Лили и в лучшие времена не была сдержанным водителем, а сейчас она вела машину так, словно у нее была лицензия на убийство. Одолев на всех парах грунтовку, мы выехали на автостраду. Все молчали, затаив дыхание, Камиль беспрестанно оглядывался назад. Лили разогнала машину до скорости восемьдесят миль в час, затем девяносто. Когда она собралась перевалить за сто миль в час, впереди показался кордон. Лили ударила по тормозам.
— Красная кнопка на приборной доске! — заорал Камиль, стараясь перекричать визг шин.
Я потянулась и нажала упомянутую кнопку. По ушам ударил визг сирены, а на панели замерцала маленькая красная лампочка.
— Прекрасное оборудование! — бросила я через плечо Камилю, когда мы промчались мимо бросившихся врассыпную людей в форме.
Лили, отчаянно лавируя на большой скорости, преодолела кордон. Мелькнули и исчезли бледные лица с удивленно вытаращенными глазами.
— Пост министра дает некоторые преимущества, — скромно заметил Камиль. — Однако с другой стороны Сиди-Фрейдэк стоит еще один кордон.
— Торпеды к бою, машина — полный вперед!!! — закричала Лили, снова вдавив педаль газа в пол, и «ситроен» понесся по шоссе, словно вышел на финишную прямую.
Второй кордон мы преодолели как и первый, оставив стражей порядка в облаке пыли.
— Кстати, — сказала Лили, покосившись на Камиля в салонное зеркало, — мы ведь толком не знакомы. Я Лили Рэд. Слышала, вы знаете моего деда.
— Следи за дорогой, — рявкнула я, когда машина неожиданно завиляла на крутом спуске.
Мы ехали вдоль берега, и ветер был такой, что нас едва не сдувало.
— Мордехай с моим отцом были очень близкими друзьями, — сказал Камиль. — Возможно, мы с вашим дедом еще когда-нибудь встретимся. Пожалуйста, передавайте ему от меня самые лучшие пожелания.
Тут Камиль обернулся и уставился в заднее окно. Нас быстро догоняли фары какого-то автомобиля.
— Прибавь газу! — велела я Лили. — Настало время поразить нас своим водительским мастерством.
Камиль что-то пробормотал, держа под прицелом машину позади нас, которая тоже включила сигнальную сирену. Он пытался рассмотреть ее сквозь порывы ветра и пыли.
— Иисусе! Это копы…— охнула Лили, слегка сбросив газ.
— Гони! — сердито рявкнул Камиль через плечо.
Она послушно нажала на газ, «ситроен» чуть вильнул, но тут же выровнялся. Стрелка спидометра уперлась в отметку 200 километров в час. 120 миль в час, прикинула я. По такой извилистой дороге ни мы, ни наши преследователи не смогли бы ехать быстрее. Да и порывы ветра хлестали нас со всех сторон, усложняя задачу.
— Есть еще один путь в Казбах, — сказал Камиль, продолжая смотреть назад. — Он займет всего десять минут, придется срезать через Алжир. Но я знаю эти окраинные улочки гораздо лучше, чем наш друг Шариф. Эта дорога приведет нас в Казбах через… В общем, я знаю, как найти Минни,—тихо добавил он. — Это ведь дом моего отца.
— Минни Ренселаас живет в доме твоего отца? — закричала я. — Ты ничего не сказал мне об этом, когда мы были в горах.
— Мой отец держал дом в Казбахе для своих жен.
— Жен? — переспросила я.
— Минни Ренселаас — моя мачеха, — объяснил Камиль. — Мой отец был черным королем.
Наша машина покатилась по одной из боковых улочек, которые образовывали лабиринт верхней части Алжира. На языке у меня вертелся миллион вопросов, но я не отрывала глаз от машины Шарифа. Разумеется, стряхнуть преследователей с хвоста нам не удалось, но они отстали, света фар их автомобиля больше не было видно. Мы выскочили из машины и ринулись в лабиринт пешком.
Лили наступала на пятки Камилю, держась за его рукав, я старалась не отставать. Улочки были такие темные и узкие, что я споткнулась и чуть не упала.
— Я что-то не врубаюсь, — говорила Лили громким хриплым шепотом, пока я оглядывалась на предмет погони. — Если Минни была женой голландского консула Ренселааса, как могла она выйти замуж за твоего отца? Похоже, моногамия не слишком-то популярна в этих краях…
— Ренселаас умер во время революции, — ответил Камиль. — Минни было необходимо остаться в Алжире, и мой отец предложил ей свою защиту. Хотя они относились друг к другу очень тепло, по-дружески, даже любили друг друга, я подозреваю, что это был брак по расчету. Как бы там ни было, после свадьбы мой отец не прожил и года.
— Если он был черным королем и его убили, почему же Игра не закончилась? — просипела Лили. — Ведь «шах-мат» означает «смерть королю»?
— Игра продолжается, точно как и в жизни,—ответил Камиль, быстро шагая по улочкам. — Король умер, да здравствует король!
