— Пустяки, Базиль, — поддержал жену Орлов, — в общем, пленительное зрелище.— Матроны древнего Рима, наряжаясь, имели обыкновение втыкать булавки в грудь своих невольниц, — с укором проговорил Базиль.Катерина Николаевна обиженно поджала губы. Орлов по-французски стал уговаривать Базиля не сердиться.— Имейте в виду, что Улинька понимает почти все, — предупредила Элен.— Неужели? Как это мило! — и снова на Улю был направлен золотой лорнет Орлова и пристальный взгляд Василия Львовича.— Ты в самом деле понимаешь нас, Улинька? — спросил Орлов.— Oui, monsieur note 2 Note2
Да, сударь (франц).

, — ответила она и при этом так радостно-кокетливо взглянула на Базиля, что все засмеялись.— А ведь ей удивительно идет этот наряд, хотя она немного смуглей Лены! — заметил Базиль, любуясь Улинькой.— Это потому, что у нее такой яркий румянец, — сказал Орлов.
Около полуночи Улинька уселась на низенькой скамеечке в ногах у барышни, чтобы, по заведенному Еленой Николаевной обычаю, почитать ей перед сном.Елене Николаевне очень нравилось, как мягко звучал при чтении Ульяшин голос. В особенности, когда она читала стихи.Их она читала не совсем так, как учила Елена Николаевна, а по-своему.В этот вечер читали записанные в альбом стихи Пушкина, и в голосе Ульяши было много грустной нежности.— Ты понимаешь ли, как это хорошо? — вдруг перебила ее Елена.— Чудесно описывает любовь господин Пушкин, — вздохнула Уля.— Ведь это из будущего романа, — сказала Елена. — Прочти-ка еще раз.Улинька опустила альбом на колени и повторила наизусть: Но гибель от него любезнаЯ не ропщу, зачем роптать?Не может он мне счастья дать. — Улинька! — воскликнула Елена. — Да у тебя замечательная память!Улинька молчала.— Ну, что же ты?В ответ раздались всхлипывания.— О чем ты плачешь? — Елена спустила с кровати босые ножки.Ульяша быстро подала ей вышитые бисером туфли и попросила:— Дозвольте мне уйти, барышня.— Да отчего же слезы? — допытывалась Елена.Уля сжимала губы, но они непослушно вздрагивали.— Так не скажешь?— Увольте, барышня…— Ну ступай. 2. Базиль — гусарский полковник В канун двойных именин — бабушки Екатерины Николаевны Давыдовой и внучки Екатерины Николаевны Орловой — в Каменском доме шли последние приготовления к этому семейному торжеству.Старший сын Екатерины Николаевны от второго брака, Александр Львович Давыдов, как распорядитель предстоящего празднества, принимал доклады поваров и, пробуя кушанья и вина, бранил, хвалил и отдавал разные приказания огромному штату прислуги.Жена Александра Львовича, хорошенькая Аглая, до полудня бегала в коротенькой, до колен юбочке, примеряя то одно, то другое платье из тех, которые ей прислал из Парижа ее отец, герцог де Граммон. Все платья были ей к лицу, но надо было решить, какое именно надеть на завтрашний бал.В девичьей, как привидения, колыхались на вешалках длинные белые чехлы, накрахмаленные юбки и легкие шарфы.В нижней гостиной барышни рассматривали привезенные из Варшавы князем Барятинским рисунки модных причесок.Выдав ключнице Арине Власьевне ключи от сундуков с парадным столовым бельем, серебром и посудой, старуха Давыдова приказала, чтобы ее больше не беспокоили. Усевшись в глубокое кресло, она задумчиво смотрела в окно.У въезда в усадьбу, на косогоре, мужики устанавливали старую пушку для пальбы в честь именинниц.