Отзывчивый сайт Водолей
— «En France les-cuisiniers ont voulu devenir princes, et ici les princes ont voulu devenir cuisiniers» note 37 Note37
Во Франции повара захотели стать князьями, а у нас князья захотели сделаться поварами (франц.).
. Истинный балагур этот князь, — смеялся генерал. — Помню, когда в двенадцатом году пришлось ему Москву разгружать… Да вы что, Сергей Иваныч!Сергей, откинувшись к спинке стула, закрыл глаза и крепко ухватился за край стола.— Простите, ваше превосходительство, — медленно проговорил он. — Чувствую некоторое кружение головы и усиливающийся озноб. Позвольте отблагодарить и разрешите ехать далее. Опасаюсь, как бы нездоровье не застигло меня прежде моего прибытия домой.— Как знаете, Сергей Иваныч. Вижу, что вы не в себе, и весьма сожалею по сему поводу. Да, едва не забыл. Я снова представил вас в полковые командиры и на этот раз, полагаю, успешно.Сергей как сквозь туман видел лицо генерала. На миг ему показалось, что красные отвороты генеральского мундира прыгнули выше — к щекам и к носу. Он встряхнул головой.— Так как же, ваше превосходительство, относительно моего ходатайства за поручика Бестужева-Рюмина?— Ах, да, — поморщился генерал. — Уж и. не знаю, как быть. Ведь вам известно, что бывшие семеновцы лишены права отпусков…— Но ведь обстоятельства, понуждающие Бестужева просить…— А вы можете поручиться, что истинная причина действительно болезнь госпожи Бестужевой-Рюминой? — перебил генерал.— Помилуйте, ваше превосходительство, болезнь горячо любимой матери никогда не могла бы быть для Бестужева только предлогом.— Hy хорошо. Постараюсь.Генерал Рот еще что-то рассказывал, но Сергеи взволнованный всем, что слышал, думал лишь о том, как бы поскорее известить обо всем своих друзей и принять совместные решения.Едва дождавшись конца обеда, он поспешил распрощаться с генералом.— Скорей, голубчик! Как можно живей в Троянов! — торопил он солдата, которого неизменно брал с собою за кучера не потому, что тот умел хорошо править, а потому, что у этого маленького рябого паренька был удивительный голос; ласка и печаль, смиренная тоска и разгул причудливо сочетались в переливах его песен.Слушая их, Муравьев смотрел на тонкую шею певца, обмотанную домотканным шерстяным шарфом. Казалось невероятным, что из груди этого сидящего на облучке тщедушного солдата могли вылетать такие упоительные звуки.Иногда, увлеченный пением своего кучера, Сергей Иванович начинал ему вторить. И тогда два голоса, первый — звонкий и летучий, как пение птицы, второй — мягкий и хорошо обработанный, сплетались под звон медных с нарезами бубенцов.В Троянове Муравьев-Апостол зашел к одному из офицеров Александрийского гусарского полка, члену Тайного общества.Выслушав сообщение о событиях в Петербурге, гусар взволнованно спросил:— Должно полагать, что пришла пора и нам извлечь мечи из ножен?Сергей щурил глаза, будто старался рассмотреть какой-то далекий предмет.— Прежде всего, надо получить возможно точные сведения о состоянии умов среди нижних чинов и их готовности примкнуть к возмущению, — после долгого молчания ответил он.— В моем эскадроне, куда ни кликну, все за мною пойдут, — уверял гусар. — У нас и среди нижних чинов есть «славяне».— И многие проникнуты нашими устремлениями настолько, чтобы от слов перейти к делу? — недоверчиво спросил Сергей.— У нас дисциплина крепка, а это самое главное, Сергей Иванович. Ведь пушки палят в ту сторону, куда их прикажут повернуть.Муравьев все так же щурился, словно всматривался вдаль.