Шел уже девятый час вечера, и ювелирный квартал был пуст. Мы проходили мимо магазинчиков, закрытых на железные решетки. На мостовой валялись мятые газеты. В День труда никто не работает.
Где-то посередине квартала Мордехай остановился и отпер металлическую решетку. За ней оказалась узкая темная лестница. Мы поднялись на самый верх, и там Мордехай открыл еще одну дверь.
Мы оказались в огромном помещении на верхнем этаже. Массивные светильники свисали с потолка высотой в тридцать футов. Когда Мордейхай включил свет, хрустальные подвески люстр отразились в высоких окнах. Он пересек комнату. Повсюду красовались пушистые ковры темных цветов, красивые деревья в кадках, кресла, застеленные богатыми мехами. Столы были завалены произведениями искусства и книгами. Примерно так выглядела бы моя квартира, если бы я была богаче, а мое жилье — больше. На одной стене висела шпалера, которая, наверное, была такая же древняя, как и сами шахматы Монглана.
Соларин и мы с Лили расселись на мягких уютных кушетках. Перед нами на столе стояла большая шахматная доска. Лили сняла фигуры, которые стояли на ней, а Соларин принялся доставать из сумки наши фигуры и расставлять их.
Шахматные фигуры Монглана были слишком большими даже для алебастровой доски Мордехая, но выглядели они великолепно. Мягкий свет люстр играл на драгоценных камнях и сверкающих гранях.
Мордехай откинул шпалеру, открыл большой стенной сейф и достал ящик, в котором находилось еще двенадцать фигур. Соларин кинулся помогать ему.
Когда все фигуры были расставлены, мы принялись их разглядывать. Здесь были кони, которые стояли на задних копытах, слоны, верблюды с похожими на маленькие башни сиденьями на спинах, заменявшие в шахматах Монглана ладьи. Золотой король сидел верхом на толстокожем животном, королева — в паланкине. Все фигуры были украшены драгоценными камнями и выточены с таким изяществом и скрупулезностью, что ни одному мастеру нашего тысячелетия не удалось бы сделать достойную копию. Отсутствовали только шесть фигур: две серебряные пешки и одна золотая, золотой конь, серебряный слон и белый король — тоже серебряный. Собранные вместе фигуры производили невероятно сильное впечатление. Они были ослепительны. Какой извращенный ум нужно иметь, чтобы соединить красоту и смерть!
Мы достали покров и расстелили его на столе рядом с доской. У меня рябило в глазах от всех этих светящихся статуэток и драгоценных камней — сапфиров, рубинов, алмазов, желтых цитринов, светло-голубого аквамарина и светло-зеленого оливина, который цветом очень напоминал глаза Соларина. Соларин прижался ко мне, взял мою руку, и какое-то время мы сидели молча.
Лили достала бумагу, на которой была изложена наша версия того, как работают ходы. Теперь она положила ее рядом с покровом.
— Есть еще кое-что… Думаю, вы должны это увидеть, — сказал Мордехай и снова подошел к сейфу.
Вернувшись, он вручил мне маленький сверток. Я заглянула в его глаза, поблескивающие за толстыми стеклами очков. Он протянул руку Лили, как будто ждал, что она встанет.
— Пойдем, я хочу, чтобы ты помогла мне приготовить ужин. Подождем, пока не вернутся твой отец и Ним. Они будут очень голодны, когда приедут. Тем временем Кэт сможет прочесть то, что я ей дал.
Несмотря на протесты, он потащил Лили на кухню. Соларин придвинулся ко мне поближе, когда я открыла пакет и достала оттуда большой свернутый лист бумаги. Как Соларин и предсказывал, эта была та же самая бумага, на которой был написан дневник Мирен. Я порылась в сумке и достала его. Мне хотелось сравнить бумагу — так мы смогли бы установить, откуда были вырезаны листы. Я улыбнулась Соларину.
Он обнял меня, и я устроилась поудобнее, развернула лист и начала читать. Это была последняя глава дневника Мирей.
История черной королевы
В Париже как раз зацвели каштаны, когда весной 1799 года я покинула Шарля Мориса Талейрана, чтобы отправиться в Англию. Уезжать было горько, ибо я снова ждала ребенка.
Внутри меня зародилась новая жизнь, а вместе с ней и росло и желание, которое всецело завладело мною: закончить Игру; раз и навсегда.
Пройдет еще четыре года, прежде чем я снова увижу Мориса. Четыре года, за которые мир переживет много потрясений. Наполеон вернется, чтобы расправиться с Директорией, и назовет себя первым консулом, а затем и пожизненным консулом. В России Павел I будет убит собственными генералами и бывшим фаворитом своей матери Платоном Зубовым. Таинственный Александр, который был со мной в лесу рядом с умирающей аббатисой, станет обладателем фигуры из шахмат Монглана — черной королевы. Мир, который я знала: Англия и Франция, Австрия, Пруссия и Россия — будет неумолимо скатываться к новой войне. Талейран, отец моих детей, наконец получит от Папы разрешение на брак и женится на Катрин Ноэль Ворле Гранд — белой королеве.