Я взглянула на узкую полоску неба над головой — улицы становились все более тесными, мы приближались к Казбаху. Ветер шумел в вышине, но не задувал в переулки, по которым мы пробирались. Сверху на нас сыпался тонкий слой пыли, какое-то темно-красное пятно заслонило луну. Камиль посмотрел на нас.
— Сирокко, — осторожно сказал он. — Он приближается, нам надо поторопиться. Надеюсь, он не нарушит наши планы.
Я снова посмотрела на небо. Сирокко — это песчаная буря, одна из самых страшных на земле. Мне очень захотелось очутиться под крышей, прежде чем она начнется. Камиль остановился в маленьком тупике и достал из кармана ключ.
— Опиумный притон! — прошептала Лили, вспомнив наш последний поход в Казбах. — Или это был гашиш?
— Это другой путь, — сказал Камиль. — Ключ от этой двери есть только у меня.
В темноте он отпер замок, пропустил вперед сначала меня, а потом Лили. Я услышала, как он снова запирает дверь за нами.
Мы очутились в длинном темном коридоре, в дальнем конце которого виднелся свет. В потемках ничего не было видно, под ногами мягко пружинил ковер.
Пройдя коридор до конца, мы попали в большую комнату. Пол в ней был устлан дорогим персидскими коврами, в дальнем углу на столике стоял золотой подсвечник — единственный источник света. Однако его было достаточно, чтобы мы смогли разглядеть богатую обстановку комнаты: низкие столешницы из каррарского мрамора, желтый шелк оттоманок с золотой бахромой, кушетки глубоких, ярких тонов. На пьедесталах и на столах были расставлены статуи и статуэтки. Даже я, отнюдь не великий знаток искусства, смогла оценить их великолепие. В дрожащем золотистом свете свечей комната представлялась сокровищницей, поднятой со дна древнего моря. Воздух казался мне плотнее воды, когда я, преодолевая его сопротивление, шла через комнату. Лили не отставала от меня ни на шаг.
В дальнем конце комнаты в платье из золотой парчи, расшитом сияющими в свете свечей монетами, ждала нас Минни Ренселаас. Рядом с ней с рюмкой ликера в руке стоял Александр Соларин.
Соларин поднял на меня бледно-зеленые глаза и ослепительно улыбнулся. Я часто думала о нем с тех пор, как он исчез ночью из кабаре на пляже, и меня не оставляло ощущение, что мы еще увидимся. Он шагнул мне навстречу, взял за руку и повернулся к Лили.
— Мы не были официально представлены, — произнес он.
Она тут же ощетинилась и глянула так, словно хотела бросить ему перчатку — или шахматную доску — и немедленно вызвать к барьеру.
— Я Александр Соларин, — как ни в чем не бывало продолжал русский. — А вы — внучка одного из самых блестящих шахматистов. Надеюсь, я скоро смогу вернуть вас ему.
Услышав эту тираду, Лили немного смягчилась и пожала ему руку.
— Достаточно, — сказала Минни, когда подошел Камиль и присоединился к нам. — Нельзя терять времени. Я так понимаю, что фигуры у вас?
Я увидела стоявший рядом со столом металлический ящик, в котором хранился покров.
Сняв с плеча рюкзак, я подошла к столу и принялась по одной вытаскивать фигуры. На столе при свете свечей драгоценные камни засверкали, а фигуры стали излучать то загадочное сияние, которое я заметила еще в пещере. Некоторое время мы все молча любовались ими. Сверкающий верблюд, конь, вставший на дыбы, ослепительные король с королевой. Соларин наклонился, чтобы коснуться их, затем посмотрел на Мин-ни. Она первой нарушила молчание:
— Наконец-то. Спустя столько лет они воссоединятся с другими фигурами. В этом твоя заслуга. За эти годы много людей погибло, но благодаря тебе их смерть была не напрасна.
— С другими фигурами? — спросила я, вытаращившись на Нее в тусклом свете.
— В Америке, — пояснила Минни с улыбкой. — Сегодня ночью Соларин заберет вас обеих в Марсель, там мы организовали проход для вашего возвращения.
Камиль полез в карман своего пиджака и вернул Лили паспорт. Она взяла документ, однако мы обе в изумлении смотрели на Минни.
— В Америку? — спросила я. — Но у кого эти фигуры?
— У Мордехая, — все с той же улыбкой ответила она. У него еще девять фигур. Вместе с покровом у вас будет больше половины формулы, — добавила она, вручая мне шкатулку. — Впервые за последние двести лет удастся собрать так много.
— Что произойдет, когда мы их соберем? — спросила я.
— Это тебе и предстоит выяснить, — серьезно ответила Минни. Затем она снова посмотрела на фигуры на столе, все еще излучавшие сияние. — Теперь твоя очередь.
Она медленно повернулась и коснулась руками лица Соларина.
— Милый Саша, — сказала она ему со слезами на глазах. — Береги себя, дитя мое. Защити их…
Она поцеловала его в лоб. К моему удивлению, Соларин обнял ее и спрятал лицо у нее на плече. Мы все удивленно наблюдали, как молодой шахматист и элегантная Мокфи Мохтар молча обнимают друг друга. Когда они разомкнули объятия, Минни повернулась к Камилю и пожала ему руку.