По дороге, вдоль еще не замерзшего Тясмина, время от времени показывались экипажи прибывающих в Каменку гостей. Екатерина Николаевна по возкам узнавала хозяев. Вот кишиневская колымага, в которой и прежде приезжал Пушкин. Вот чей-то щегольской дормез, огромный рыдван Лопухиных, высокая, как будка, карета князя Федора Ухтомского… Мужичьих телег и саней она и не считала. А они везли ей из многочисленных ее деревень битую птицу, дичь, мед, варенье, тонкие полотна, вышивки и кружева.Из заглавных букв названий деревень, принадлежащих старой Екатерине Николаевне, составлялась фраза: «Лев любит Екатерину».Лев Давыдов женился на Екатерине Николаевне вскоре после смерти ее первого мужа — Раевского.Второй муж в самом деле крепко любил Екатерину Николаевну.Все это богатство, почет, гости — для нее ничто по сравнению с его любовью. Но сердце, которое так нежно и пламенно билось, давно истлело.И Екатерина Николаевна глубоко вздыхала, думая о прошлом.Ей надо было отгрустить сегодня, чтобы завтра с гостями быть, как всегда, радушной и веселой хозяйкой.Уже совсем стемнело, когда Клаша нарушила ее покой: пришла за ключом от заветного шкафа с саксонскими и севрскими вазами — особенно дорогими для старухи подарками покойного мужа.Екатерина Николаевна, прищурив немного выпуклые, все еще красивые глаза, молча посмотрела на Клашу и так же молча подала ей вычурный ключ.Клаша опрометью понеслась в болшой зал.Там уже вытянулся во всю длину сверкающий парадный стол. Граненые подвески канделябров бросали на снежно-белые скатерти подвижные радуги. Хрустальные бокалы таили в себе множество пучков сине-зелено-малиновых искр. Сдержанным блеском отливало серебро. Синий с выпуклыми золотыми цветами фарфоровый сервиз чудесным узором тарелок и блюд раскинулся по всему столу.В буфетной девушки перетирали вазы, украшенные пасторальными пастушками и пастушками, золотыми виньетками, фарфоровым кружевом.В вазы наливали воду для живых цветов. За ними послали в оранжерею Улиньку и Клашу.Старик садовник, выходец из Голландии, посмотрел на девушек поверх очков и ткнул пальцем в зеленый низкий ящик с резедой.— Это для гирлянд, — строго сказал он, — а вот там для стола…Улинька приподняла ветошь и ахнула:— Ах вы, мои красавицы! Ну и розы! Ты, Клаша, только погляди хоть на эту! — и она отделила от целого снопа только что срезанных еще влажных роз одну черно-пунцовую. — Ведь что же это за прелесть! — любовалась она цветком.— Это «французская королева», — с гордостью, как отец о красавице дочери, сказал садовник.Острое личико Клаши ткнулось в корзинки с пармскими фиалками:— Вот дух-то райский! Инда сердце заколотилось! Нюхни-ка, Улинька.Взяв цветы, девушки заторопились.— Ты, Улья, приди еще, — сказал садовник. — Я буду приготовить корзинка только белые розы.— Ладно, Франц Карлович, я мигом, — ответила Улинька.Василий Львович дочитал последнюю страницу французского романа. Встал. Потянулся. Потом подошел к зеркалу и внимательно поглядел на свое отражение.«Полнеть начинаю. Для тридцати двух лет рановато».Оправил гусарский полковничий мундир и закрутил тонкие, в стрелку, усы. Постоял неподвижно несколько мгновений.«Пойти в биллиардную, что ли? Пушкин с нашими, наверно, там».— Куда это? — окликнул он встретившуюся в полутемной гостиной Улиньку.Она молча посторонилась, пропуская Василия Львовича. Но он взял ее за руку:— Ты в мой нынешний приезд все избегаешь меня, Улинька. Отчего бы это?— Сами знаете, барин…— Как? Барин? Ты за что же меня из Василия Львовича в барина разжаловала? Почему глаза прячешь? — Василий Львович привлек ее к себе и крепко поцеловал.Улинька коротко вздохнула.— Как от тебя цветами пахнет! — прошептал Василий Львович.