»Гренадеры стали строиться налево от московцев, не обращая внимания на уговоры полкового командира Стюрлера, прискакавшего им вслед. /Каховский подошел к нему:— Прошу вас немедленно удалиться!— Прочь пошел! — топнул на него ногой Стюрлер.Каховский выстрелил. Два гренадера отнесли в сторону смертельно раненного Стюрлера.— Мы с батальонным командиром Пановым уж и надежду стали терять, — рассказывал Сутгоф, блестя синими, от шведа-отца унаследованными глазами. — И вдруг… Саша Одоевский вызывает меня и говорит, что люди готовы. Мы к ним: «Ребята, за нами, впе-е-ред!» И все семь рот хлынули…Снова появился Каховский. Подошел и слушал молча. Боком, цепляясь одной ногой за другую, приблизился Кюхельбекер:— Оболенский, где же наш диктатор?— Не знаю, почему Трубецкого нет, — развел тот руками.— Но послушайте, ведь нельзя же без начальника!— Конечно, конечно, — поспешно согласился Оболенский. — Никоим образом невозможно…Подошли другие.— Так как же быть?— А будьте вы, Бестужев, начальником.-Николай Бестужев решительно отказался:— На море — с удовольствием, а на сухом пути я, лейтенант, понятия в командовании не имею.— Тогда вам, Оболенский, — Кюхельбекер взял его за руку и подвел к солдатам. — Вот вам, братцы, новый начальник.Оболенский застенчиво улыбнулся, постоял минуту перед каре и вернулся к Бестужеву.— Так как же быть? — снова повис тревожный вопрос.— Подождем, — попробовал успокоить Оболенский.— Чего ждать?— Где Рылеев?— Где Трубецкой?— Трубецкой пропал куда-то, Рылеев мечется по полкам, уговаривает, людей, — сказал Пущин.— Нашел время. Теперь уже только один язык возможен — язык оружия.— Но ведь Трубецкой сказал — без него огня не начинать.— Трубецкой, Трубецкой! — сердито передразнил кто-то. — А сам он где?Каховский полными муки глазами смотрел на своих товарищей, переходящих с одного места на другое. Их растерянный вид и суматошные движения заставляли его страдать.Он видел, что и солдаты с удивлением смотрят на своих новых начальников, которые то и дело сходятся группами, шепчутся, переглядываются и вытягивают шеи, всматриваясь в даль проспектов.Одоевский и Пущин время от времени подходили к солдатам.«Точно в светском салоне занимают гостей разговорами», — с горечью подумал о них Каховский.— Смотрите, Анненков наш, с кавалергардами стоит. Вот и ладно, не пойдет же он против нас. Однако кавалерия в атаку идет.— Пущин, командуйте вы.— Да я в штатском, а впрочем… — он быстро подошел к солдатам:— Ребята, я бывший военный, будете слушаться моей команды?— Рады стараться, — оживились солдаты. — Только командуйте. А то что зря стоять.Кто-то подал Пущину саблю.— Го-товьсь! — раздалась его звучная команда.Лошадиные морды конной гвардии вплотную придвинулись к каре. Клубы морозного пара от дыхания коней смешались с людским дыханием.Зазвучали ружейные выстрелы.— Ур-ра! — громыхнуло по всей площади, перекатилось за Неву и по окрестным улицам.Лошади, скользя и спотыкаясь, шарахнулись назад ко дворцу.— Спасибо московцам… Поверх голов стреляли, а то бы многих положили, — говорили кавалеристы.И снова атака, такая же нестройная, спотыкающаяся. И переговоры между нападавшими и мятежниками:— И чего прете, дуралеи? Ведь не за себя одних стоим. За всех…— Попрешь, коли посылают, — отвечали с коней. — А вы держитесь, ребята.И снова затишье с обеих сторон. Подскакал, было, генерал Сухозанет.— Ребята, государь надеется, что вы образумитесь. Он жалеет вас.Сухозанет, — крикнул Оболенский, — давай конституцию!Сухозанет тряхнул султаном. Чей-то кирпич попал в этот султан, и из него посыпались перья. Раздался дружный хохот и свист. И генерал галопом вернулся ко дворцу.Еще несколько генеральских султанов — и снова свист, крики и комариное нытье пуль.— Озябли, ребята? — подошел к каре Александр Бестужев.— Есть маленько, ваше благородие.Бестужев, сам не зная для чего, отдал приказание лейб-гренадерам стать на фасы, а московцам — внутрь каре.— Эдак в господских залах кадриль танцуют, ей-богу, — сказал усатый гренадер.— Ума не приложим, чего топчемся на одном месте! — раздавались голоса. — Ноги отекли. Руки ружей не держат, пальцы свело. Есть охота!Из толпы кто-то передал солдатам краюху хлеба. Потом другую, третью. Солдаты ломали их и ели. К Каховскому подошел Якубович.— Стоим? — спросил он со злорадством.— Стоим, — отрезал Каховский.Якубович засвистал было что-то бравурное, но, взглянув в лицо Каховского, оборвал и спросил:— А признайтесь, Каховский, что, если бы вы все согласились с моим предложением — разбить кабаки, захватить в церквах хоругви да двинуть всенародным крестным ходом, не стояли бы мы здесь так бездейственно, не морозили бы людей. Так ведь испугались рылеевского moralite note 33 Note33
Нравоучение (франц.).

