Не могу сказать, чтобы это ощущение мне нравилось.
Мы остановились перед моим домом, Ним вышел и поздоровался с Босуэллом, сунув ему в руку двадцатидолларовую бумажку.
— Мы всего на несколько минут, старина, — сказал Ним. — Не мог бы ты присмотреть за машиной, пока мы не вернемся? Она для меня что-то вроде фамильной реликвии.
— Конечно, сэр, — услужливо сказал Босуэлл. Проклятие, он даже обошел вокруг и помог мне выйти.
Удивительно, что делают с людьми деньги!
Я забрала на столе дежурного письмо. В конверте от «Фулбрайт Кон» были билеты. Мы с Нимом вошли в лифт и поехали наверх.
Ним осмотрел мою дверь и сказал, что больше осматривать нечего. Если кто и заходил в мою квартиру, то сделал это с помощью ключа. Как в большинстве квартир Нью-Йорка, моя дверь была сделана из стали двухдюймовой толщины, на ней стояли двойные запоры.
Ним проводил меня из прихожей в гостиную.
— Полагаю, горничная раз в месяц творит здесь чудеса, — прокомментировал он. — Как лицо, привлеченное в качестве детектива, я не могу придумать иной причины, по которой ты развела здесь столько пыли и памятных безделушек.
Он сдул облачко пыли со стопки книг, взял одну и переливал ее.
Я погрузилась в гардеробную и извлекла оттуда вельветоне брюки цвета хаки и ирландский рыбацкий свитер из некрашеной шерсти.
— Ты играешь на этой штуке? — спросил он из спальни. — заметил, что клавиши чистые.
— Я училась в музыкальном колледже, — крикнула я в сторону спальни. — Из музыкантов получаются лучшие компьютерщики. Лучше, чем из инженеров и физиков, вместе взятых.
Насколько я знала, у Нима были степени инженера и физика. В гостиной стояла тишина, пока я переодевалась. Когда я босиком вернулась в холл, Ним стоял в центре комнаты и внимательно рассматривал мужчину на велосипеде, изображенного на картине, которую я поставила на пол и повернула к стене.
— Осторожно, — сказала я ему. — Она еще не высохла.
— Это ты нарисовала? — спросил он, продолжая рассматривать картину.
— Это она ввергла меня в неприятности, — объяснила я. — Я нарисовала картину, потом увидела мужчину, который выглядел точно так, как человек на картине. И пошла за ним…
— Что?!
Ним резко обернулся и взглянул на меня.
Я села на скамейку возле рояля и принялась рассказывать свою историю, начав с прибытия Лили с Кариокой. Неужели это было только вчера? На этот раз Ним меня не перебивал. Время от времени он поглядывал на картину, а потом снова смотрел на меня. Я рассказала ему о предсказательнице, и о моей поездке в отель «Пятая авеню» прошлым вечером, и о том, как обнаружила, что гадалки не существует в природе. Когда я закончила, Ним стоял и о чем-то думал. Я встала и пошла в гардеробную, выискала там старые кроссовки и жакет горохового цвета и стала натягивать кроссовки, заправляя низ брюк внутрь.
— Если ты не возражаешь, — задумчиво сказал Ним, — я бы хотел забрать этот рисунок на несколько дней.
Он снял картину и осторожно ухватил ее за подрамник.
— У тебя сохранилось стихотворение от предсказательницы?
— Где-то здесь, — сказала я, показывая на беспорядок.
— Давай взглянем, — предложил он.
Я вздохнула и стала шарить в гардеробной по карманам. Понадобилось около десяти минут, но в конце концов я откопала в недрах корзины для грязного белья салфетку, на которой Ллуэллин записал предсказание.
Ним взял салфетку из моих рук и сунул в карман. Подняв с пола не высохшую еще картину, он положил свободную руку мне на плечо, и мы пошли к двери.
— Не волнуйся насчет картины, — сказал он в прихожей. — Я верну ее через неделю.
— Можешь оставить ее себе, — сказала я. — В пятницу приедут грузчики паковать мои вещи. Вообще-то сначала я стала вызванивать тебя из-за этого. Я уезжаю из страны где-то на год или около того. Моя компания отправляет меня по делам за границу.
— Шайка продажных ублюдков, — проворчал Ним. — Куда они тебя посылают?
— В Алжир, — сказала я, когда мы добрались до двери. Ним замер и взглянул на меня. Затем он принялся смеяться.
— Детка, дорогая, — сказал он, — ты никогда не перестанешь удивлять меня. Ты больше часа загружала меня сказками об убийствах, увечьях, тайнах и заговорах. Забыла только упомянуть о самом главном.
Я не понимала, что его так развеселило.
— Об Алжире? — спросила я. — Как это связано?
— Скажи-ка, — Ним взял меня рукой за подбородок и заставил посмотреть себе в глаза, — слышала ли ты когда-нибудь о шахматах Монглана?
