Так, во всяком случае, считает аббат Мелани. Мелодия – подлинный врачеватель… Нет, все-таки мне не удавалось упорядочить череду всех этих событий. Необходимо было не откладывая испросить мнения аббата Мелани.
Поднимаясь в столовую с грузом съестного, я сперва заслышал голос Кристофано, а потом увидел, что Атто присоединился к остальным.
– Что тут скажешь? – разводил руками наш эскулап, обращаясь к аудитории. – Магнетизм ли музыки, как утверждает отец Робледа, применяемая ли мною метода – не знаю. Ясно одно: почему чума так внезапно прекращается, неведомо. Самое же удивительное в том, что Бедфорд не подавал ни малейших признаков улучшения, если не сказать больше… Наступила агония, и я уж готовился известить вас о том, что надежды на выздоровление равны нулю.
Робледа важно закивал головой, давая понять всем присутствующим, что так оно и было.
– Могу сказать одно, – продолжил Кристофано, – мне уже не впервой слышать о таком исходе. Согласно некоторым свидетельствам, загадочные случаи излечения объясняются тем, что чума не затаивается в мебели, домах, в каких-либо материальных предметах, как думает кое-кто, она может взять да и исчезнуть. Я был здесь, в Риме, во время чумы 1656 года и помню, что в отсутствие каких-либо лекарств решено было объявить великий пост и предписать процессии на босу ногу. С лицами, залитыми слезами, в грубошерстных одеяниях, люди замаливали грехи, и Господь послал им архангела Гавриила: римский народ узрел его 8 мая над Замком с окровавленным мечом в руках Над замком Святого Ангела (грандиозным сооружением, представляющим собой памятник, воздвигнутый императору Адриану в 130 г., вероятно, архитектором Деметрианом) действительно возвышается огромная бронзовая статуя Ангела XVIII в. – напоминающая о чудодейственном избавлении от чумы, обрушившейся на город, но не в 1656 г., а в 590 г.

. В тот день чума убралась из города, покинув все предметы обихода, в которых обычно кроются очаги инфекции. И это еще не все. Античные историки рассказывают о некоторых необъяснимых явлениях. Так в 567 году по всему миру объявился мор, уцелела лишь четвертая часть населения. Как вдруг все прекратилось. С 1348 года в течение трех лет свирепствовала черная чума, в частности в Милане, где погибло шестьдесят тысяч человек, и в Венеции, где также было унесено множество жизней.
– А в 1468-м чума скосила в Венеции тридцать шесть тысяч человек и более двадцати тысяч в Брешии. Немало городов полностью вымерло. Но в обоих случаях конец чуме наступил неожиданно, и очагов заражения как ни бывало, – вставил словцо Бреноцци. – А вот еще случай был, в 1485 году чума снова взялась за Венецию, от нее пострадало немало знати и даже сам дож Джованни Мочениго Знатный венецианский род, с 1474 по 1778 г. поставивший Республике пятерых дожей. Принимали активное участие в борьбе с турками