Вошел деньщик с подносом, на котором стоял кофейник, и шипела на сковороде яичница.— Закусите со мною, — предложил гусар, замечая необычайную бледность гостя.Муравьев отказался:— Мне до ночи необходимо непременно поспеть в Любар…У Артамона Муравьева Сергей застал брата и тотчас же передал обоим все, что слышал от Рота о трагедии, разыгравшейся в Петербурге 14 декабря.Матвей изменился в лице, а Артамон, сжав кулаки, стал грозить и новому царю и генералам, которые участвовали в подавлении восстания:— Подождите, мы вам покажем! Не уйти вам от народного суда! Не думайте, что наш народ останется навечно покорным рабом вашим. Не думайте, что русское дворянство обречено на вечный позор рабовладения. У нас есть совесть, и трепещите, тираны: она проснулась!Матвей насмешливым взглядом следил за жестикуляцией Артамона.Сергей молчал. Он всячески боролся с охватывающей его усталостью, но выспренние слова Артамона все же звучали как будто издалека.Вдруг за окном раздалось лошадиное фырканье, стукнули двери с крыльца в прихожую, потом в смежных комнатах и в кабинет ворвался Михаил Бестужев-Рюмин.— Сережа, милый мой друг! Как я счастлив, что застал тебя здесь! Жандармы ищут тебя. Есть приказ арестовать тебя и направить в Петербург. Они были у графини Браницкой, полагая, что ты там… — Он прижимался морозной щекой к щеке Сергея, обнимал его, гладил руки.Матвей строго отстранил его от брата:— Расскажите все толком, Мишель.— Садись сюда, Миша, грейся и рассказывай, — попросил Сергей.Артамон замер на месте.— Я уже предупредил Щепилу, Соловьева, Сухинова и Кузьмина о случившемся. — Бестужев шумно передохнул: — Тут же мы держали совет. Наши напрямик заявили, что они тебя жандармам не выдадут. Они только не знали еще, где ты находишься. Стали высказывать различные планы оповестить тебя об опасности, как вдруг слышим стук в ворота, а затем в окна. Приказываем денщику отпереть, и… — вообразите! — вваливается наш Гебель с двумя жандармскими офицерами да прямо к тебе в кабинет. Перерыли все, забрали бумаги — и назад. Наши верхами им вслед по житомирской дороге. Сразу поняли, что за тобой, и порешили: Щепиле, Кузьмину и Сухинову немедля собрать свои роты и вести к тебе, а мне скакать на розыски, чтобы предварить обо всем…— Значит, все кончено, — с глубокой скорбью произнес Матвей. — Нас ожидает та же участь, что и наших северных друзей…Подперев голову, Сергей напряженно обдумывал, что ему следует предпринять в эти минуты.Он видел, какой бледностью покрылись лица Артамона и брата.— Да, да, — повторял Матвей, — мы погибнем, погибнем…— Затем, чтобы дать отчизне дышать пленительным духом вольности, — патетически произнес Бестужев-Рюмин.— Аминь! — с каким-то веселым отчаянием согласился Матвей — А посему я предлагаю не дожидаться, покуда с нами сделают то же, что сделали с нашими единомышленниками в Санкт-Петербурге, а самим убраться из жизни. А чтобы не было грустно умирать, вели, Артамон, подать шампанского!Артамон курил, отвернувшись к окну. Густые струи табачного дыма подымались над его головой. Вся его фигура как будто ссутулилась.— Рано ты, брат, заговорил о смерти, — произнес, наконец, Сергей, — мы не вправе располагать нашей жизнью по собственному усмотрению. Мы все поклялись отдать ее на благо отечества и эту клятву должны сдержать!— Ты прав, Сережа. — Бестужев порывисто схватил руку Сергея и крепко пожал ее. — Ты прав. Не надо говорить о смерти, когда родина призывает нас к подвигам во славу…— Постойте, Бестужев, — нетерпеливо оборвал Матвей. — Фраз достаточно. Что ты полагаешь делать, Сережа?