Пушкин, скрестив на груди руки и прислонившись затылком к белой колонне, неотрывно, в упор смотрел на князя Федора.— И еще? — снова резко спросил он.— И еще, — хмурясь, отвечал князь Федор, — не перевелись в ней углы, где собираются либералисты, чтобы совместно побредить о разного рода «высоких материях». Вот и твои сынки, — повернулся он к Муравьеву-Апостолу, — кажется, чего им не хватает? Чины, знатность, блистательная карьера. А намедни послушал я их разговоры с другими молодыми людьми, тоже достойнейших фамилий. Все какие-то «билли о правах» да палаты представителей от народа прожектируют: «Нашим бы мужикам да этакие билли».Старик Муравьев строго посмотрел на князя Федора:— Подобных мыслей я от своих сынов не слыхал.Но князь Федор, не обратив внимания на эти слова, продолжал:— А я не стерпел да напрямик им и заявил: «Мало еще наших смердов били, чтобы для них билли прожектировать. В стране полатей палаты, говорю, ни к чему…» — Князь Федор поманил лакея и, взяв у него с подноса бокал с вином, залпом выпил.— Недурно играете словами, ваше сиятельство, — язвительно улыбнулся Пушкин. — Однако ж и тут проигрыш возможен.Лопухин перетасовал карты и поспешно спросил:— Прикажете еще одну партию, князь?— Уж и не знаю, играть ли. От подобных разговоров у меня каждый нерв в дрожание приходит. Вот проиграюсь по твоей милости в пух и прах, — неожиданно обратился он к Пушкину, — так смотри, как бы тебе не пришлось меня кормить… Подай-ка вина, — остановил он проходящего мимо лакея и снова осушил бокал.— Кормить бы еще не беда, — иронически ответил Пушкин, — а вот поить накладно будет.Партнеры князя расхохотались.— Не смеяться надо, судари мои, — совсем рассердился он. — Разве не прискорбно видеть такое неуважение и к сану и к летам?! У наших доморощенных литераторов появилась, эдакая что ни на есть модная манера развязно изъясняться. Недавно попался мне под руку журналишко один с каким-то претенциозным названием. Прочел я в нем статейку некоего господина филозофа. Батюшки мои, что за тон! Что за выражения! Прочел я ее раз, другой — и, parole d'honneur note 7 Note7
Честное слово (франц.).

ничего в голове не осталось.— Так, быть может, князь, философ не на такую голову рассчитывал? — холодно спросил Пушкин.Игроки едва удержались от смеха.Киязь Федор швырнул карты:— Нет, это уж чересчур! Я сам любитель острого словца, но это уж…— За эту самую статью, ваше сиятельство, — поспешил вмешаться один из игроков, — журнал тот закрыт, и господа умствующие сочинители и предерзостные писаки вряд ли будут иметь в дальнейшем возможность распространять в народе свои мысли…— И давно пора, давно пора… — раздались голоса других партнеров.Князь Ухтомский еще раз повернул к Пушкину свою круглую голову на малиновой шее:— A propos note 8 Note8
Кстати (франц.).

, господин сочинитель, ты нынче по какому департаменту числишься?— Я числюсь по России, — раздельно произнес Пушкин и, круто повернувшись, скрылся за колоннами.— Слыхали? А позу видали? — возмущенно спросил князь Федор.— Они все после войны по-наполеоновски руки складывать выучились, — спокойно проговорил Муравьев-Апостол.— Ну, твоему Сергею и подражать не надо, — сказал князь Федор. — Удивительно он на Наполеона похож, особливо в профиль. Мне рассказывали, что Наполеон увидел однажды в Париже твоего Сергея, когда он еще отроком был, и спрашивает: «Qui dirajt, que ce n'est pas mon fils?» note 9 Note9
Кто скажет, что это не мой сын? (франц.)