— Проводи их до порта, — прошептала она.
Не сказав больше ни слова, она повернулась и вышла из комнаты. Соларин и Камиль молча смотрели ей вслед.
— Вам пора, — сказал наконец Камиль, повернувшись к Соларину. — Я присмотрю, чтобы с ней все было в порядке. Да пребудет с вами Аллах, друзья мои.
Он собрал фигуры, стоявшие на столе, и снова засунул их в мой рюкзак, затем взял у меня из рук шкатулку и уложил туда же. Лили стояла столбом, прижимая к себе Кариоку.
— Не понимаю, — слабым голосом произнесла она. — В смысле — как это? Мы уезжаем? Но как же мы попадем в Марсель?
— У нас есть судно, о котором никто не знает, — сказал Камиль. — Пошли, нам нельзя терять ни минуты.
— А как же Минни? — спросила я. — Мы еще увидимся с ней?
— Не теперь, — отрывисто сказал Соларин, выходя из оцепенения. — Нам нужно выйти в море до того, как разразится буря. Главное — выбраться из порта, дальше все просто.
Я все еще пребывала в какой-то прострации, когда обнаружила, что мы снова очутились на темных улочках Казбаха.
Мы молча торопливо шагали по узким переулкам, между домами, стоявшими так близко напротив друг друга, что над головой почти не было видно неба. Когда мы приблизились к порту, я поняла это по запаху рыбы. Мы вышли на широкую площадь рядом с мечетью Рыбака, туда, где много дней назад встретились с Вахадом. Казалось, что с тех пор прошли месяцы. По мостовой мела неистовая песчаная поземка. Соларин схватил меня за руку и быстро потащил через площадь, Лили с Кариокой на руках бегом кинулась вдогонку.
Мы уже спускались по Рыбацкой Лестнице к порту, когда я наконец перевела дух и спросила Соларина:
— Минни называла тебя «мое дитя» — может, она и тебе приходится мачехой?
— Нет, — ответил он, волоча меня за собой через две ступеньки. — Я молю Бога, чтобы Он позволил увидеть ее еще раз перед смертью. Она моя бабушка…
Затишье перед бурей
Я шел один под звездами, хранящими молчанье,
И размышлял о том, дана ли звукам власть
И какова она…
Я замер под скалой, во мраке ночи,
Еще черней казавшейся пред бурей,
И слушал шепот призрачный земли,
Те голоса, что старше всех столетий,
Чей дом в потоках ветра затерялся.
И так стоял я, мнимой властью упоен…
Уильям Вордсворт. Прелюдия
Вермонт, май 1796 года
Талейран, хромая, брел через лиственный лес. Кроны деревьев сплетались над головой, образуя своды диковинного собора зелени и весны, тут и там сквозь них прорывались столбы солнечного света. Яркие зеленые колибри порхали вокруг, собирая нектар с колокольчиков вьюнка, свисавшего со старого дуба подобно полупрозрачным занавесям. Земля под ногами еще была влажной после недавнего ливня, с листьев то и дело срывались капли воды, зелень вокруг была усыпана ими, словно сверкающими бриллиантами.
Больше двух лет провел Талейран в Америке, здесь сбылись все его ожидания, но не надежды. Французский посол в Америке, бюрократ и посредственность, уловил честолюбивые политические устремления Талейрана, знал он и об обвинении в измене, которое все еще висело на бывшем епископе. Посол позаботился, чтобы Талейран не смог представиться Джорджу Вашингтону, и двери высшего общества Филадельфии так же быстро закрылись перед Морисом, как это произошло раньше в Лондоне. Только Александр Гамильтон оставался ему другом и союзником, однако не мог предложить ему никакой работы. Наконец сбережения Талейрана истощились, и он был вынужден продать свое поместье в Вермонте новоприбывшим эмигрантам из Франции. По крайней мере, это позволит ему не умереть с голоду.
Теперь он, опираясь на прогулочную трость, брел по нетронутой земле поместья, измеряя участки, которые назавтра перейдут в собственность новых владельцев, и предавался горьким размышлениям о своей загубленной жизни. В самом деле, что у него осталось? И стоило ли за это малое так цепляться? Ему сорок два года, но ни многочисленные поколения родовитых предков, ни блестящее образование не помогли ему. За небольшим исключением все американцы были неотесанными дикарями и преступниками, изгнанными из цивилизованных стран Европы. Даже высший свет Филадельфии был образован хуже варваров вроде Марата, который имел медицинскую степень, или Дантона, изучавшего юриспруденцию.
Однако большинство тех, кто провозгласил, а затем возглавил революцию, были мертвы. Марат убит; Камиль Демулен и Жорж Дантон оказались на той самой гильотине, куда отправляли других; Эбер, Шометт, Кутон, Сен-Жюст; Леба, который предпочел выстрел в голову аресту; братья Робеспьеры, Максимилиан и Августин, чьи жизни, оборвавшись под лезвием гильотины, положили конец террору.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91