, в 1527 году она вновь объявилась по всему миру и еще раз беспощадно прошлась по Венеции и прилегающей к ней области в 1556-м, правда, тогда уже власти предприняли меры для предотвращения полного вымирания. И все эти эпидемии в какой-то момент шли на попятный, не оставляя следов. Как это объяснить? А? – возбужденно допытывался Бреноцци.
– Лично я до сих пор предпочитал молчать, чтобы не быть разносчиком дурных новостей, – важно вступил в разговор Стилоне Приазо, – однако астрологи утверждают, что за две последние недели августа и в первые три недели сентября из-за коварного влияния звезды Сириус все заболевшие чумой в два-три дня и даже в двадцать четыре часа убираются на тот свет. Так, во время Лондонской чумы 1665 года за одну ночь между часом и тремя часами утра погибло более трех тысяч человек. Нас, слава Богу, пощадило.
Дрожь страха и облегчения пробежала по телам постояльцев. Отец Робледа встал и направился в кухню, чтобы посмотреть, как идет приготовление блюд. Только от кастрюль пошел приятный дух, я заварил бульон спаржей и незрелым виноградом, чтобы расположить желудки едоков к принятию пищи.
– А мне вспоминается Рим 1656 года, – не унимался Кристофано, – разгар эпидемии. Я был тогда молод, один из моих собратьев, придя навестить меня, сообщил, что пик болезни вот-вот пойдет на спад. Я поинтересовался, откуда у него подобное суждение, ведь как раз в эту самую неделю мор достиг пика, о чем я и заявил ему. Ответ его был более чем странный: «Судя по количеству больных на сегодня, чума должна была унести в три раза больше жизней, если б была такой же заразной, как еще две недели назад. Тогда она в два-три дня справлялась с больными, теперь на это уходит от восьми до десяти дней. Кроме того, две недели назад на пять больных приходился один выздоровевший, тогда как теперь три. Будьте уверены, на следующей неделе количество смертельных случаев пойдет на спад, а выздоровлений будет больше. Болезнь утратила свой непредсказуемый характер, и если зараженных все еще немало, количество летальных исходов будет уменьшаться».
Коллега Кристофано не ошибся, что показали последующие недели. Месяцем позже смертельных случаев стало меньше, хотя количество больных по-прежнему исчислялось десятками тысяч.
– Болезнь утратила свой вероломный характер, – повторил лекарь, – но не постепенно, а разом, в самый разгар эпидемии, когда мы все уже отчаялись. Точь-в-точь как в случае с молодым англичанином.
– Только Божья длань способна так внезапно прервать развитие этого морового заболевания, – заметил иезуит с взволнованным выражением лица.
Кристофано кивнул.
– Медицина была бессильна. Болезнь поджидала людей на всех углах, и продлись это еще недели две-три, в Риме не осталось бы живой души. Лишившись своей дьявольской силы, болезнь перестала косить всех подряд. Врачи просто диву давались, убеждаясь в том, что многие пошли на поправку, у них наблюдается сильное потоотделение, вызревание бубонов, пустулы более не горят огнем, лихорадка идет на убыль, как и головная боль. Даже наименее верующие из докторов должны были признать: внезапное окончание эпидемии имеет сверхъестественную природу. Улицы вновь заполнились людьми, пусть и с перевязанными шеями и головами, хромавшими из-за шрамов в паху и все же ликующими.
Тут поднялся отец Робледа, вынул крест, поднял его и торжественно провозгласил:
– Сколь чудесны дела твои, Господи! Вчера еще мы все были заживо похоронены, а сегодня воскресли!
Переполненные признательностью, мы преклонили колени и под руководством иезуита пропели хвалу Всевышнему. После чего принялись весело уписывать поданную мною еду.
Я же все не мог отделаться от мыслей, связанных со словами Кристофано: чума обладает естественным и необъяснимым ходом развития, в соответствии с которым, достигнув точки наивысшего развития, слабеет, перестает быть смертоносной и исчезает, не оставляя следов. То есть она убирается столь же загадочным образом, как и появляется. Morbus crescit sicut mortales, senescit ex abrupto… – болезнь растет подобно живым существам, а затем внезапно стареет. Разве не о том же прочел аббат Мелани в безумном послании отца Кирхера, зашитом в подштанниках Дульчибени?
Наскоро проглотив еду, я отправился в столовую. Атто был там. Нам достаточно было переглянуться: он ждет меня, как только я освобожусь.
Кристофано взялся накормить англичанина, я же отправился к Пеллегрино, которого можно было бы считать поправившимся, если бы не страшная мигрень. До этого я спросил у Кристофано:
– Сударь, нельзя ли попросить Девизе поиграть также в комнате моего хозяина, чтобы он стал как прежде?
– Не думаю, что это поможет. К сожалению, не все так, как я предполагал. Пеллегрино не сразу обретет свои способности. Последние дни я наблюдал за ним и теперь не сомневаюсь: дело было не в синяках, не в чуме. Да ты и сам, должно быть, это понял.
– Но что же тогда? – выдохнул я, напуганный мутным и неподвижным взглядом своего благодетеля.
– Мозговой удар в связи с падением на лестнице. Образовался сгусток крови, который рассосется, но не тотчас. Я думаю, у нас будет время выпутаться из передряги до того, как это случится. Однако что ж ты-то так перепугался, чай, у него есть жена?
На этом мы расстались. Пока я кормил Пеллегрино, я все думал о несчастной судьбе, которая обрушится на него вместе с возвращением суровой супруги, и сердце у меня ныло от жалости.
– Помнишь, что мы прочли? – набросился на меня Атто, стоило мне переступить порог его комнаты. – Кирхер считал, что у чумы те же законы развития, что и у людей. Перед тем как угаснуть, она достигает апогея.
– То же говорит и Кристофано.
– А знаешь ли, что это означает?
– Что Бедфорд излечился сам по себе, без рондо? – предположил я.
– Я думал, ты более прозорлив. Ну же, мой мальчик, неужто не понял? Чума только-только объявилась в вашем заведении: перед тем как утратить свою смертоносность, ей предстояло устроить побоище. Но все обернулось иначе. Никто, кроме Бедфорда, не заболел. И знаешь, что я думаю? С тех пор как Девизе, запершись у себя, без устали исполнял рондо, звуки музыки заполняли постоялый двор и защищали нас от чумы.
– Вы и вправду думаете, что новых жертв не было благодаря этой мелодии? – озадаченно спросил я.
– Знаю, в это трудно поверить. Но подумай сам: на памяти людской еще не было такого, чтобы зараза застопорила свой ход только оттого, что все попрятались по углам. Что до снадобий Кристофано… – засмеялся аббат. – Да и факты говорят сами за себя: лекарь наш что ни день являлся к постели Бедфорда, а потом обходил остальных. Но ни он сам и никто из нас не заразился. Как ты это объяснишь?
«И верно, – подумал я, – сам-то я чуме неподвластен, чего не скажешь о Кристофано».
– И это не все, – продолжал Атто. – Тот же самый Бедфорд, уже готовый отдать Богу душу, воскрес, попав под прямое воздействие звуков музыки, а болезнь его буквально улетучилась в считанные минуты.
– Как будто бы… отец Кирхер открыл некую тайну, которая ускоряет природное течение болезни и ведет дело к безобидному концу. Тайну, способную предохранить от эпидемии!
– Ну вот видишь. Таково действие secretum vitae, зашифрованного в рондо. – Атто уселся на постель и продолжил: – Бедфорд выздоровел после того, как Девизе исполнил рондо для него. Отец Робледа предвидел это, уверенный, что дело в целительном магнетизме музыки. Однако Девизе пришлось потрудиться, прежде чем это произошло. Ты наверняка обратил внимание, что после излечения Бедфорда я переговорил с Кристофано. Так вот, он меня заверил, что англичанин начал подавать признаки жизни только после того, как Девизе приступил к исполнению рондо и повторил его несколько раз, не раньше. Я спросил себя: что скрывается за этими проклятыми barricades mysterieuses?
– Я тоже размышлял об этом, господин Атто. Эта музыка обладает таинственной силой…
– Что верно, то верно. Как будто кудесник Кирхер вложил в нее драгоценную субстанцию, составляющую одно целое с самим ларчиком и оказывающую благотворное воздействие на все окружающее. Теперь ты понял?
Я кивнул, все еще не слишком уверенный.
– А нельзя ли побольше разузнать обо всем этом? – осмелился я спросить. – Почему бы не попытаться расшифровать рондо? Вы так разбираетесь в музыке, я же могу стянуть у Девизе его таблатуры. Возможно, и сам Девизе проговорится…
Аббат жестом прервал меня.
– Не думаю, что он знает больше нашего, – с отеческой улыбкой молвил аббат. – Да и какое это теперь имеет значение? Сила музыки – вот в чем тайна. За последние дни и ночи мы все думали, хотели понять и любой ценой решить загадку. И я первый.