Муравьев-Апостол глубоко вздохнул и стал медленно тасовать карты.Князь заметил, что старик расстроен, и, желая рассеять его, прибавил:— Я твоих сынов люблю. Боюсь только, как бы пылкость характера не повредила им. А к дочери, я слышал, Алексей Капнист сватается.— Как объявим свадьбу, милости просим, — холодно ответил Муравьев-Апостол и снова, глубоко вздохнув, стал сдавать атласные карты…За колоннами двигались пары. Звуки французской музыки сливались с французской речью и ароматом французских духов…Князь Федор потер темные мешки под глазами и, дожидаясь, хода Лопухина, принялся разглядывать танцующих.Одна пара остановилась в простенке у большого зеркала. В молоденькой белокурой девушке князь сразу узнал дочь генерала Раевского — Елену. Ее кавалер, невысокого роста, смуглый полковник лет за тридцать, взял для нее с подноса лимонаду. Елена поправила украшающую корсаж ее платья гирляндку резеды и взяла бокал.Отпивая маленькими глотками, она с очень серьезным видом слушала, что говорил ей полковник. Когда она поднимала на него строгие голубые глаза, мужественное лицо полковника светлело.Ухтомский напряженно морщил лоб, стараясь вспомнить, где он видел этого полковника.— Милый мой, — наконец, обратился он к Лопухину, — погляди-ка — вон там, у межоконного зеркала, черномазый этот крепыш в полковничьем мундире, — не из витгенштейновских ли адъютантов? Сдается мне, что я встречал его в штабе Второй армии…— Он и есть, — оторвав взгляд от карт, ответил Лопухин. — Полковник Пестель. У нас в Петербурге болтают, что он из Витгенштейна делает все, что ему заблагорассудится. Сам главнокомандующий и начальник штаба без ума от Пестеля. На обеде у Киселева Витгенштейн так и выразился: «Пестель, говорит, везде будет на месте: и на посту министра и в командовании армией».Лопухин снова уставился в карты.— С тобою, батюшка, играть нет возможности, — раздраженно проговорил старик Муравьев-Апостол, — над каждым ходом по часу думаешь.Князь Федор все так же пристально смотрел в сторону Пестеля.— Я его родителей знавал, — опять заговорил он. — Маменька не то из прибалтийских немочек, не то чухоночка, все книги читала. А отец, Иван Борисыч, крепкий был человек. Помню, рассказывал мне как-то Сперанский, как старик Пестель одного вольнодумца проучил. Вздумал тот жаловаться Ивану Борисычу, бывшему в то время в должности сибирского генерал-губернатора, что его-де предшественником, начальником губернии, велено было ему покинуть Сибирь и была выдана ему подорожная, чтобы его нигде не держали более двух-трех дней. Так что ж, вы полагали бы, придумал Иван Борисыч?Лопухин сделал, наконец, ход и выжидательно смотрел на князя.Тот вдруг затрясся в смехе:— Взял Иван Борисыч, да и начертал на этой подорожной: «Из Сибири голубчика этого не выпускать». Так он и носился вечным странником — не более трех дней на одном месте и все в пределах сибирских. Шутник был Иван Борисович. И к тому же чудак-человек: какие доходные посты занимал, а состояние нажить не сумел. Сынов в лучшие полки определил, а должных к тому средств им не дал. А этот сынок, говорят, тоже с папенькиным характером.— Иван Матвеич его хорошо знает, — сказал Лопухин. — Сына его, Сергея, Пестель первый друг и приятель.— Павел Иванович редчайшего ума человек, — проговорил Муравьев-Апостол, разбирая карты. — И Сережа мой его точно уважает.— Еще бы! Противу правительства недовольства высказывать да умничать не в меру Сергей твой тоже горазд.При этих его словах лысина и уши старика Муравьева-Апостола стали медленно багроветь.— Беда с ними, — поспешил добавить примирительным тоном князь.Но Муравьев-Апостол поднял потемневшие глаза:— Что ты, ваше сиятельство, мелешь? Умничают да умничают сыны мои. Эк, подумаешь, чем корить вздумал! А вы, господа, слышали, как братец и воспитанник князь Федора отличился? — громко спросил он.К его словам прислушивались и за другими столами.— В бытность мою послом в вольном городе Гамбурге является ко мне братец его сиятельства прямо из Гатчины. Паричок пудреный, косица, как собачий хвостик, так и виляет. И просит незамедлительно представить его гамбургскому королю и вместе с тем дать знать на съезжую, что высеченный им крепостной его человек бежал. Я ему говорю: «Господин поручик, в Гамбурге ни короля, ни съезжей не имеется». А он вздернул нос с эдаким презрением: «Хорош, говорит, город, где нет ни короля, ни съезжей…»Последние слова Муравьева были покрыты общим смехом. Князь Федор, записывая свой ремиз, так нажал мелок, что тот рассыпался на мелкие части.— Еще партию? — предложил Лопухин.— Разве что последнюю, — согласился князь. — Нынче мне решительно не везет.Взяв новую колоду атласных карт, он принялся усердно тасовать их.— Есть, ваше сиятельство, такие люди, — заговорил Лопухин, — которые роковою силой предопределены к проигрышу. К примеру, ваш покорный слуга. Из ста игр — в девяносто девяти в ремизе. Подчас мне сдается, что начни я играть сам с собой — и то найду способ проиграться. Уж сколько раз давал я себе зарок не брать карт в руки! Ан, глядишь, и снова за зеленым полем.— И это уж до смерти, — убежденно сказал один из игроков.— Покойный мой дядюшка, граф Зубов, — продолжал Лопухин, — проиграв в одну ночь состояние, коего хватило бы на век всему его мотовскому потомству, дал императрице Екатерине нерушимую клятву никогда даже не прикасаться к картам.