А нет — и без тебя тут довольно жертв.— Я сейчас, — и Розен бросился назад, в свой Финляндский полк. Запыхавшимся голосом он торопил солдат:— Проворней, проворней! Вложить кремни. Взять патроны. Должно спешить, ребята. Нашей помощи ждут.Батальон выстроился. Офицеры стали у своих рот. В это время от корпусного командира Воинова прискакал адъютант с приказанием вести батальон к Зимнему дворцу.Двинулись колоннами.На набережной граф Комаровский передал тот же приказ от имени царя.Посредине Исаакиевского моста раздалась команда;— Ружья заряжай!Солдаты стали креститься.Розен оглянулся назад: за его стрелками стояло еще шесть взводов, а впереди только один — карабинерский.И, когда граф Комаровский скомандовал: «Впе-ред!» Розен, набрав полные легкие крепкого, холодного воздуха выдохнул всей грудью:— Стой!Никто не шевельнулся.Напрасно командиры взводов пускали в ход все испытанные средства: окрики, ругань, угрозы… Солдаты стояли без движения.— Подлецы! Мерзавцы! — кричал на них Комаровский. — Не слушаетесь команды, прохвосты!— Всех не наслушаешься! Уж больно вас много, — неслось по солдатским рядам. — Небось наш командир знает, что делает…А по обеим сторонам шумел народ и ободряюще поддерживал стрелков:— Молодцы ребята! Ай да молодцы! Что супротив своих идти! Часок подержитесь, а там по-своему повернем!Комаровский в бешенстве стегнул своего коня и поскакал ко дворцу. И как бросают камнями в злого пса, так вслед ему понеслись насмешки:— Гляди, шею свернешь — век плакать заставишь!— Миколаю почтеньице передай!Командиры взводов тоже разбежались.Капитан Вяткин уговорил было карабинеров. Но лишь только они тронулись, снова раздалось грозное: «Стой!»— Стой смирно и в порядке! — подняв шпагу, крикнул Розен. — Вы оттого не идете вперед, что присягали Константину. Так стой же! Я отвечаю за вас. И мою команду слушать!— Рады стараться! — пронеслось по рядам карабинеров. 33. Четырнадцатое В семь часов утра к Рылееву приехал его товарищ еще по кадетскому корпусу полковник Булатов.Ночью Рылеев был у него и уговорил взять на себя командование теми войсками, которые перейдут на сторону восставших без своих начальников.У Рылеева уже был князь Трубецкой.— Вот вам, Трубецкой, помощник, — взяв Булатова за руку, сказал Рылеев. — Его, как храброго участника. Бородина, знает и любит весь гарнизон столицы и особливо гренадерский полк. Так помните же, друзья, — всем быть на площади и у всех одно стремление: привести как можно больше людей. Ну, ступайте…Уже на улице Трубецкой и Булатов столкнулись с Михаилом Бестужевым.Обменялись короткими словами.— За ним?..— Да. И вместе на площадь.Рылеев вышел к Бестужеву в кафтане простолюдина поверх фрака и в смушковой шапке.— Что это ты так странно вырядился? — улыбнулся Бестужев.Рылеев смущенно оглядел себя.— Пусть этот русский кафтан сроднит солдата с крестьянином при первых шагах их гражданской свободы, — проговорил он с чувством.— Оставь эту затею, милый друг, — засмеялся Бестужев — уверяю тебя, что русский солдат не понимает таких символических тонкостей. А заметив из-под полы твоего кафтана фрачную фалдочку, примет тебя за лазутчика и, чего доброго, огреет прикладом.Рылеев стал послушно снимать кафтан:— Ты, пожалуй, прав. Это по-мальчишески как-то у меня получилось. Итак — без затей! Мечты наши близки к осуществлению. Но что ожидает нас самих? — как бы подумал он вслух.— Меня ждут в Гвардейском экипаже, — вдруг заторопился Бестужев. — Пора идти, Кондратий.