизонт над моей головой, проговорил он.
Я бросил на него вопрошающий взгляд, но не осмелился задать вопрос. И тогда, медленно опустив веки, Помпео Дульчибени открылся мне.
Все началось лет тридцать назад. В ту пору семья Одескальки самым позорным образом запятнала себя помощью еретикам.
Шел 1660 год. Принц Вильгельм Оранский был еще дитя. Оранскому дому, как всегда, не хватало денег. Мать и бабка Вильгельма заложили все семейные драгоценности.
Расстановка сил в Европе была такова, что Голландии было не избежать войны: сперва с англичанами, потом с французами. А для этого требовались деньги. Много денег.
После долгих тайных переговоров, детали коих были Дульчибени неведомы, Оранский дом обратился к Одескальки – в то время самым крупным итальянским ростовщикам, – и те согласились дать взаймы.
Так войны еретической Голландии были профинансированы католическим родом, из которого вышел сперва кардинал, а затем и папа Иннокентий XI.
Безусловно, были предприняты все возможные предосторожности, чтобы дело не получило огласку. Кардинал Бенедетто Одескальки жил в Риме, его брат Карло, заправлявший семейными делами, – в Комо. Денежные суммы передавались через двух подставных лиц, проживавших в Венеции, так что невозможно было упрекнуть Одескальки в чем-либо. Кроме того, суммы не переводились членам Оранского дома напрямую, тут тоже были посредники: адмирал Жан Нёфвиль, банкир Ян Дёц, торговцы Бартолотти, член городской управы Амстердама Ян Батист Ошпье…
Они-то и передали деньги Оранскому дому, чтобы было на что идти воевать Людовика XIV…

* * *

– А что же вы? – перебил я Дульчибени.
– Я разъезжал между Римом и Голландией с поручениями Одескальки: удостоверялся, что векселя дошли по назначению, приняты к оплате, что получена расписка. Кроме того, в мои обязанности входило следить за тем, чтобы все происходило тайно, в стороне от любопытных глаз.
– Словом, деньги папы Иннокентия XI позволили еретикам высадиться в Англии! – Я был совершенно потрясен.
– Примерно так. Однако лет пятнадцать назад, как раз когда Вильгельм высадился в Англии, Одескальки перестали одалживать деньги голландским еретикам.
– И что же дальше?
– Любопытное событие имело место в 1673 году, когда скончался Карло Одескальки, брат будущего папы Иннокентия XI. Будучи не в состоянии уследить из Рима за всеми семейными делами, папа прекратил одалживать деньги голландцам. Игра стала слишком опасной, и благочестивый кардинал Одескальки не мог рисковать своим положением. Его образ должен был оставаться незапятнанным. Он все предусмотрел: конклав, на котором он был избран на престол Петра, состоялся менее чем три года спустя.
– Но как же так, он ведь помогал еретикам! – вновь опешил я.
– Послушай, что было дальше.
Со временем долги Оранского дома Одескальки выросли до невероятных размеров, достигнув ста пятидесяти тысяч экю. Бенедетто стал папой. Но как ему получить обратно одолженное? Соглашением было предусмотрено, что в случае неплатежеспособности должников Одескальки вступают во владение личным достоянием Вильгельма. Однако став понтификом, Бенедетто не мог на глазах всего мира завладеть тем, что принадлежало принцу-еретику, ведь тогда все всплыло бы на поверхность и разразился бы скандал невиданной силы. Между делом Бенедетто записал все, чем владел, на имя племянника Ливио, но это не могло никого обмануть, всем было известно, что имуществом семьи продолжает управлять он сам.
Была и еще одна загвоздка. Вильгельм постоянно ощущал нехватку средств, поскольку его голландские заимодавцы (богатые семьи Амстердама) не очень-то раскошеливались. Словом, плакали денежки Иннокентия XI.
Вот почему, – продолжал Дульчибени, – папа всегда был так враждебно настроен по отношению к Людовику XIV: Наихристианнейший король стоял на пути восшествия Вильгельма на английский трон. То бишь Людовик XIV был единственным препятствием между папой и его деньгами.
Одескальки удалось держать все в тайне. Но в 1676 году, незадолго до начала работы конклава, произошло то, чего они боялись: Хьюгенс, правая рука работорговца Франческо Ферони (подельщика Одескальки), влюбился в дочь, прижитую Помпео Дульчибени с турчанкой, рабыней, и с помощью Ферони решил присвоить ее себе. Дульчибени не мог противостоять этому на законных основаниях, потому как не женился на матери девочки. Он дал понять Одескальки, что, ежели Ферони и Хьюгенс не откажутся от своих намерений, им будут распространены некие слухи относительно Бенедетто: а именно – история с займом голландским еретикам… И тогда прощай, папский престол.
Остальное было мне уже известно: девочка была похищена, неизвестный пытался расправиться с Дульчибени, выкинув его из окна. Чудом оставшись в живых, Дульчибени был вынужден скрываться. А тем временем Бенедетто Одескальки беспрепятственно взошел на папский престол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88