Сергей поднялся с кресла, подошел к Артамону. Он стоял все в той же позе, лицом к окну, синему от наступившего вечера.— Артамон, — заговорил Сергей, слегка касаясь его руки. — Момент чрезвычайно серьезный. И ты можешь еще много помочь нашему делу. Тебе надлежит собрать Ахтырский полк и увлечь за собой александрийских гусар. Я нынче беседовал с одним из офицеров этого полка. Они наши. Затем с этими полками явитесь нечаянно в Житомир и арестуйте корпусную квартиру. Ведь ты не раз обещал нам решительную поддержку.Артамон стоял все так же неподвижно.— Я сейчас напишу две записки, — отходя от него, сказал Сергей.Бестужев торопливо вырвал из своей записной книжки несколько листков и протянул Сергею.Тот, не садясь, написал на каждом по нескольку строк и отдал Артамону.— Вот одну отошли немедля Горбачевскому, другую в восьмую бригаду…— Постойте, — перебил Артамон. — Я сейчас же скачу в Санкт-Петербург, к государю. Я расскажу ему все подробно о Тайном нашем обществе, представлю, с какою целью оно было составлено, что намеревалось сделать… Я уверен, что государь, узнав наши добрые и патриотические намерения, оставит нас всех при своих местах. И, наверно, вокруг него найдутся люди, которые примут нашу сторону. А посему записки твои надо… вот что… — Он поднес их к свече и разом зажег обе.Сергей отступил на шаг. На его белом, как алебастр, лбу резко обозначились суровые морщины.— Я жестоко обманулся в тебе, Артамон, — заговорил он с негодованием, — ибо поступки твои относительно нашего Общества заслуживают всевозможных упреков. Когда я хотел принять в Общество твоего брата, он, будучи прямодушен, откровенно объяснил мне, что образ его мыслей противен всякого рода революциям и что он не хочет принадлежать ни к какому противуправительственному Обществу. Ты же, коли помнишь, принял предложение с неописуемым жаром, осыпал нас обещаниями, клялся сделать то, чего мы даже не требовали. А ныне, в столь критические минуты, когда дело идет о жизни и смерти всех нас, ты не только отказываешься от помощи, но даже не хочешь уведомить наших членов об угрожающей мне и им опасности. После сего я прекращаю с тобой не только дружбу, но и знакомство. С этой минуты все мои сношения с тобой порваны.Сергей быстро отошел в полутемный угол комнаты и что-то торопливо отыскивал среди своих бумаг. Бестужев кусал губы.Матвей молча в упор, смотрел на Артамона. Тот вдруг заговорил извиняющимся тоном:— Вот Сережа рассердился на меня. А что собственно я могу сделать? Полк я принял недавно. Ни офицеров, ни солдат не знаю. К такому важному предприятию полк, конечно, вовсе не подготовлен. А посему выводить людей на подобное дело — значит заведомо идти на неудачу.Бестужев так и рванулся к Артамону:— Я, господин полковник, думаю совершенно противное. Если бы вы проявили должную решимость и волю — все было бы хорошо. Ежели вы сами не желаете говорить с людьми, соберите полк к штаб-квартире, а остальное предоставьте мне.Сергеи снова сделал движение к Артамону:— Я еще раз обращаюсь к твоей чести и совести. Коли ты отступаешься в эту знаменательную, трудную минуту, не мешай нам делать свое дело. Отошли мои записки в восьмую бригаду. Это моя последняя к тебе просьба, Артамон. Единственная услуга, которую я от тебя требую.— Экая беда, — проговорил Артамон. — И, как нарочно, Веруши нет дома. Опять ускакала в Москву, как говорят, «за песнями». — Он растерянно огляделся и встретился с тяжелым, немигающим взглядом Матвея. — Ну, хорошо, хорошо, пиши, пожалуй, — сказал он. — Записку Горбачевскому я отошлю.