Теперь оно казалось ему слишком церковным и выспренним.И когда священник умолк, Сергей выступил вперед и заговорил просто и задушевно. Его слова доходили до каждого солдата, стоящего даже в последних рядах:— Судьба ли, бог ли умилосердился над нашей отчизной, послав смерть главнейшему из наших тиранов. Все бедствия русского народа проистекали от самовластного правления. Всем вам ведомо, что творилось в нашем отечестве до сего дня. Хлебопашцы, чьим трудом живет государство, — бессловесные рабы своего господина. Многострадальное и многомиллионное крестьянство наше невыразимо угнетено податями, барщиной и оброками. По жизни трудового сего люда невозможно выключить его из числа каторжников. Не менее бедственен жребий русского солдата, не огражденного никакими законами от самовластия любого начальника, от самого наиболъшого до того, кто лишь одною ступенею стоит выше угнетаемого. Четверть века несет каждый солдат свою жалкую участь, а когда седовласым старцем возвращается в лоно оставленного семейства своего, не находит он зачастую даже родных могил… Ум его и сердце, истерзанные зловластием больших и малых тиранов, напрасно ищут, чем утолить душевную скорбь сиротства.В толпе слышался женский плач, вздохи. Лица солдат стали еще серьезней и строже.— Какие минуты, Сережа! — сквозь слезы восторга шепнул Бестужев Муравьеву.А тот продолжал, повышая голос:— Отныне злостное сие правление рушится. Россия станет свободной! Забудем многолетнее раболепствие наше, не покусимся ни на какие злодеяния и междоусобные распри! Российское воинство грядет установить правление народное, основанное на справедливых законах, равно обязательных для всех граждан российского государства. Да пребудет отныне русский народ в мире и спокойствии! Да отдаст он свой свободный труд на созидание благосостояния и могущества своего отечества. Да охранит он свою обновленную отчизну и свою волю всеми своими помыслами и силами всегда, ныне и присно и вовеки веков!— Аминь… — тихо проговорил отец Даниил.— Ура! Ура! Ура! — провозгласили солдаты.— Ура! — подхватили люди, одетые в сермяги, кацавейки, армяки и полушубки.Из толпы этих людей вышел степенный старик, держа в руках лоснящийся запеченной коркой и посыпанный солью каравай.Низко поклонившись солдатам, он сказал:— Хлеб-соль нашу примите, солдатушки.За ним подошла молодая женщина с большим ситом, в котором лежали еще теплые украинские пышки и «перепечки».Солдаты делили между собою угощение. А им подносили еще и еще.— Теперь читайте мой «Катехизес», батюшка, — сказал Сергей Муравьев, подавая несколько исписанных четким почерком листов.Священник смотрел на них с недоумением.— Читайте, читайте, — настойчиво повторил Сергей.Первые вопросы и ответы «Катехизиса», составленного Муравьевым-Апостолом, отец Даниил читал быстро и невнятно.— Надбавь духу! — послышались требования.— Громче, батя! Громче!«Что значит, быть свободным и счастливым? — усилил голос священник. — Без свободы нет счастья. Апостол Павел говорил: „Ценою крови куплены есте, не будете рабы человекам…“ Для чего же русский народ и русское воинство несчастны? — Оттого, что цари похитили у них свободу. Стало быть, цари поступают вопреки воле божией? — Да, конечно. — Должно ли повиноваться царям, когда они поступают вопреки воле божьей? — Нет! Оттого-то русский народ и русское воинство страдают, что покоряются царям…»— Слышишь, Максимов, — подтолкнул один солдат другого, — слова-то те самые, что под Бакумовкой слышали…— То-то и оно, — строго ответил Максимов.— А то как же, — поддержали еще двое.— Цыцте, ребята, — зашикали на них, — дайте послушать.И снова наступила напряженная тишина.В тишину эту, нарушаемую только голосом отца Даниила, ворвался вдруг заливчатый звон бубенцов. Из-под горки взлетели на площадь небольшие открытые сани. В них, держась рукой за плечо кучера, стоял молодой офицер.— Ипполит! — радостно крикнул Матвей, первым узнав младшего брата, и бросился к нему навстречу.— Я все, все понимаю, — блестя зелеными, как изумруд, глазами, целуя братьев, говорил Ипполит. — Эти люди и эти войска! Боже мой, как все это прекрасно! Это то же, что было в Петербурге? Ну, разумеется, то же, я все знаю! И как славно, как удачно, что в сию торжественную минуту я с вами!Сергей погладил Ипполита по румяной щеке с темнеющими шелковистыми бачками.— Не правда ли, он очень похож на Олесю? — спросил он у Матвея и тотчас же обратился к Ипполиту: — Только не вздумай здесь оставаться… Поезжай к отцу и сестре. Воображаю, как они о нас беспокоятся!