Но у меня был покров, рисунок, сделанный с доски, и уверенность, что семнадцать фигур я могу собрать, когда пожелаю. Не только те девять, что были закопаны в Вермонте, но еще восемь: семь, которые принадлежали мадам Гранд, и одна, что была у Александра. С этим знанием я и вернулась в Англию, в Кембридж, где, как рассказал мне Уильям Блейк, хранились заметки Исаака Ньютона. Блейк страдал почти нездоровой тягой к подобным вещам и добыл для меня разрешение ознакомиться с этими работами.
Босуэлл умер в мае 1795 года, а великий шахматист Филидор пережил его всего на три месяца. Старые защитники были мертвы, невольные союзники покинули белую королеву в связи с кончиной. Я должна была сделать свой ход, прежде чем у нее появится время набрать новую команду.
Незадолго до того, как Шахин и Шарло вернулись с Наполеоном из Египта, 4 октября 1799 года, в точности через шесть месяцев после моего собственного дня рождения, я родила в Лондоне девочку. Я окрестила ее Элизой, в честь Элиссы Рыжей, великой женщины, которая основала Карфаген и в честь которой была названа сестра Наполеона. Однако я чаще зову ее Шарлотой, не только в честь ее отца, Шарля Мориса, и брата Шарло, но и в память другой Шарлотты, которая отдала за меня свою жизнь.
Именно в это время, когда Шарло с Шахином присоединились ко мне в Лондоне, и началась настоящая работа. Ночи напролет мы корпели над древними манускриптами Ньютона, при свечах изучали его многочисленные записки и опыты. Но все было тщетно. Спустя месяцы я пришла к выводу, что даже этот великий ученый не смог разгадать тайну. И вдруг я поняла, что не знаю, в чем на самом деле заключается секрет.
— Восемь, — сказала я вслух как-то ночью, когда мы сидели в комнатах Кембриджа с видом на грядки, в комнатах, где почто сто лет назад трудился сам Ньютон. — Что в точности означает восемь?
— В Египте, — произнес Шахин, — верят в восемь божеств, которые породили все остальное, что есть на свете, В Китае верят в восемь бессмертных. В Индии считают, что Кришна Черный, восьмой сын, также стал бессмертным, орудием спасения человечества. Буддисты верят в восьмеричный путь вхождения в нирвану. В мифах разных народов много восьмерок…
— Все они означают одно и то же, — произнес вдруг Шарло, мой маленький сын, мудрый не по годам.—Алхимики искали нечто большее, чем умение превращать один металл в другой. Они хотели того же, что и египтяне, которые для этого строили пирамиды, того же, что и вавилоняне, когда те приносили младенцев в жертву языческим богам. Алхимики всегда начинают с молитвы Гермесу, который был не только проводником душ в Аид, но также и богом-целителем…
— Шахин забил тебе голову всякой мистикой, — сказала я. — То, что мы ищем, — это научная формула.
— Но, мама, это она и есть, разве ты не видишь? — ответил Шарло. — Именно поэтому они и поклонялись Гермесу. Первый этап состоит из шестнадцати шагов. Проделав их, алхимики получают в виде осадка красновато-черный порошок. Из него лепят лепешку, которую называют философским камнем. На втором этапе он используется в качестве катализатора при трансмутации металлов. В третьей, и последней, фазе этот порошок смешивается с особой водой — росой, которая выпадает в определенное время года, когда солнце находится между Тельцом и Овном. На всех картинках во всех книга: показано, что как раз в твой день рождения подлунная роса особенно тяжелая. Это время, когда начинается третья фаза.
— Я не понимаю, — смутилась я. — Во что превращается эта вода, когда ее смешивают с порошком философского камня ?
— Ее называют эликсир, — сказал Шахин. — Он приносит здоровье, долгую жизнь и излечивает все раны.
— Матушка, — произнес Шарло, серьезно глядя на меня, это секрет бессмертия. Эликсир жизни.
Четыре года ушло у нас на то, чтобы вплотную подойти к этому переломному моменту в Игре. Но хотя теперь мы знали, для чего нужна формула, мы по-прежнему не имели представления, как она работает.
Стоял август 1803 года, когда я вместе с Шахином и двумя детьми приехала в Бурбон-Л'Арчамбо в центре Франции, город, от которого получила свое имя королевская династия Бурбонов. В этот город каждый август приезжал на воды Морис Талейран.
Минеральный источник был окружен древними дубами, по обе стороны от тропинки, которая вела к нему, цвели пионы. В первое же утро я стояла на этой тропинке среди цветов и порхающих бабочек, одетая в такой же белый балахон, какие здесь носили все, и ждала, когда в конце тропинки появится Морис.