Рылеев встряхнулся:— Я только на момент к жене… Ты подожди, пожалуйста!Он метнулся в комнату Натальи Михайловны. Оттуда послышался ее испуганный вскрик, потом быстрый взволнованный разговор. И Рылеев снова появился на пороге.— Ну, я готов. — Он был очень бледен и оттягивал обмотанный вокруг шеи шарф, как будто тот был слишком туго завязан.С распущенной косой, в вышитых бисером туфлях на босу ногу, еще розовая от сна, но вся дрожащая от страшной яви, следом за Рылеевым вбежала Наталья Михайловна. Не поздоровавшись с Бестужевым, она схватила его за рукав шинели и потянула в угол, где теплилась лампада.— Вот перед образом скажите правду — куда вы уводите моего мужа? Ведь на погибель… Чует мое сердце, чует…Бестужев молчал. Она бросилась к мужу:— Не уходи, Кондратий, светик мой, не уходи!Забыла, что рядом стоит чужой, прильнула всем телом — целовала губы, лоб, руки. И молила глазами и словами:— Не уходи, не уходи!Рылеев гладил ее по голове, старался успокоить ободряющей улыбкой. Но губы не слушались, а глаза не умели лгать.Наталья Михайловна разрыдалась.Из детской выбежала Настенька, босая, в длинной ночной рубашонке. Остановилась. Мгновение недоумевающе смотрела на родителей. Потом подбежала к матери, обняла и с упреком сказала:— Папенька, вы что же маменьку огорчаете?— Проси его, Настенька, проси, чтобы не уходил.Девочка хотела рассердиться на отца, но не могла. Было что-то такое в его лице, отчего она тоже бросилась к нему со слезами:— Папенька, миленький папенька…Бестужев, стиснув зубы, поспешил из комнаты.Рылеев с трудом разжал цепкие звенья нежных рук и выбежал вслед за ним.До Фонтанки шли молча.— Ну, я в казармы к солдатам, — вздохнув, как после слез, сказал, наконец, Рылеев. — Выпровожу их к Сенату, а сам в другие полки… А ты к матросам?— Да.И расстались.Пройдя несколько шагов, Бестужев обернулся. Силуэт Рылеева быстро удалялся, чуть темнея в утреннем снегопаде.Во второй роте Преображенского полка день начался так же, как вчерашний, позавчерашний и все иные… И вдруг, когда вся рота встала на молитву, распахнулась дверь, и в клубах морозного воздуха появился кто-то в штатском и в смушковой шапке. На бледном лице видны звездами сияющие глаза.Мягкий, но настойчивый и уверенный голос зазвучал в тишине:— Ребята, нынче начальство погонит вас на клятвопреступление. Не присягайте новому царю. Новый царь — новая кабала. Требуйте Константина. Ждите его, он идет из Варшавы…Фельдфебель приблизился кошачьим шагом.— Вы, сударь, кто такой будете?— Я ваш доброжелатель, ребята. Поверьте, что искренняя любовь к вам заставляет меня говорить такие речи.— Эва что, — протянул фельдфебель и кинулся к дежурному командиру.А солдаты с жадностью слушали торопливые, горячие слова:— От вас будет зависеть облегчение вашей жизни. Константин любит ваш полк. Николай ненавидит его. Константин уменьшит срок службы. Николай замучит муштрой. Константин обещает волю…Дежурный офицер подкрался к говорящему, повернул его лицом к свету. И вдруг смутился:— Простите, Кондратий Федорович, не узнал.Еще несколько фраз, и Рылеев так же внезапно исчез, как и появился.Дежурный офицер вышел вслед за ним и больше к солдатам не возвращался.Во взбудораженной роте по адресу фельдфебеля раздавались:— И послушать не дал как следовает, доносчик! Погоди ты у нас, лазутчик…Пущин пил крепкий, как пиво, чай, когда к нему вошел Рылеев— Я был в казармах. Потом на площади, там никого нет. Поедем к Трубецкому.— Да ведь рано еще. Впрочем, поедем, коли тебе не терпится.