Ипполит прижался к Сергею:— Как, оставить вас в такое время! Ни за что! Я чувствую, что все окончится удачей, потому что такое прекрасное дело не может не увенчаться полным успехом…— А если нет? — тихо спросил Сергей. — Вспомни, что у отца не останется ни одного сына.— Если неудача, — проникновенно ответил Ипполит, — если мы ошиблись в своих надеждах, то честью клянусь пасть мертвым на этом роковом месте.Подошел Кузьмин. Услыхав последние слова Ипполита, он протянул ему руку:— Дайте свою. Я тоже сказал себе: «Свобода или смерть». И клянусь, что и меня не возьмут живым!Они крепко обнялись.— Давай обменяемся пистолетами, — предложил Ипполит.— Я готов с радостью!Когда прозвучал последний ответ «Катехизиса»: «Для освобождения страждущих близких своих и всей родины надлежит сплотиться всем вместе против тиранства и установить свободу в России, а кто отстанет, тот, как Иуда-предатель, будет, анафема, проклят», — Сергей снова обратился к окружившим его со всех сторон людям:— Всем ли вам теперь понятно, на что мы идем? У всех ли хватит мужества оставаться стойким до конца? Отважитесь ли вы на великий подвиг?И на каждый из этих вопросов слышал дружный многоголосый ответ:— На все готовы!— Все за тобой пойдем!— Верим тебе! Верим!К ясному морозному небу взлетали картузы, шапки, треухи…Вечером Сергей Муравьев чертил на белом листе бумаги план своего похода. Оба брата, Сухинов, Щепила и Кузьмин внимательно слушали каждое его слово. Бестужев красными от бессонных ночей глазами следил за движением карандаша в руках Сергея.— Я полагаю вести полк из Василькова через Бердичев к Житомиру, — говорил Сергей. — У Житомира и произойдет соединение с полками восьмой пехотной дивизии.— Конечно, — сказал Матвей, — хорошо бы воспользоваться лесистой местностью, но по разведке Сухинова путь этот прегражден уланским полком.— Тогда свернем на Житомир кратчайшей дорогой и пойдем через Фастов и Брусилов таким путем.Он стал соединять точки деревень, выпрямляя только что намеченную линию.— Но эта местность не обладает никакими природными прикрытиями для пехоты, — возразил Матвей. — И если иметь в виду, что, по разведкам, против нас собираются значительные силы…— Откуда они возьмутся? — прервал Бестужев. — Будто вам неизвестно, что во всех окружных полках у нас свои людиМатвей иронически улыбнулся:— Вы уверены, что мгновенные порывы и пылкие уверения некоих лиц на деле не окажутся праздным пустословием?Сергеи глубоко вздохнул:— Увы, я горько убедился в этом. И в поступке Артамона и в том, что мне доносят о других наших единомышленниках. Мне невольно идут на мысль слова Пестеля: «В решительный момент, когда надо будет доказать, что мы не шутили, не развлекались совещаниями, многие отрекутся, не дождавшись даже, когда пропоет петух». Ну, да что толковать! Нашему выбору представляется смерть или заточение.— А если так, — вмешался в разговор Кузьмин, — то не ясно ль, что лучше умереть с оружием в руках, нежели всю жизнь прожить в железах!— Мы обязаны довершить дело, начатое в Петербурге, — продолжал Сергей. — Так или иначе, но наше выступление отвлечет некоторым образом внимание царя, сосредоточенное ныне на расправе с нашими северными товарищами и, быть может, в какой-то степени смягчит их участь… Нам надлежит положить: держать людей в строгой дисциплине, тотчас же по окончании восстания образовать в городе временное правление и выдать прокламации об освобождении крепостных. Часть революционной армии должна охранять порядок. Другую, поведем за собою на соединение с иными восставшими войсками… А затем двинемся к. столице.— И если солдаты не пойдут за нами добровольно, — хмурясь, прибавил Матвей, — то будем гнать их силой.— Что?! Что вы такое сказали! — бросился к нему Бестужев-Рюмин. — Голубчик, отрекитесь наипоспешнейше от таких выражений! Для завоевания вольности не должно быть никакого принуждения. Нужен только один энтузиазм! Энтузиазм все разрушает и все создает! Ныне решается судьба деспотизма. Ненавистный тиран, по чьему приказу Сенатская площадь обагрена чистейшей жертвенной кровью… тиран, бросивший наших друзей в каменные мешки Петропавловской крепости… Слышишь ты, тиран, трепещи! Дни твои сочтены!— Не шумите, Мишель, — остановил сердито Матвей Бестужева, потрясающего пистолетом. — Ипполит задремал…Понизив голос, Сергей отдавал приказание Модзалевскому, который должен был ехать к генералу Раевскому.