: «Подвизаемся, дескать, делу великому, и средства должны быть чистейшие…» Не по этой ли причине и ты не исполняешь того, о чем просил тебя Рылеев и чего он не допустил поручить мне?!Каховский мрачно смотрел в устремленный на него насмешливый глаз.— Нет, не поэтому, — проговорил он резко. — А потому, что, ища случай нанести удар Николаю, я должен был бы покинуть площадь и шататься возле Зимнего дворца. А это считаю бесчестным.— Так-с. Ну, вы постойте, — дерзко улыбнулся Якубович, — а мне что-то неохота, к тому же голова изрядно болит. — И он скрылся.Александр Одоевский нервно потирал руки.— И Булатова нет, и Трубецкой пропал, — повторял он шепотом. — Булатов сам рассказывал мне, что попрощался со своими детьми и готов на все. А вот… и вовсе не явился. Что же это?!Братья Бестужевы тихо разговаривали между собой.— Ты обижался на меня за мои шутки по поводу затеваемого дела. А ведь так и вышло: ну, разве с эдакой малостью хотя бы и преданнейших солдат можно надеяться на успех? — говорил Михаил.— Погоди еще крест ставить, — сам до глубины души огорченный ходом дела, все-таки возразил Александр.— Как только стемнеет, многие к нам перейдут, — утешал Пущин.— А вот и еще помощь, — указал он на небольшую группу юношей в кадетской форме.Четким шагом они приблизились к каре и, отдав честь, остановились.Один из них выступил вперед и доложил по-военному:— Мы, посланцы Морского и Первого кадетского корпусов явились испросить разрешения сражаться в ваших рядах за счастье нашего отечества, — в его еще ломающемся голосе звучала твердая решимость…Лица у кадет были еще совсем по-детски округлы, но в глазах светилось подлинное мужество.Пущин вдруг почувствовал, что вот-вот заплачет растроганными слезами. Он низко нахлобучил шляпу и отошел в сторону.Бестужевы переглянулись. У обоих сердца наполнились гордостью.Они крепко пожали юношам руки.— Благодарите своих товарищей за благородные намерения, — с чувством проговорил Михаил Бестужев, — а себя поберегите для будущих подвигов.Будто темная тень упала на молодые лица. Несколько минут кадеты стояли неподвижно, как бы в нерешительности.— Молодцы кадеты! — бодро и дружелюбно произнес Николай Бестужев. — Запомните: если нас постигнет неудача — вам надлежит довершить в будущем начатое нами дело. А сейчас, налево кругом! Шагом марш! — как на ученье приказал он.Посланцы дрогнули и, подчиняясь приказанию, замаршировали прочь.— Присутствие этих милых птенцов рядом с усатыми гренадерами, поистине, оригинально окрасило бы наше восстание, — глядя им вслед, со вздохом сказал Михаил Бестужев.— Участие детей в таком деле — небывалый факт в летописях истории, — задумчиво откликнулся старший брат.— Но каковы русские ребята! — восторженно воскликнул Александр. — Напиши о таких — скажут выдумка…— Смотрите-ка! — раздался чей-то удивленный возглас. — Попы зачем-то к нам!Из придворной кареты, остановившейся у главного штаба, вышли два старика священника. Один, осанистый и русобородый, остался у кареты, держась за открытую дверцу. Другой, щуплый петербургский митрополит Серафим, придерживая полы длинной тяжелой рясы, шел прямо к каре.Толпа расступалась. Солдаты ждали, что будет. Некоторые сняли шапки. Другие только подтянулись. Кругом погашало.— Воины, — задребезжал в морозном воздухе старческий голос. — Воины! Вы против бога и отечества поступаете: Константин Павлович письменно и словесно трикраты отрекся от российской короны. Синод, Сенат и народ присягнули государю Николаю Павловичу. Вы только одни дерзнули восстать супротив вашей священной обязанности. Я, первосвятитель церкви, умаливаю вас — успокойтесь! Не пролейте крови одноземцев ваших. Отказался, точно отказался царевич. Коли не верите мне, — он высоко поднял над головой золотой крест, — сему кресту поверьте…— Вы так же можете быть обмануты, как и мы, — прозвучал в настороженной тишине голос Каховского. — И зачем только нас уговариваете не приступать к кровопролитию? Силой слова и креста убедите противную сторону не проливать нашей крови. Поглядите туда, владыко. Видите, что затевают там. Пушки против нас выкатывают.— Ступай к ним! Тут тебе нечего делать, — послышались негодующие возгласы.Солдаты надели скинутые шапки. Из их рядов раздавалось:— Ступай прочь, николаевский калуфер. Не верим тебе. Пора тебе помирать, а не морочить народ!— Ты сам за две недели двум царям присягал!Кто-то дернул его за длинную рясу:— Поворачивай оглобли, старик!— Да попроворней, чего оробел!— Безбожники, исчадия ада… — шептал Серафим трясущимися губами и, пугливо пятясь, отступал.