Глаза Улиньки блеснули в полумраке.— А это вот от чего, — она взяла его руку и приподняла. Пальцы Базиля коснулись сначала ее теплой, упругой щеки, потом чего-то прохладно-нежного. Улинька слегка наклонила к нему голову и тихо проговорила: — Понюхайте-ка…Базиль почувствовал сильный запах розы. Он потянул вколотый в ее косу цветок. Улинька придержала розу. Завязалась легкая борьба.— Приди сегодня ко мне, Улинька.Девушка отрицательно покачала головой.— Почему же? Неужели ты боишься, что я посягну тебя обидеть? Ведь прежде ты не раз заходила ко мне, и, помнишь, как славно мы с тобой беседовали…— А нынче не приду, — строго повторила Улинька.Базиль взял ее за обе руки:— Да почему же? Почему?— Сами понимать должны, — с порывистым вздохом ответила она.— Ах ты, своенравная моя! Упрямица эдакая! — и Базиль снова несколько раз поцеловал ее в губы.Чьи-то шаги послышались на лестнице. Улинька рванулась из его рук и побежала в оранжерею.Стоя перед садовником, она все еще испытывала сладостную тревогу, охватившую ее от поцелуев Базиля и от его горячего дыхания.«Сами знаете», — сказала она Базилю: она была уверена, что и он чувствует то, иное, чего не было между ними в прежние его наезды в Каменку.Поздно вечером Улиньку послали к ключнице Арине Власьевне за липовым цветом: заболела Елена Николаевна. Прикрывая ладонью свечу, Улинька уже подошла к двери, ведущей в пристройку, где жила Арина Власьевна.— Так не придешь? — неожиданно послышался голос Василия Львовича.Улинька вздрогнула.— Нет, Василий Львович, не приду, — твердо проговорила она и хотела идти.Но Базиль взял у нее из рук свечу и поставил на подоконник.— Видно, я больше тебе не мил, — сказал он. — Ну-ка, погляди мне в глаза, — и он приподнял ее лицо за подбородок. При слабом пламени свечи все же было видно, как это молодое красивое лицо залилось густым румянцем.— Пуще прежнего милы. Чай, сами видите, — с глубокой нежностью произнесла Улинька. — А прийти никак невозможно…Базиль вдруг крепко взял ее за плечи.— А если я прикажу тебе нынче же в ночь прийти ко мне, — изменившимся, требовательным голосом спросил он, отделяя каждое слово, — ты, что же, и тогда не придешь?!Улинька мгновенно побледнела так, что темная родинка над губой сделалась вдруг угольно-черной. Гибким движением освободив свои плечи от пальцев Базиля, она проговорила с горькой усмешкой:— Помилуйте, батюшка барин, осмелюсь ли я, холопка, ослушаться воли господской… — и застыла в обычном для крепостных покорном поклоне. Пальцы ее опущенных рук коснулись пола, а длинная золотистая коса, свесившись через плечо, скользнула по лакированному ботфорту Базиля…Он резко повернулся и, звеня шпорами, быстро взбежал по лестнице, ведущей в мезонин.Всю ночь Улинька просидела у постели Элен. Та несколько раз отправляла ее спать, но Улинька делала вид, что не слышит этих приказаний, и не поднимала головы, склоненной на спинку кровати.«Ну, и пусть спит», — поправляя подушки, подумала Елена. И уж не слышала, как, осторожно ступая, подошла сестра Маша и прикоснулась пальцами к ее лбу.При свете свечи пальцы Маши влажно блеснули; она радостно вздохнула.— Вспотели-с? — чуть слышно спросила Улинька.— Да, да. Я так рада. Хорошо, что маменьке с папенькой не сказывали, а то бы они взволновались.Маша заботливо поправила одеяло и попробовала приготовленное для сестры питье.— А ты не заснешь? — заправляя под кружевной чепчик свои черные локоны, спросила она.— Что вы, барышня, мне нынче и вовсе не до сна.— Ну, сиди.