— Вы должны очень спешить, дабы передать генералу, ежели он не арестован, сведения о нашем восстании, расспросить его о том, что он думает предпринять. Объявить ему о наших надеждах на Киев, где так много членов нашего и Польского общества. Сверх того, не забудьте узнать о мерах, принятых правительством против нас. Какие полки назначены воспрепятствовать нашим успехам и кто будет ими командовать. Далее, старайтесь по дороге распространять мой «Политический катехизис». Переоденьте для сего расторопных рядовых в партикулярное платье и пустите их в народ…Разбросанные по белой бумаге черные точки намеченного Сергеем Муравьевым пути в дни 30 и 31 декабря 1825 года ожили в виде деревень и местечек с народом, изумленно и радостно встречающим своих избавителей: одних — от мук солдатчины, других — от крепостного рабства. Весть о походе Муравьева о его замыслах доходила каким-то непонятным образом в самые глухие уголки Черннговщины. Будто те струи свободы, которые колебались над его полком, были легче воздушных слоев и потому стремительней разносились над белыми полями к занесенным снегом деревням. Не «Политический катехизис» был тому причиной, а из уст в уста передавались среди крестьян и солдат слухи о том, что Муравьев обещает народу волю, что в нем, Муравьеве, совесть «не господская, а барин он душевный».— Надысь у нас, — рассказывали солдаты, — рядового при нем секли, так в их благородии душа обмерла. Глаза под лоб закатились. Будто неживой стал. Сердце, значится, зашлось. Насилу водой отпоили… Во какой он, наш Сергей Иванович!И встречали Муравьева хлебом-солью, просили защиты, жаловались на обидчиков. И обещали:— Всем миром за тобою пойдем. Живот свой за тебя положим, избавитель ты наш!В канун Нового года настала последняя дневка. Революционные войска стояли в селении Мотовиловке.— Зачем эта дневка? Что нам медлить? — рассуждали между собой солдаты. — Лучше б идти маршем до самого Житомира. А то с неделю валандаемся, ни друзей, ни недругов не видать…Услыхав один из таких разговоров, Соловьев подошел к солдатам.— Муравьев знает, что делает, — старался он успокоить их. — Надобно немного обождать, а тем временем проведать, какие полки идут против нас, какие с нами…— Какие-никакие — все едино, — возражали солдаты. — Картечь да пуля у всех одинаковы. Вон, слыхать, которые из унтеров скрылись невесть куда. И из наших рядов иные больно часто по сторонам озираются.Соловьев передал Муравьеву о недовольстве солдат.Сергей тотчас же вышел к ним. Солдаты, не разместившиеся по избам, разложили костры и топтались вокруг них, грея спины и ноги. От костров окружающая темнота казалась сажей. Небо нависло тяжелой периной, из которой падали крупные, как рваное перо, снежинки. В воздухе пахло кашей и дымом.Сергей подошел к костру, и сейчас же вокруг сдвинулись солдаты.— Не страшитесь ничего, друзья мои, — говорил им Сергей, неотрывно глядя в пылающий костер. — Вас не должно смущать бегство подлых трусов, недостойных разделить с нами трудности и страдания, неизбежные в свершаемом нами великом и благородном предприятии. Если кто-либо из вас столь малодушен, что из бегства ничтожных людей делает невыгодные заключения о нашем деле и желает покинуть своих товарищей, пусть сейчас оставит ряды и, покрытый позором, идет куда хочет…Среди солдат слышались негодующие фразы:— Пусть только осмелятся! Брюхами на штыки нанижем.— Расходитесь по квартирам, братцы, — сказал Муравьев. — Утром выступаем.Бодрое, сочное «ура» прокатилось над деревней и шарахнулось вдаль по смутно белеющим снежным полям.Эти поля были еще затянуты предзаревой бледностью, и темные деревеньки казались родимыми пятнами на лице земли, когда полк быстрым маршем двинулся к Белой Церкви.Муравьев предполагал соединиться в этом местечке с 17-м егерским полком, но посланный вперед Сухинов узнал от казаков, охранявших именье графини Браницкой, что полк этот уже выступил оттуда. И Сергей решил еще раз изменить маршрут на Житомир, где, он был уверен, его ждет Горбачевский и другие «славяне» с их ротами.Сергей не знал, что не успел он выехать от Артамона, как тот снова сжег оставленную для Горбачевского записку.Два дня шли солдаты, не только не требуя длительного отдыха, но, наоборот, торопили скорей продолжать путь. А между тем многих на перекличках уже не досчитывалось, и песельники, заведя песню, не встречали дружного подхвата и присвиста.На третий день снова подошли к разорванному на три части синему бору у Трилес. Оставив в стороне деревню, Муравьев построил взводы, замкнул полк в густую колонну и продолжал путь.Молча вышли за выгон и свернули прямо в поле.Вдруг где-то громыхнуло.— Пушки, — гулом пронеслось по рядам.Прошли еще с полверсты. Внезапно из-за пригорка слева метнулись огненные языки, и грянуло еще несколько орудийных выстрелов.В рассеявшемся дыму показались конные гусары.Муравьев приказал готовиться к бою.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106