Налоги входят в число res odiosae проклятых вопросов (лат.)

, поскольку никто не желает по доброй воле расставаться с нажитым. Скажем так: безусловным грехом является неуплата справедливых налогов, тогда как несправедливо налагаемые, или поборы, требуют внимательного рассмотрения.
Робледа пролил свет и на множество других случаев прегрешений, которые, не разбираясь в учении иезуитов, я бы наверняка рассудил иначе: незаконно отбывающий наказание может бежать из темницы, опоив тюремщиков и увлекая за собой своих товарищей по несчастью; не возбраняется возрадоваться смерти родителя, оставляющего тебе крупное наследство, лишь бы не испытывать при этом личной ненависти; позволено читать запрещенные церковью труды, но лишь три дня подряд и не больше шести страниц; обкрадывая родителей, не совершаешь греха, если сумма не превышает пятидесяти целковых; и наконец, тот, кто клянется без истинного намерения дать клятву или зарок, не обязан быть верным своему слову.
– Словом, клятвопреступление не грех! – не без изумления подвел я итог.
– Не следует подходить к этому столь упрощенно. Все зависит от намерения. Грех – это добровольное пренебрежение заветами Господа, – вдруг голосом проповедника возвестил Робледа. – Если же это делается лишь для видимости, без настоящего желания – это не грех.
Покидая комнату Робледы, я был томим чувством беспокойства и пребывал в крайнем умственном утомлении. Единственной отрадной мыслью было то, что благодаря иезуитам Пеллегрино удастся спастись. Однако их послушать, так белое – это черное, истина неотличима от лжи, а добро и зло – суть одно и тоже.
Если аббат Мелани не внушает полного доверия, то отца Робледы следует просто опасаться – таким был вывод, к которому я пришел после всего, что произошло в этот день.
Время ужина давно миновало, голодные постояльцы дружно потянулись к кухне. Подкрепившись супом с клецками и хмелем, который не вызвал у них воодушевления, они вновь выслушали предписания Кристофано. В ожидании новой переклички следовало наметить линию поведения. Появление в наших рядах еще одного занедужившего не могло не вынудить Конгрегацию здоровья объявить о появлении в городе чумы, что грозило нам продлением и ужесточением карантина, а то и полной изоляцией. Подобная перспектива заставила вздрогнуть и самых отчаянных из нас.
– Остается одно – пытаться бежать, – в страшном волнении изрек стекольщик Бреноцци.
– Это обречено на провал, – отвечал ему Кристофано. – На улицах уже, вероятно, установили заграждения, и даже если предположить, что нам удастся преодолеть их, мы будем объявлены в розыск на всей территории папской области. Можно было бы пуститься в бега, через леса выйти к Адриатике и уплыть. Но лично у меня на всем протяжении этого пути нет ни одного друга, которому можно было бы довериться, и не думаю, что у вас дело обстоит лучше. Пришлось бы проситься на постой к чужакам, рискуя быть выданными. Продвигаясь днем и делая ночные привалы, можно было бы укрыться в Неаполитанском королевстве, но я уже не в том возрасте, когда легко переносишь подобные тяготы, к тому же кое-кто из вас не слишком щедро одарен природой в физическом отношении. Да и потом, как обойтись без проводника-пастуха или селянина, а их не так-то легко уговорить послужить, не пытаясь при этом дознаваться, что да как. Любой из них не задумываясь выдаст вас своему господину. И наконец, нас слишком много, чтобы бежать, и ни у кого нет врачебного пропуска: первый же кордон нас задержит. Словом, шансы на успех побега ничтожно малы. Кроме того, не забывайте: в случае успеха возвращение в Рим для беглеца навсегда заказано.
– Что же делать? – спросил Бедфорд, вдруг запыхтев и бессильно всплеснув руками.
– А вот что: Пеллегрино отзовется во время переклички, – не моргнув глазом заявил Кристофано.
– Но ведь он не держится на ногах, – возразил я.
– Будет держаться. Ничего другого ему не остается, – парировал лекарь.
Покончив с главным вопросом, Кристофано задержал нас еще на некоторое время и предложил в целях укрепления способности организма противостоять чуме всякие снадобья, выводящие мокроты из организма. Иные всегда имелись у него в наличии в готовом виде, прочие он приготовлял по мере надобности из трав, эфирных масел и крепких настоев, часть которых возил с собой, а часть черпал в подвалах Пеллегрино.
– Их вкус и запах вам не понравятся. Но это проверенные снадобья, – добавил он, бросив взгляд в сторону Бедфорда, – такие, например, как elixir viiae эликсир жизни (лат.)