С утра двадцать четвертого ноября старуха Давыдова принимала поздравления. Вторая именинница — Катиш Орлова — сидела рядом.По обычаю каменского дома, после молебна в гостиной у Екатерины Николаевны собирались на короткое время только свои. К гостям же выходили все вместе под звуки торжественного марша.Екатерина Николаевна в пышном атласном платье и кружевах, с крупными жемчугами на шее — подарком «светлейшего» дядюшки Потемкина — шла впереди с сыном от первого брака, генералом Раевским. За ними по старшинству двигались остальные. Мужчины в парадных мундирах и фраках, дамы и барышни в шумящих шелковых платьях и драгоценностях, а за ними напомаженные, нарядные дети с гувернантками и гувернерами. Все гости, от генерал-аншефов до кучеров и дворовых девушек, своих и чужих, в этот день должны были одеваться во все лучшее, непременно праздничное.Поздравив мать и племянницу, Василий Львович, сославшись на головную боль, вышел с заднего крыльца и приказал казачку Гриньке подать верховую лошадь.Увидев хозяина, пегая грациозная Астра звучно заржала.Базиль ласково потрепал ее по загривку и, поправляя уздечку, на миг увидел в темном лошадином глазу маленькое отражение собственного лица.— Вот что, Гриня… — начал было он и запнулся в окне нижнего этажа, там, где помещалась девичья, мелькнуло Улинькино лицо.Базиль нахмурился, вскочил в седло и, пришпорив Астру, галопом поскакал по дороге к Тясмину.Впереди расстилались холмистые поля, покрытые ледяной корой. Направо от новой кирпичной с белыми колоннами мельницы виднелись простые ветряки. Как фантастические существа, они взмахивали крыльями, словно пытались подняться над землей. Вокруг ветряков, отыскивая хлебные зерна, кружились стаи ворон. Их картавый крик неумолчно стоял в воздухе.И во всем этом — и в тускло отсвечивающих ледяной корой полях, и в высоких безлистных тополях, стоящих, как вехи, вдоль дороги, и в ветряках, беспомощно взмахивающих крыльями, — Василий Львович видел ту же грусть, какую чувствовал в собственней душе с момента вчерашней сцены с Улинькой у дверей пристройки.«Нехорошо, ах, как нехорошо получилось! — болезненно морщился он. — И с какою укоризной она сказала: „Смею ли я холопка, ослушаться воли господской…“ Очень кстати вышло, что Элен занемогла, а то Улинька, пожалуй, пришла бы. И уж тогда…»Базиль всей грудью вдохнул холодный воздух. Астра, как будто понимая настроение седока, замедлила бег. Базиль опустил поводья, снял фуражку и подставил голову порывам холодного ветра.Возвратившись домой, он увидел на крыльце Улиньку. Она была в розовом ситцевом платье и накинутом на плечи полушалке.Базиль бросил поводья подбежавшему Гриньке и быстро подошел к девушке.— Улинька, не сердись на меня, — виновато заглядывая ей в глаза, просительно проговорил он.Улинька опустила ресницы, и густая тень упала от них на ее свежие щеки.— Хорошо, что вы подоспели, а то уж за стол сейчас пошли, — сдержанно проговорила она.— А что же ты в одном платье? Ведь холодно. Долго ли простудиться. — Базиль просунул руку под Улинькин платок и ласково взял ее за теплый локоть.Девушка не могла сдержать счастливой улыбки.— Где же холодно, — возразила она таким же глубоким, грудным голосом, каким читала пушкинские стихи. — Мне сдается, что сейчас май месяц стоит. — И, широко запахнувшись полушалком, как будто взмахнула крыльями, она побежала на ледник передать приказание Александра Львовича — нести к столу серебряные кадушечки с замороженным шампанским.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106