Как геометр, напрягший все старанья,
Чтобы измерить круг, схватить углом
Искомого не может основанья,
Таков был я при новом диве том. Данте Алигьери. Божественная комедия. Рай. Песня XXXIII, 133–136. Перевод М. Лозинского



– Это снова слова синьора Луиджи, вашего учителя?
– Нет. Это слова одного человека, ходившего по той же земле, что и мы, несколько веков назад, но увы, уже вышедшего из моды. Я хочу сказать: мы с тобой ломали себе головы и совсем позабыли о сердце.
– Значит, мы во всем, во всем ошибались, господин Атто?
– Нет. То, что нам удалось обнаружить, разгадать и вывести, – точно. Но неполно.
– Отчего же?
– В этом рондо скрыто заклинание против чумы. Но Кирхер хотел сказать нечто большее. Secretum vitae, секрет жизни, – шире. Он в том, чего нельзя выразить, чего нет ни в словах, ни в числах. Только в музыке. Таково послание Кирхера.
Прислонившись к стене, Атто вперил взгляд куда-то поверх моей головы.
Я был разочарован: объяснения аббата явно было недостаточно для удовлетворения моего любопытства.
– Разве мелодия Barricades mysterieuses не поддается расшифровке? Мы могли бы прочесть тайное заклинание, спасшее нас от чумы, – твердил я свое.
– Да проведи мы с тобой хоть весь век свой над этими нотными записями, толку не будет. Того, что нам привелось увидеть и услышать сегодня, довольно: рондо спасает от чумы, чего ж еще? Как это достигается? Тайна за семью печатями.

Здесь изнемог высокий духа взлет… Данте Алигьери. Божественная комедия. Рай. Песня XXXIII, 142. Перевод М. Лозинского



– продекламировал аббат, вновь обратившись к творению своего земляка и добавил: – Этот безумец Атаназиус Кирхер обладал великим умом в области науки и веры. Своим рондо он преподал нам урок смирения. Помни его, мой мальчик.
Вытянувшись на постели, я ждал сна, вконец вымотанный сложными умозаключениями и озарениями. В мозгу билось сразу несколько мыслей. Под конец беседы с Атто я понял, в чем состоит двойное колдовство рондо: тот факт, что оно называлось именно так, а не иначе, вовсе не случаен. И было бессмысленно желать его разгадать. Как и Кирхер, аббат Мелани преподал мне хороший урок: потребность в смирении для человека, которому не занимать ни гордости, ни пытливости. Я долго обдумывал тайну Barricades, пытаясь воспроизвести их проникновенную мелодию.
Отеческое отношение ко мне Атто, его манера обращаться ко мне «мой мальчик» тронули меня. Эта приятная мысль совсем уж было меня убаюкала, как вдруг я вспомнил, что за всеми этими красивыми фразами аббат Мелани так и не объяснил мне, почему же все-таки у него во сне вырвалось название рондо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88