Пущин надел длинную шинель с бобровым воротником.Взял мягкую шляпу.— А ты что же налегке? — заботливо спросил он Рылеева, на котором сверх фрака было накинуто коротенькое пальтецо.— Так удобнее.У подъезда богатого особняка графа Лаваля — отца княгини Трубецкой — долго звонили, покуда старик швейцар в синем сюртуке с позументом открыл тяжелую дверь.— Князь Трубецкой дома?— Рано утром выходить изволили, но вскорости вернулись и послали кучера в Сенат к его превосходительству сенатору Краснокутскому. Должно с приглашением, ибо господин сенатор тотчас же на наших санях к нам пожаловали.— Он и сейчас у князя? — нетерпеливо спросил Рылеев.— Никак нет, отбыли. А князь Сергей Петрович в опочивальню пошли. Камердинер сказывал, что…— Нам незамедлительно надобно видеть князя Трубецкого, — перебил Рылеев старика.Тот пристально оглядел гостей и развел руками:— Уж и не знаю, как быть…Из буфетной вышел лакей с серебряным подносом, на котором стояли кофейный прибор, сливки и вазочка с печеньем.— Их сиятельству завтрак? — спросил старик,— Князь Сергей Петрович приказали подать, — ответил лакей.— Голубчик, — обратился к нему Пущин, — доложи, что желаем его видеть.Лакей неторопливо поднялся по лестнице.Через несколько минут Рылеев и Пущин вошли к Трубецкому.Увидев их у себя в этот час, он весь засветился радостью:«Значит, там на площади никого нет. И ничего не будет. И все будет хорошо. И завтра можно будет так же, как сейчac, тихонько, на цыпочках, зайти к Каташе, поцеловать теплое плечо, прикрыть одеялом крохотную ножку, а потом выйти в кабинет пить кофе и беседовать с этими милыми умниками о чем-нибудь хорошем, возвышенном».— Очень рад вас видеть, — приветливо заговорил Трубецкой, — а у меня только что был наш Краснокутский. Оказывается, Сенат полностью уже присягнул Николаю и все сенаторы разъехались по домам. Так что, если бы мы захотели осуществить намерение в отношении передачи нашего манифеста Сенату, то и передавать-то его, выходит, некому…Трубецкой проговорил все это с добродушно-насмешливой улыбкой и засуетился с угощением:— Садитесь сюда, поближе к столику. Я велю подать завтрак. У меня чудесный ром, вывезенный еще…— Виноват, князь, — Рылеев шагнул к Трубецкому. — Вы, кажется, изволите шутить. А ведь мы за вами пришли…Трубецкой смутился.— Но ведь… но разве на площади есть кто-нибудь? — спросил он упавшим голосом.— Пока нет, но мы должны быть первыми.Трубецкой смотрел на Рылеева и не узнавал. Смугло-желтое лицо его было сурово, глаза блестели холодным сухим блеском.Обернулся к Пущину. У того во взгляде была обычная ясность, но строгость необычайная…От этих устремленных на него глаз Трубецкой густо покраснел, отставил поднос, запахнул халат. И заговорил, торопясь и путаясь:— Ах, какие вы, право. Ну, предположим, придет рота, другая или даже несколько батальонов… Впрочем, я ничего не говорю… Вы не сердитесь, друзья, а только подумайте сами…Рылеев, стиснув кулаки, кусал губы.«Ведь он его ударит», — испугался Пущин и крепко взял Рылеева под руку.— Пойдем, князь выйдет следом за нами. Не правда ли, Трубецкой?— Ах вы, чудаки, чудаки! Через полчаса меня здесь не будет.— Виляет, — со вздохом сказал Пущин, когда они вышли на улицу.Рылеев хмуро молчал.Прошли до угла Офицерской и вдруг явственно услышали многоголосый гул и отчетливую барабанную дробь.Рылеев весь затрепетал и ринулся вперед.Пущин едва поспевал за ним.На углу Гороховой остановились. Густая толпа преградила путь.