— И что же, сдержал он ее? — все еще хмурясь, спросил Муравьев-Апостол.— А вот судите сами, господа, сдержал или нет. В карты играть он, точно, перестал, но азарт свой удовлетворять все же находил способы. Однажды проиграл он на… клюкве графу Василию Шереметеву две деревни с бабами и мужиками.Все с удивлением уставились на Лопухина:— Полно врать. Каким же это манером, чтоб на клюкве?— А весьма натурально. Играли они в отгадку, в какой руке целая клюква, в какой мятая, причем заклад был определен в известную сумму.Взрыв хохота покрыл слова Лопухина. И сам он, довольный тем, что отвел нависшую было ссору, улыбался, притоптывая в такт музыке, игравшей веселый экосез.Князь Федор сделал несколько ходов и снова уставился на танцующих. Его внимание привлекла стройная черноволосая девушка в розовом платье, с такими же розами на груди и в прическе.«Неужто Олеся? Сущая красавица, — думал он. — Да она ли это? Расцвела, как майская роза…»— Эта черненькая, в розовом, твоя, что ли, дочь? — спросил он у Муравьева-Апостола.— Моя, — в голосе старика прозвучала и гордость и строгость.Князь Федор поднес к глазам двойной лорнет и не сводил его с девушки, которая с кошачьей грацией скользила по паркету.Лопухин тоже бросил карты.— Вы поглядите, господа, на наших девиц, — с восторгом проговорил он, — экие бутоны! Вот бы нам с вами, ваше сиятельство, — подмигнул он князю Федору, — скинуть бы годков хотя бы по двадцать, мы бы показали, что такое старая гвардия.Медленно потягивая темное, как гранатный сок, вино, князь Федор не переставал любоваться Олесей.— Стан Сильфиды, — шептал он в восхищении, — плечи Дианы, а какие ножки! Какая, черт возьми, грация! И причем здесь этот мальчишка Капнист? Что он может понимать во всех ее прелестях?— А Машенька Раевская, видимо, взяла в плен генерала Волконского. Попался вояка! — захихикал старичок в мундире генерал-аншефа.За другими столами тоже кончали игру,— Глядите, голубушка Екатерина Николаевна, на эту парочку, — указал старухе Давыдовой ее партнер по висту. — У вас и Денис Давыдов танцевать сбирается.У высокой жардиньерки с живыми цветами стояла родственница Давыдовых Сашенька Потапова, а перед нею, постукивая ногой в такт мазурке, изогнулся в просительной позе Денис Давыдов.«Ишь ты, молодец, Сашеньку приглашает, — подумала Екатерина Николаевна, — а то она вовсе скучает. Вася нынче мало ею занимается. Поскорей бы повенчать их».Сашенька, покраснев до слез, что-то говорила Денису. На них оборачивались. Екатерина Николаевна послала лакея мигом сбегать на хоры с приказом прекратить музыку.Александр Львович очень обрадовался этому распоряжению: только что дворецкий доложил ему, что «Фомушка-повар весьма рекомендует кушать».Сашенька радостно вздохнула, когда Денис отошел от нее и еще радостней улыбнулась приближающемуся к ней Василию Львовичу.— Я уж думала, Базиль, вы вовсе забыли о моем существовании, — сказала она, кладя свою худенькую, до плеча обнаженную руку на рукав его гусарского мундира. — За весь вечер ни разу не подошли.— Милая Александрин, кабы вы знали, как… — и, замявшись, докончил: — как у меня голова болит!Сашенька ничего не ответила, но поглядела на него так, что он почувствовал и недоверие и нежный упрек. 7. В людской Мужики после полуночи бросили пушечную пальбу и вернулись в усадьбу продрогшие и голодные.В большой людской жарко топилась соломой русская печь. Пахло жареным мясом и горячим хлебом. Бренчала балалайка, и неумолчно звучали смех и говор.Украинская речь смешивалась с русской и звонким «цоканьем» двух поляков — лакея и кучера князя Барятинского. Они, избоченясь, сидели в стороне, пили из принесенной с собой барской фляги и старательно обсасывали смоченные в вине длинные усы.Печник Серега отбивал на балалайке безудержно-веселый гопак. Поваренок Панас и казачок Василия Львовича Гринька мячами прыгали вприсядку, оба красные, с прилипшими ко лбу вихрами, но с лицами строго неподвижными.Среди дворовых девушек мелькали и вновь исчезали господские горничные.Забежала и Улинька. И сейчас же с ней рядом очутился лакей Александра Львовича Степан.— Больно ты разрумянилась нынче, Ульяша.— Разрумянишься с устали, — ответила она и хотела уйти.— Что же не погуляешь с нами? — удержал ее за руку Степан. — Делов, чай, об эту пору никаких нет.— Садись, девка, я сказки сказывать стану, — поманил Ульяшу и Михайло.— Починай про Огорчеева, дядь Миша, — попросил Гриня.— А ну его к лешему Аракчеева, — отмахнулся Михайло. — Чего его вспоминать, на ночь глядючи. Еще приснится, сатана… — И он стал разуваться. — Эх, пятки больные, а то бы я показал, как надобно плясать.Улинька передала ему кусок жирного пирога и рюмку водки.— С чего же они у вас эдакие сизые? — кивая на босые ноги Михаилы, с жалостью спросила она.— А это, вишь, годов пять тому назад полковник Шварц, разъярившись, прогнал нас осенью босиком по скошенной ниве. А жнивье было тогда обледенелое, былки, будто гвозди, в ноги втыкались. А чтоб нагнуться занозу вытащить — никак не смей! Зубы вышибет, запорет. С тех пор слаб я стал на ноги, спортилась, видно, в них в ту пору кровь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106