Сергей снова набросал записки. Одну протянул Артамону, другую — Бестужеву-Рюмину.— Отдай кому следует, — тихо проговорил он.— Дайте мне лошадь, — обратился Бестужев к Артамону, — я сейчас же свезу записку в восьмую бригаду.— С удовольствием бы дал, кабы она у меня была, — чуть-чуть покраснев, ответил Артамон, — а вы отпрягите от Сережиной тройки пристяжную и скачите куда угодно.— Благодарю за совет, — холодно бросил Бестужев, — ведь я кажись, сказывал вам, что мой возок изломался и что я взял у еврея форшпанку, которую едва ли и тройка довезет. А как же уедет Сережа?— Оставь, Миша. — Сергей стал натягивать шинель, — Ты с нами, Матвей?— Ну, разумеется. 38. Зарево па юге Бескрайний непроходимый лесной покров разорвался у небольшой деревни на три густо-синих бора. «Трилесы» назвал когда-то владелец-помещик эту захудалую деревушку. И будто забыл о ней. Толку от нее было мало. Мужики в ней рослые, крепкие, словно старые дубы, характером сучковаты. Бабы цепкие, как коряги, смуглые и молчаливые. Ребятишки, как грибы, все больше на опушке лесной возятся. И глушь и тишь в Трилесах такая, будто бескрайний бор только на время расступился и вот-вот снова сдвинет деревья и кусты и уберет в свою таинственную гущу избушки, похожие на пни и кочки, вместе с их одичалыми обитателями.Сальная свеча мигала желтым огоньком. От этого миганья шаткие тени скользили по низкому потолку и закоптелым стенам избы, в которой квартировал поручик Кузьмин.Самого Кузьмина не было дома, и братьев Муравьевых с Михаилом Бестужевым встретил подслеповатый, маленький, почти карлик, денщик.— А их благородие в Васильков подались, — заявил он гостям. — Заходите, заходите, панове. Водицы согреть для чаю, чи в шинок сбигти за горилкой? — спросил он, когда приехавшие, сбросив шинели, уселись на лавках вокруг непокрытого скатертью стола.— Покуда ничего не надо, голубчик, — ответил Сергей. — Поди, мы позовем, коли понадобишься. Надо скорее вызвать всех сюда, — продолжал он. И, придвинув к себе свечу, написал Кузьмину:«Анастасий Дмитриевич! Я приехал в Трилесы и остановился в вашей квартире. Приезжайте и скажите Соловьеву, Щепиле и Сухинову, чтобы они тоже как можно скорее ехали в Трилесы.Ваш Сергей Муравьев ».— Миша, пошли эту записку с кем-либо из здешних рядовых, — обратился он к Бестужеву-Рюмину.Тот поднялся с лавки и стал застегивать шинель.— Куда ты? — удивился Сергей.— Записку твою отошлю, а сам поскачу в Радомысль к Повало-Швейковскому, а от него — по другим полкам.— Останься до утра…— Куда же, глядя на ночь, скакать, — пожал плечами Матвей. — Удивительная у вас стремительность в поступках.Бестужев только укоризненно посмотрел на братьев.Прислонившись затылком к стене, Сергей закрыл глаза.Матвей хмуро следил за поспешными движениями Бестужева.— Я скоро вернусь, — сказал тот, выходя.— Пойди, Сережа, приляг, — ласково прикоснулся к плечу брата Матвей.Сергей медленно поднял веки.— Да, хорошо бы уснуть.Он встал и потянулся. Потом прошел за перегородку. Рассмотрел в полумраке узкую кровать, прикрытую ковриком. От прикосновения к полотну наволочки мгновенный холодок пробежал по телу. Это было последнее ощущение яви. Затем пришел глубокий сон.Полковник Гебель с жандармским офицером Лангом, войдя через час в эту избу, после того как вся она по их распоряжению была окружена квартировавшей в Трилесах ротой, несколько мгновений растерянно оглядывался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