— В чем дело?— Гвардия бунтует.— Почему?— Не хочет присягать Николаю. За Константина идут…— Ур-ра! Ур-ра, Константин! Гляди, войска!И расступились шпалерами вдоль тротуаров.— А ведь началось! — с восторгом вырвалось у Рылеева. Он потащил за собой Пущина. — Скорей туда, к ним!По мостовой скорым шагом, переходящим в бег, с развевающимся знаменем, под барабанный бой и крики «ура» двигались по направлению к Сенату солдаты Московского полка.Прорвалась плотина, зорко оберегаемая самодержавной властью, и бурные людские потоки устремились к Сенатской площади.У памятника Петру Михаил Бестужев остановил своих московцев и роты поспешно построились в каре. Щепин-Ростовский, опершись на татарскую саблю, шумно переводил дыхание.Из толпы показался Рылеев. Подбежал к Бестужеву. Обнял, трижды поцеловал. И сквозь слезы шепнул:— Со светлым праздником, милый друг.Пущин, проходя мимо солдат, перекидывался с ними шутливыми замечаниями.Рылеев подбежал к нему.— Мало, ах, как мало! Но я побегу, я приведу… измайловцев. Я уговорю лейб-гренадер…И исчез в людской гуще.— А Якубовича видел? — тихо спросил у брата Александр Бестужев.— Как же, — с насмешливой улыбкой ответил Михаил, — когда мы подходили к Синему мосту, откуда ни возьмись он. Обнаженной шашкой над головой машет. Ну, точно на черкесов идет…— Тс… вот он.— Что ж, — подходя, начал Якубович, — ведь я говорил, что затеяли вы неудобоисполнимое дело… Войска-то маловато…— Я не помню, чтобы ты это говорил, — ответил Бестужев. — А вот, что ты вчера сулил артиллерию привести, — помню твердо.Якубович сердито поправил черную повязку и хотел что-то сказать, но в это время с Галерной улицы послышались звуки музыки, крики «ура» и барабанная дробь.Подходил батальон Гвардейского экипажа во главе с Николаем Бестужевым.— Ура! — встретили матросов московцы.— Ура! Ура! — подхватила толпа.Батальон выстроился в колонну позади Московского полка. Моряки и солдаты переговаривались:— Что-то ваши не все будто?— Подойдут, дайте время! Только глядите, ребята, чтоб дружней!— А то будто сами не знаем…Из-за Исаакиевского собора донеслось звонкое цоканье подков, и тотчас же из солдатских рядов раздались радостные крики:— Кавалерия к нам скачет! Ур-ра!— Ур-ра, Константин! — подхватили и матросы.Но конная гвардия пронеслась мимо и стала строиться у Адмиралтейства.На Дворцовой площади один за другим появлялись полки Кавалергардский, Преображенский, Семеновский и позже часть Московского полка, которая не пошла за Бестужевым. Эту часть удалось уговорить остаться в казармах прискакавшему туда великому князю Михаилу Павловичу, который был шефом Московского полка.Чтобы убедить солдат в законности требуемой от них новой присяги, Михаил Павлович прибегнул к тому же приему, который имел успех в казармах конной гвардии: сам подошел к аналою и первым присягнул Николаю, заставляя солдат повторять за собою торжественную клятву.— Наши-то хороши! — презрительно кивали стоящие у памятника московцы на своих однополчан, выстроившихся на Дворцовой площади, — супротив своих пошли, сукины сыны…— Ты был в конной артиллерии? — спросил Оболенский Пущина.— Да, но Сухозанет не пустил в казармы.— Однако нас, видимо, считают серьезным противником, — сказал, подходя, Бестужев. — Смотрите, какие силы стягивают.— А вон и наших прибывает, — радостно указал Оболенский на роты приближающихся лейб-гренадер.Снова загремело ликующее, многократное «ур-ра!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106