, quinta essentia пятая сущность (лат.); эфир

, вторая вода и мать мазей – масло filosoforum, крепкий спиртовой напиток, каустическая сода, ароматикум, лекарственная кашка из дягиля, купоросное масло, серное масло, имперские мускусовые лепешки, а также большое количество благовоний, пилюль и пахучих шариков для ношения на груди. Они очищают воздух и являются препятствием на пути заразы. Но не злоупотребляйте ими: они содержат дистиллированный уксус, кристаллы мышьяка и сухую смолу. Помимо этого, по утрам я буду выдавать каждому по ложке квинтэссенции собственного приготовления, заключенной во флакон, заткнутый пробкой из горьких трав и погруженный на двадцать дней в теплый конский навоз. Она получена методом конденсации отменного белого вина из винограда, произрастающего в горной местности. С великими предосторожностями, дабы не занести в эссенцию заразу, извлеченный мною из навоза флакон был очищен. Квинтэссенция небесного цвета готова к употреблению. Я храню ее в плотно закрытых склянках. Она предохранит вас от нарывов, брожения в желудке и иной хвори. В ней столько всего, что она мертвого поднимет.
– Лишь бы не убила живых, – проронил Бедфорд. Лекарь был явно задет за живое.
– Она была одобрена Раймундом Луллием, Филиппом Юлстедом, а также многими другими античными и современными философами. И в довершение всего у меня в достаточном количестве имеются превосходные пилюли в полдрахмы каждая, носите их в кармане и при первых симптомах заболевания проглотите. Они состоят из обычных лекарственных трав: четыре драхмы армянского болюса, печатной глины, цитварного корня, камфары, завязного корня, белого ясенца, печенковой травы, одного скрупула единица массы, применяемая в аптекарской практике: 1с = 1/3 драхмы = 20 гранам

шафрана, гвоздики, сока цветной капусты и вареного меда. Главным при отборе была способность противодействовать чуме, которую порождает порча природного тепла. Армянский болюс, или горное мыло, и печатная глина гасят жар, который овладевает телом, и подавляют чрезмерную жажду. Цитварный корень обладает способностью сушить и излечивать. Камфара также подсушивает и освежает. Белый ясенец прописан от отравления. Печеночный алоэ защищает и освобождает желудок. Шафран и гвоздика благотворно влияют на сердце и своим запахом радуют.
Аудитория безмолвствовала.
– Не сомневайтесь, я сам усовершенствовал составы, вдохновившись рецептами, апробированными лучшими врачевателями чумы. Как, например, желудочные сиропы мэтра Джованни де Вольтерра, который…
Тут в группе слушателей случилось некоторое волнение: совершенно неожиданно нагрянула Клоридия.
До сих пор она по большей части находилась в своей комнате, обычно пренебрегая часами приема пищи. Привечали ее по-разному. Бреноцци принялся турзучить свой лук-порей, Стилоне Приазо и Девизе пригладили вихры, Кристофано едва заметно втянул живот, отец Робледа покраснел, а Атто Мелани чихнул. И только Бедфорд и Дульчибени остались невозмутимы.
Именно между этими двумя и протиснулась куртизанка.
Клоридия обладала поистине необычной наружностью: смуглый цвет лица проступал из-под покрывавших его белил и был резко оттенен искусственно осветленной копной вьющихся волос, обрамлявших широкий лоб. Черты его были правильны: курносый, но грациозный носик, большие темные с поволокой глаза, безукоризненные, без единой щербинки, зубы, полные губы. Все это служило прекрасным дополнением того, что более всего бросалось в глаза при взгляде на нее: роскошно развитого бюста в глубоком вырезе платья, подчеркнутого целой балюстрадой, составленной из разноцветных переплетенных между собой мелких украшений, опоясавшей ее плечи и огромным узлом свисающей между грудей.
Бедфорд подвинулся, уступая ей место на скамье, Дульчибени и глазом не повел.
– Уверена, что многие из вас хотят знать, сколько дней продлится наше затворничество, – пропела Клоридия с соблазнительными нотками в голосе, выложив на стол карты таро.
– Libera nos a malo Избави нас от лукавого (лат.)