На груде камней и досок, возле лесов строящегося Исаакиевского собора, мещанин в расстегнутом кафтане, с грязно-малиновым шерстяным шарфом на шее рассказывал:— Видя такое варварское на все российское простонародье притеснение, Константин Павлович и вознамерился уничтожить оное. Съездил он к австрийскому королю. «Одолжи, говорит, тысяч сто войска, а то мои господа благородные первеющими мерзавцами и подлецами объявились. С престола меня вон долой, чтоб я за простой народ не стоял…»— Господа — первеющие подлецы и есть, — уверенно послышалось в толпе.— Не все подлецы, — сказала женщина, повязанная платком, с заячьей муфточкой в руках, — поглядите хоть на этих, что перед солдатами расхаживают. Явно — господа: погоны золотые, обличье тоже благородное. И разговор, сама слышала, учтивый. А ведь вот, забыв высокое свое положение и богатство, грудь под пули подставляют. И за кого, спрашивается? А ну-ка, рассудите!Мещанин заглянул женщине в лицо:— Чего ты, сударыня, в военном деле понимаешь?— Дело не военное, а народное, — заступился за женщину парень с топором за ременным поясом.— Эт-то так. Ишь, народу и впрямь сколько привалило…— Держись, Микола! — звонко и насмешливо крикнул кудрявый каменщик в фартуке, сидевший верхом на толстой балке постройки. И, подбросив шапку, поймал ее на лету концом сапога.— Дядь, дай ружжо подержать, — попросил мальчик в огромном картузе, закрывающем его лицо до румяных щекГренадер улыбнулся в бороду.— Подержь…Мальчишка стал на цыпочки и старался заглянуть в дуло.— Нет, что ж, бывают и господа, за народ которые, — примирительно начал было обстриженный в скобку, судя по «оканью», ярославец.— Ух ты, разжалобился… господский заступник, — подбежал к нему сухопарый человек в поношенной шинели. И лицо его было сухонькое, с белокурой бородкой, и взгляд серо-голубых глаз острый, хватающий. — Под пулями стоят, дескать, господа благородные. Скажи, отвагу нашел в чем. Нет, кабы хоть одного из них кнутом отодрали, вот бы я поверил, что поравняли они себя простому народу.— Долго ль, коротко ль, а сего им не миновать, — поддержал его въехавший в толпу извозчик.— Константин, сказывают, народ у господ не дольше, как на шесть месяцев оставит, а там под себя возьмет. Царские будем.— Смышлен, видать. Башка на плечах не зря болтается, — ухмыльнулся кудрявый парень.— Робя, гляди, генерал расскакался больно! — крикнули с верхних лесов, и над головами пролетели камни, щепки и палки в генерала Воинова, подскакавшего к переднему ряду каре.— Не галдите! Чевой-то лопочет, не слыхать…— Гони его, улю-лю…Ловко брошенная палка сбила генеральскую шапку с кокардой. Лошадь взвилась. Седок пригнулся и ускакал ко дворцу.В небольшом выходящем окнами на Неву кабинете новый император всероссийский Николай Павлович суетился вокруг стола, на котором лежал план Петербурга.Генерал-адъютант Бенкендорф и назначенный петербургским военным генерал-губернатором граф Милорадович с лицами, будто запорошенными пылью, стоя навытяжку, слушали отрывистые приказания царя:— У главного входа во дворец поставить девятую стрелковую роту лейб-гвардии Финляндского полка. Общую охрану дворца поручить саперам. Первый и второй взвод преображенцев, а также кавалергардский полк построить на Дворцовой площади. Вот здесь, — он хотел отчеркнуть карандашом, но нажал так, что кончик сломался. Николай швырнул карандаш на пол и властно продолжал: — Мост у Крюкова канала и Галерную улицу занять павловцам. Конной гвардии обогнуть Исаакиевский собор и выстроиться до Невы. К Конногвардейскому манежу послать Семеновский полк. Измайловскому полку быть здесь, — он провел ногтем от Синего моста до Адмиралтейского проспекта.— Его высочество с генералом Толем находятся при этом полку, — доложил Бенкендорф.— Знаю. Финляндский полк…— Государь, — перебил Бенкендорф, — с этим полком также неблагополучно…— Этот полк из моей второй дивизии, — запальчиво возразил Николай. — И я, командир, знаю своих людей…— Ваше величество, — продолжал Бенкендорф, — имеется донесение что, когда первый взвод этого полка дошел до середины Исаакиевского моста, поручик Розен скомандовал «стой», и люди не пошли дальше.— Розен? — Николай метнулся к столу, где лежал доставленный Дибичем из Таганрога список членов Тайного общества.— К черту финляндцев, — выругался он, пробежав взглядом по фамилиям. — Я сам с первым батальоном преображенцев встану на углу Вознесенского и Адмиралтейского проспектов. Сюда мне и доносить…Он снова наклонился к карте:— Смотрите.Генералы нагнулись.— Видите, круг почти замкнут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106