Во Франции повара захотели стать князьями, а у нас князья захотели сделаться поварами (франц.).
. Истинный балагур этот князь, — смеялся генерал. — Помню, когда в двенадцатом году пришлось ему Москву разгружать… Да вы что, Сергей Иваныч!Сергей, откинувшись к спинке стула, закрыл глаза и крепко ухватился за край стола.— Простите, ваше превосходительство, — медленно проговорил он. — Чувствую некоторое кружение головы и усиливающийся озноб. Позвольте отблагодарить и разрешите ехать далее. Опасаюсь, как бы нездоровье не застигло меня прежде моего прибытия домой.— Как знаете, Сергей Иваныч. Вижу, что вы не в себе, и весьма сожалею по сему поводу. Да, едва не забыл. Я снова представил вас в полковые командиры и на этот раз, полагаю, успешно.Сергей как сквозь туман видел лицо генерала. На миг ему показалось, что красные отвороты генеральского мундира прыгнули выше — к щекам и к носу. Он встряхнул головой.— Так как же, ваше превосходительство, относительно моего ходатайства за поручика Бестужева-Рюмина?— Ах, да, — поморщился генерал. — Уж и. не знаю, как быть. Ведь вам известно, что бывшие семеновцы лишены права отпусков…— Но ведь обстоятельства, понуждающие Бестужева просить…— А вы можете поручиться, что истинная причина действительно болезнь госпожи Бестужевой-Рюминой? — перебил генерал.— Помилуйте, ваше превосходительство, болезнь горячо любимой матери никогда не могла бы быть для Бестужева только предлогом.— Hy хорошо. Постараюсь.Генерал Рот еще что-то рассказывал, но Сергеи взволнованный всем, что слышал, думал лишь о том, как бы поскорее известить обо всем своих друзей и принять совместные решения.Едва дождавшись конца обеда, он поспешил распрощаться с генералом.— Скорей, голубчик! Как можно живей в Троянов! — торопил он солдата, которого неизменно брал с собою за кучера не потому, что тот умел хорошо править, а потому, что у этого маленького рябого паренька был удивительный голос; ласка и печаль, смиренная тоска и разгул причудливо сочетались в переливах его песен.Слушая их, Муравьев смотрел на тонкую шею певца, обмотанную домотканным шерстяным шарфом. Казалось невероятным, что из груди этого сидящего на облучке тщедушного солдата могли вылетать такие упоительные звуки.Иногда, увлеченный пением своего кучера, Сергей Иванович начинал ему вторить. И тогда два голоса, первый — звонкий и летучий, как пение птицы, второй — мягкий и хорошо обработанный, сплетались под звон медных с нарезами бубенцов.В Троянове Муравьев-Апостол зашел к одному из офицеров Александрийского гусарского полка, члену Тайного общества.Выслушав сообщение о событиях в Петербурге, гусар взволнованно спросил:— Должно полагать, что пришла пора и нам извлечь мечи из ножен?Сергей щурил глаза, будто старался рассмотреть какой-то далекий предмет.— Прежде всего, надо получить возможно точные сведения о состоянии умов среди нижних чинов и их готовности примкнуть к возмущению, — после долгого молчания ответил он.— В моем эскадроне, куда ни кликну, все за мною пойдут, — уверял гусар. — У нас и среди нижних чинов есть «славяне».— И многие проникнуты нашими устремлениями настолько, чтобы от слов перейти к делу? — недоверчиво спросил Сергей.— У нас дисциплина крепка, а это самое главное, Сергей Иванович. Ведь пушки палят в ту сторону, куда их прикажут повернуть.Муравьев все так же щурился, словно всматривался вдаль.Вошел деньщик с подносом, на котором стоял кофейник, и шипела на сковороде яичница.