За четыре года, которые прошли с тех пор, как я видела его в последний раз, он сильно изменился. Хотя мне не было еще и тридцати, ему скоро должно было исполниться пятьдесят. Его прекрасное лицо избороздили морщины, в непудреных вьющихся волосах солнце высвечивало серебряные пряди. Он увидел меня и застыл на тропинке, не отрывая взгляда от моего лица. Его глаза оставались такими же синими и сияющими, какими я запомнила их в то утро, когда впервые увидела его в студии Давида.
Морис подошел ко мне, как будто ожидал найти меня здесь, провел рукой по моим волосам и принялся рассматривать меня.
— Я никогда не прощу тебя, — были его первые слова, — за то, что дала мне узнать, что такое любовь, а затем бросила меня в одиночестве. Почему ты никогда не отвечала на мои письма? Почему ты исчезаешь, а потом появляешься ненадолго, снова и снова разбивая мое сердце? Иногда я ловлю себя на мысли, что лучше бы мне никогда не встречаться с тобой.
Затем, опровергая свои собственные слова, он схватил меня и страстно прижал к себе. Его губы скользнули от моего рта к шее, затем к груди. Как и прежде, я почувствовала, как его любовь окутывает меня. Борясь с собственным желанием, я нашла в себе силы вырваться из его объятий.
— Я приехала, чтобы взять с тебя обещание, — сказала я ему слабым голосом.
— Я сделал все, что обещал тебе, и даже больше, — ответил он резко. — Я пожертвовал ради тебя всем, возможно, даже своей бессмертной душой. В глазах Господа, я все еще его служитель. Я женился на женщине, которую не люблю, которая никогда не родит мне детей. А ты, которая родила мне двоих, не даешь мне даже взглянуть на них.
— Они здесь, вместе со мной, — сказала я. Он посмотрел на меня недоверчиво.
— Но сначала, где фигуры белой королевы?
— Фигуры…— В его голосе послышалась горечь. — Не беспокойся, они у меня. Я обманом выманил их у женщины, которая любит меня сильнее, чем ты любила когда-нибудь. Теперь ты используешь детей как заложников, чтобы получить эти фигуры. Господи, ты всегда поражала меня. — Он замолчал. Резкость, с которой он говорил со мной, никуда не исчезла, но она смешалась с темной страстью. — То, что я не могу жить без тебя, — прошептал он, — порой кажется мне самой страшной мукой.
Он задрожал от обуревавших его эмоций. Его руки обхватили мое лицо, губы прижались к моим губам, хотя мы стояли на тропинке, где могли в любой момент появиться люди. Как всегда, сила его любви заслонила все. Мои губы возвращали ему поцелуи, руки ласкали его кожу.
— На этот раз мы не будем делать ребенка, — прошептал он. — Но я сделаю так, чтобы ты полюбила меня, даже если это будет последнее, что я совершу в этой жизни.
Чувства, которые испытал Морис, когда впервые увидел наших детей, трудно описать. Мы пришли в купальню в полночь, Шахин остался охранять вход в нее.
Шарло уже исполнилось десять лет, и он выглядел как пророк, о котором говорил Шахин. У него была грива рыжих, волос, разметавшаяся по плечам, и синие сверкающие глаза, которые словно могли видеть сквозь время и пространство. Маленькая Шарлотта в свои четыре года напоминала Валентину, когда той было столько же лет. Она сразу же очаровала Талейрана, когда мы сели в ванну с минеральной водой.
— Я хочу забрать детей с собой, — произнес Талейран в конце, гладя Шарлотту по волосам, как будто не мог отпустить ее. — Тот образ жизни, который ты ведешь, не для ребенка. Никто не узнает о том, что нас связывает. Я получил имения в Валенсии. Я могу передать детям свой титул и землю. Пусть их происхождение останется тайной. Только если ты согласишься на это, я отдам тебе фигуры.
Я знала, что он был прав. Что за мать я для них, если моя жизнь — игрушка в руках неподвластных мне сил? В глазах Мориса я видела любовь к детям. Так может любить лишь тот, кто дал им жизнь. Однако все было не так просто…
— Шарло должен остаться, — сказала я. — Он был рожден перед ликом богини, именно он разгадал эту головоломку. Так было предсказано.
Шарло шагнул в горячей воде к отцу и положил ему руку на плечо.
— Ты будешь великим человеком, — сказал он, — и великая власть будет дана тебе. Ты будешь жить долго, но после нас детей у тебя больше не будет. Ты должен забрать мою сестру Шарлотту. Выдай ее замуж за своего родственника, чтобы потом в ее детях снова слилась воедино наша кровь. Я должен вернуться в пустыню. Моя судьба там…
Талейран изумленно посмотрел на мальчика, но Шарло еще не закончил.
— Ты должен порвать с Наполеоном, ибо скоро он падет. Если ты поступишь так, то твое могущество переживет много катаклизмов, которые изменят мир. И ты должен сделать кое-что еще, для Игры. Забери у русского царя Александра черную королеву.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91