, – прошептал Робледа, осеняя себя крестом, и, не попрощавшись, поспешно ретировался.
Никто не отозвался на предложение куртизанки, которое всем показалось слишком обременительным для кошелька.
– Возможно, сейчас не совсем подходящий момент, милая дама, – вежливо отозвался Атто Мелани, помогая ей выпутаться из затруднительного положения. – Передряга, в которой мы оказались, не располагает к приятному времяпрепровождению в вашем обществе.
Ко всеобщему удивлению, Клоридия завладела рукой Бедфорда и грациозным жестом приблизила ее к своей груди, оголенной согласно французской моде.
– Возможно, вам больше придется по нраву гадание по руке, разумеется, бесплатно и только для того, чтобы сделать вам приятное.
На сей раз Бедфорд лишился дара речи и не успел отказаться; она любовно распрямила его согнутые пальцы.
– Вот увидишь, тебе понравится, – проговорила она, кончиком пальца водя по ладони англичанина.
Все постояльцы и я тоже незаметно вытянули шеи, чтобы было лучше слышно и видно.
– Тебе уже читали по руке? – спросила Клоридия у Бедфорда, сладострастно водя по его руке и запястью.
– Да. Нет. То есть читали, но не так.
– Не огорчайся. Клоридия объяснит тебе все тайны и руки, и счастья. Этот большой палец называется Quia pollet, он сильнее других. Вот этот – Index – служит для того, чтобы указывать. Третий, средний, прозывается Нечестным, это знак насмешки и оскорбления. Четвертый – Medium, или безымянный, на нем носят кольцо. И пятый, мизинец, – им чистят уши. Пальцы руки неравны меж собой, чтобы ими удобнее было пользоваться.
Объясняя устройство человеческой руки, Клоридия ласкала фаланги Бедфорда, который пытался скрыть волнение за робкой улыбкой и невольным отвращением к женскому полу, которое до тех пор мне доводилось подмечать лишь в постояльцах родом из северных стран. Клоридия перешла к линиям ладони.
– Видишь линию, которая идет от середины запястья к указательному пальцу? Это линия жизни, или линия сердца. Та, что пересекает ладонь справа налево, – природная линия, или линия головы. Ее сестра, рядышком – линия влечения. Этот бугорок называется поясом Венеры. По нраву ли тебе это название? – вкрадчиво допытывалась она.
– Мне так очень по нраву! – воскликнул Бреноцци.
– Прочь, дурень! – вскричал Стилоне, оттесняя его от Клоридии.
– Знаю-знаю, прекрасное имя, – продолжала Клоридия, бросив понимающий взгляд на Бреноцци, потом на Бедфорда, – но это только начало. Есть палец Венеры, Венерин холм, палец Солнца, холм Солнца, палец Марса, холм Марса, холм Юпитера, палец Сатурна, холм Сатурна и престол Меркурия.
Произнося эти названия пальцев, фаланг, линий, бугорков, складок и впадин, Клоридия непринужденно и чувственно дотрагивалась своим указательным пальцем сперва до руки Бедфорда, затем до собственных щек, снова до ладони Бедфорда, потом до своих губ, водила по запястью Бедфорда, а после по тому месту, где начиналась ее грудь.
– Есть также линия печени, путь Солнца, линии Марса и Сатурна, холм Луны, и кончается все Млечным Путем…
– О, Млечным Путем… – вторил ей Бреноцци.
Почти все обступили Клоридию и взирали на нее с большим радостным изумлением, чем телец и осел на только что появившегося на свет Христа.
– Как бы то ни было, рука у вас хоть куда, а душа, наверное, ого лучше. – С этими словами она на краткий миг приложи-руку Бедфорда к своей смуглой коже на груди. – Об остальном я пока судить не могу, – лукаво посмеиваясь, добавила она и отвела его руку, одновременно схватив руку Дульчибени.
Все перевели взгляды на зрелого мужа, но тот резко отнял свою руку и бросился к лестнице.
– Ах, какие мы нежные! – иронически заметила Клоридия, пытаясь скрыть свое разочарование и как-то очень по-женски, с раздражением теребя прядку волос. – Что за скверный характер!
В эту минуту мне пришло в голову, что на протяжении последних дней Клоридия часто старалась поближе держаться к Дульчибени, но он всякий раз избегал ее со всевозрастающим раздражением. Его охватывало глубокое и неподдельное отвращение, стоило ему завидеть ее, чего нельзя было сказать об отце Робле-де, который, казалось, пребывал в чрезвычайно возбужденном состоянии в связи с присутствием в «Оруженосце» куртизанки. Никакой другой постоялец не осмеливался питать к ней презрение, подобное тому, что исходило от Дульчибени. Возможно, поэтому, а может быть, и претендуя на деньги, которые, судя по всему, у него водились, она задалась целью завязать с ним некие отношения. Однако не добившись от него самого ни единого словечка, Клоридия не раз расспрашивала меня о нем, охочая до любых подробностей, касающихся его личности.
Гадание по руке явно не задалось, и лекарь воспользовался этим, чтобы вернуться к рассказам о снадобьях, а также раздать нам пилюли и шарики. Затем все без исключения двинулись за ним взглянуть на Пеллегрино, по-прежнему в беспамятстве лежащего на постели. Но теперь в его лице появились краски. Дневной свет, проникающий сквозь ставни, настраивал на жизнерадостный лад.
– Гм, – буркнул он вдруг.
– Да он скорее жив, чем мертв, – авторитетно заявил Кристофано. – Глаза приоткрыты, горячка еще не прошла, но цвет лица улучшился. К тому же он обмочился.
Стоило нам услышать эти благоприятные новости, у всех отлегло от сердца. Однако Кристофано пришлось признать, что больной находится в состоянии глубокого забытья и весьма неохотно отзывается на внешние раздражители.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88