— Закусите со мною, — предложил гусар, замечая необычайную бледность гостя.Муравьев отказался:— Мне до ночи необходимо непременно поспеть в Любар…У Артамона Муравьева Сергей застал брата и тотчас же передал обоим все, что слышал от Рота о трагедии, разыгравшейся в Петербурге 14 декабря.Матвей изменился в лице, а Артамон, сжав кулаки, стал грозить и новому царю и генералам, которые участвовали в подавлении восстания:— Подождите, мы вам покажем! Не уйти вам от народного суда! Не думайте, что наш народ останется навечно покорным рабом вашим. Не думайте, что русское дворянство обречено на вечный позор рабовладения. У нас есть совесть, и трепещите, тираны: она проснулась!Матвей насмешливым взглядом следил за жестикуляцией Артамона.Сергей молчал. Он всячески боролся с охватывающей его усталостью, но выспренние слова Артамона все же звучали как будто издалека.Вдруг за окном раздалось лошадиное фырканье, стукнули двери с крыльца в прихожую, потом в смежных комнатах и в кабинет ворвался Михаил Бестужев-Рюмин.— Сережа, милый мой друг! Как я счастлив, что застал тебя здесь! Жандармы ищут тебя. Есть приказ арестовать тебя и направить в Петербург. Они были у графини Браницкой, полагая, что ты там… — Он прижимался морозной щекой к щеке Сергея, обнимал его, гладил руки.Матвей строго отстранил его от брата:— Расскажите все толком, Мишель.— Садись сюда, Миша, грейся и рассказывай, — попросил Сергей.Артамон замер на месте.— Я уже предупредил Щепилу, Соловьева, Сухинова и Кузьмина о случившемся. — Бестужев шумно передохнул: — Тут же мы держали совет. Наши напрямик заявили, что они тебя жандармам не выдадут. Они только не знали еще, где ты находишься. Стали высказывать различные планы оповестить тебя об опасности, как вдруг слышим стук в ворота, а затем в окна. Приказываем денщику отпереть, и… — вообразите! — вваливается наш Гебель с двумя жандармскими офицерами да прямо к тебе в кабинет. Перерыли все, забрали бумаги — и назад. Наши верхами им вслед по житомирской дороге. Сразу поняли, что за тобой, и порешили: Щепиле, Кузьмину и Сухинову немедля собрать свои роты и вести к тебе, а мне скакать на розыски, чтобы предварить обо всем…— Значит, все кончено, — с глубокой скорбью произнес Матвей. — Нас ожидает та же участь, что и наших северных друзей…Подперев голову, Сергей напряженно обдумывал, что ему следует предпринять в эти минуты.Он видел, какой бледностью покрылись лица Артамона и брата.— Да, да, — повторял Матвей, — мы погибнем, погибнем…— Затем, чтобы дать отчизне дышать пленительным духом вольности, — патетически произнес Бестужев-Рюмин.— Аминь! — с каким-то веселым отчаянием согласился Матвей — А посему я предлагаю не дожидаться, покуда с нами сделают то же, что сделали с нашими единомышленниками в Санкт-Петербурге, а самим убраться из жизни. А чтобы не было грустно умирать, вели, Артамон, подать шампанского!Артамон курил, отвернувшись к окну. Густые струи табачного дыма подымались над его головой. Вся его фигура как будто ссутулилась.— Рано ты, брат, заговорил о смерти, — произнес, наконец, Сергей, — мы не вправе располагать нашей жизнью по собственному усмотрению. Мы все поклялись отдать ее на благо отечества и эту клятву должны сдержать!— Ты прав, Сережа. — Бестужев порывисто схватил руку Сергея и крепко пожал ее. — Ты прав. Не надо говорить о смерти, когда родина призывает нас к подвигам во славу…— Постойте, Бестужев, — нетерпеливо оборвал Матвей. — Фраз достаточно. Что ты полагаешь делать, Сережа?Сергей поднялся с кресла, подошел к Артамону. Он стоял все в той же позе, лицом к окну, синему от наступившего вечера.— Артамон, — заговорил Сергей, слегка касаясь его руки. — Момент чрезвычайно серьезный. И ты можешь еще много помочь нашему делу. Тебе надлежит собрать Ахтырский полк и увлечь за собой александрийских гусар. Я нынче беседовал с одним из офицеров этого полка. Они наши. Затем с этими полками явитесь нечаянно в Житомир и арестуйте корпусную квартиру. Ведь ты не раз обещал нам решительную поддержку.Артамон стоял все так же неподвижно.— Я сейчас напишу две записки, — отходя от него, сказал Сергей.Бестужев торопливо вырвал из своей записной книжки несколько листков и протянул Сергею.Тот, не садясь, написал на каждом по нескольку строк и отдал Артамону.— Вот одну отошли немедля Горбачевскому, другую в восьмую бригаду…— Постойте, — перебил Артамон. — Я сейчас же скачу в Санкт-Петербург, к государю. Я расскажу ему все подробно о Тайном нашем обществе, представлю, с какою целью оно было составлено, что намеревалось сделать… Я уверен, что государь, узнав наши добрые и патриотические намерения, оставит нас всех при своих местах. И, наверно, вокруг него найдутся люди, которые примут нашу сторону. А посему записки твои надо… вот что… — Он поднес их к свече и разом зажег обе.Сергей отступил на шаг. На его белом, как алебастр, лбу резко обозначились суровые морщины.— Я жестоко обманулся в тебе, Артамон, — заговорил он с негодованием, — ибо поступки твои относительно нашего Общества заслуживают всевозможных упреков. Когда я хотел принять в Общество твоего брата, он, будучи прямодушен, откровенно объяснил мне, что образ его мыслей противен всякого рода революциям и что он не хочет принадлежать ни к какому противуправительственному Обществу. Ты же, коли помнишь, принял предложение с неописуемым жаром, осыпал нас обещаниями, клялся сделать то, чего мы даже не требовали. А ныне, в столь критические минуты, когда дело идет о жизни и смерти всех нас, ты не только отказываешься от помощи, но даже не хочешь уведомить наших членов об угрожающей мне и им опасности. После сего я прекращаю с тобой не только дружбу, но и знакомство. С этой минуты все мои сношения с тобой порваны.Сергей быстро отошел в полутемный угол комнаты и что-то торопливо отыскивал среди своих бумаг. Бестужев кусал губы.Матвей молча в упор, смотрел на Артамона. Тот вдруг заговорил извиняющимся тоном:— Вот Сережа рассердился на меня. А что собственно я могу сделать? Полк я принял недавно. Ни офицеров, ни солдат не знаю. К такому важному предприятию полк, конечно, вовсе не подготовлен. А посему выводить людей на подобное дело — значит заведомо идти на неудачу.Бестужев так и рванулся к Артамону:— Я, господин полковник, думаю совершенно противное. Если бы вы проявили должную решимость и волю — все было бы хорошо. Ежели вы сами не желаете говорить с людьми, соберите полк к штаб-квартире, а остальное предоставьте мне.Сергеи снова сделал движение к Артамону:— Я еще раз обращаюсь к твоей чести и совести. Коли ты отступаешься в эту знаменательную, трудную минуту, не мешай нам делать свое дело. Отошли мои записки в восьмую бригаду. Это моя последняя к тебе просьба, Артамон. Единственная услуга, которую я от тебя требую.— Экая беда, — проговорил Артамон. — И, как нарочно, Веруши нет дома. Опять ускакала в Москву, как говорят, «за песнями». — Он растерянно огляделся и встретился с тяжелым, немигающим взглядом Матвея. — Ну, хорошо, хорошо, пиши, пожалуй, — сказал он. — Записку Горбачевскому я отошлю.Сергей снова набросал записки. Одну протянул Артамону, другую — Бестужеву-Рюмину.— Отдай кому следует, — тихо проговорил он.— Дайте мне лошадь, — обратился Бестужев к Артамону, — я сейчас же свезу записку в восьмую бригаду.— С удовольствием бы дал, кабы она у меня была, — чуть-чуть покраснев, ответил Артамон, — а вы отпрягите от Сережиной тройки пристяжную и скачите куда угодно.— Благодарю за совет, — холодно бросил Бестужев, — ведь я кажись, сказывал вам, что мой возок изломался и что я взял у еврея форшпанку, которую едва ли и тройка довезет. А как же уедет Сережа?— Оставь, Миша. — Сергей стал натягивать шинель, — Ты с нами, Матвей?— Ну, разумеется. 38. Зарево па юге Бескрайний непроходимый лесной покров разорвался у небольшой деревни на три густо-синих бора. «Трилесы» назвал когда-то владелец-помещик эту захудалую деревушку. И будто забыл о ней. Толку от нее было мало. Мужики в ней рослые, крепкие, словно старые дубы, характером сучковаты. Бабы цепкие, как коряги, смуглые и молчаливые. Ребятишки, как грибы, все больше на опушке лесной возятся. И глушь и тишь в Трилесах такая, будто бескрайний бор только на время расступился и вот-вот снова сдвинет деревья и кусты и уберет в свою таинственную гущу избушки, похожие на пни и кочки, вместе с их одичалыми обитателями.Сальная свеча мигала желтым огоньком. От этого миганья шаткие тени скользили по низкому потолку и закоптелым стенам избы, в которой квартировал поручик Кузьмин.Самого Кузьмина не было дома, и братьев Муравьевых с Михаилом Бестужевым встретил подслеповатый, маленький, почти карлик, денщик.— А их благородие в Васильков подались, — заявил он гостям. — Заходите, заходите, панове. Водицы согреть для чаю, чи в шинок сбигти за горилкой? — спросил он, когда приехавшие, сбросив шинели, уселись на лавках вокруг непокрытого скатертью стола.— Покуда ничего не надо, голубчик, — ответил Сергей. — Поди, мы позовем, коли понадобишься. Надо скорее вызвать всех сюда, — продолжал он. И, придвинув к себе свечу, написал Кузьмину:«Анастасий Дмитриевич! Я приехал в Трилесы и остановился в вашей квартире. Приезжайте и скажите Соловьеву, Щепиле и Сухинову, чтобы они тоже как можно скорее ехали в Трилесы.Ваш Сергей Муравьев ».— Миша, пошли эту записку с кем-либо из здешних рядовых, — обратился он к Бестужеву-Рюмину.Тот поднялся с лавки и стал застегивать шинель.— Куда ты? — удивился Сергей.— Записку твою отошлю, а сам поскачу в Радомысль к Повало-Швейковскому, а от него — по другим полкам.— Останься до утра…— Куда же, глядя на ночь, скакать, — пожал плечами Матвей. — Удивительная у вас стремительность в поступках.Бестужев только укоризненно посмотрел на братьев.Прислонившись затылком к стене, Сергей закрыл глаза.Матвей хмуро следил за поспешными движениями Бестужева.— Я скоро вернусь, — сказал тот, выходя.— Пойди, Сережа, приляг, — ласково прикоснулся к плечу брата Матвей.Сергей медленно поднял веки.— Да, хорошо бы уснуть.Он встал и потянулся. Потом прошел за перегородку. Рассмотрел в полумраке узкую кровать, прикрытую ковриком. От прикосновения к полотну наволочки мгновенный холодок пробежал по телу. Это было последнее ощущение яви. Затем пришел глубокий сон.Полковник Гебель с жандармским офицером Лангом, войдя через час в эту избу, после того как вся она по их распоряжению была окружена квартировавшей в Трилесах ротой, несколько мгновений растерянно оглядывался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106