Проход коня
Рыцарь: Ты играешь в шахматы, верно?
Смерть: Как ты узнал?
Рыцарь: Видел на картинах и слышал в балладах.
Смерть: Да, я действительно довольно хороший игрок.
Рыцарь: Но ты не можешь быть лучше меня.
Ингмар Бергман. Седьмая печать
Туннель в центре города был почти пуст. Было уже около половины восьмого вечера, шум мотора «моргана» эхом отдавался от стен.
— Я думала, мы едем обедать! — громко сказала я, пытаясь перекричать этот рев.
— Мы и едем, — загадочно ответил Ним. — Ко мне на Лонг-Айленд. Я практически являюсь почтенным тамошним фермером. Хотя в это время года урожая не бывает.
— У тебя ферма на Лонг-Айленде? — спросила я.
Почему-то мне было трудно представить себе, что Ним где-то живет. Мне всегда казалось, что он появляется из ниоткуда и исчезает в никуда, словно привидение.
— Конечно, — сказал он, глядя на меня своими разноцветными глазами. — Хотя ты — единственная, кто может засвидетельствовать это. Я тщательно охраняю свою частную жизнь, как тебе известно. Я планирую самолично приготовить для тебя ужин. После того как мы поужинаем, ты можешь остаться у меня на ночь.
— Постой-ка минутку…
— Попробую убедить тебя путем логических рассуждений, — сказал он. — Ты только что объяснила мне, что находишься в опасности. За последние сорок восемь часов ты видела убитыми двух мужчин и беспокоишься, что каким-то образом замешана во все это. Ты что, серьезно намерена провести ночь одна в своей квартире?
— Утром мне надо на работу, — слабо попыталась возразить я.
— Ты туда не пойдешь, — отрезал Ним. — И вообще будешь держаться подальше от своих излюбленных мест, пока мы во всем не разберемся. У меня есть что сказать по этому поводу.
Автомобиль несся по просторам пригорода, ветер свистел вокруг нас, я куталась в плед и слушала Нима.
— Сперва я расскажу тебе о шахматах Монглана, — начал он— Это очень долгая история, но достоверно проследить ее можно только до того времени, когда они достались королю Карлу Великому…
— О! — сказала я, выпрямляясь. — Я слышала о них, но не знала названия. Дядя Лили Рэд, Ллуэллин, рассказал мне об этом, когда услышал, что я еду в Алжир. Он сказал, что попросит привезти ему несколько фигурок.
— Еще бы он не попросил! — рассмеялся Ним. — Они очень редки и приносят удачу. Большинство людей не верит даже в то, что они существуют. Откуда Ллуэллин узнал о них? И почему решил, будто они в Алжире?
Голос Нима звучал беспечно, но я видела, что он напряженно ждет моего ответа.
— Ллуэллин — антиквар, — объяснила я. — У него есть клиент, который хочет собрать эти фигурки любой ценой. У них есть выход на человека в Алжире, который знает, где фигуры.
— Сильно в этом сомневаюсь, — сказал Ним. — Легенда гласит, что они были надежно спрятаны больше века тому назад, а до того не ходили по рукам более тысячи лет.
Пока мы ехали сквозь тьму ночи, Ним поведал мне загадочную историю о мавританских королях и французских монахинях, О сверхъестественной силе, которую веками разыскивали те, кто понял природу власти. И о том, как в конце концов шахматы исчезли, чтобы больше не появляться. Считается, сообщил Ним, что они спрятаны где-то в Алжире. Однако откуда возникло такое предположение, он не сказал.
К тому времени, когда он завершил свою невероятную историю, автомобиль уже мчался сквозь густые заросли деревьев и дорога шла под уклон. Когда же мы выехали на подъем, то молочно-белую луну, висевшую над черным морем.
Я услышала уханье перекликавшихся в лесу сов. Оказывается, мы проделали довольно большой путь от Нью-Йорка.
— Хорошо, — вздохнула я, высовывая нос из-под пледа. — Я уже сказала Ллуэллину, что не буду с этим связываться, что он сошел с ума, если решил, что я попытаюсь вывезти контрабандой шахматную фигуру, сделанную из золота, со всеми этими бриллиантами и рубинами…
Автомобиль резко занесло, и мы чуть не свалились в море. Ним сбросил скорость и выровнял машину.
— У него была фигура? — спросил он. — Он показывал ее тебе?
— Конечно нет, — сказала я. Господи, да что происходит? — Ты же сам говорил, что они были утеряны сто лет назад. Он показал мне фото статуэтки из слоновой кости, которая была похожа на шахматную фигуру. Она находится в парижской Национальной библиотеке, кажется.
— Понятно, — сказал Ним, немного успокоившись.
— Я не понимаю, как это все связано с Солариным и людьми, которых убили, — сказала я.
— Я объясню, — сказал Ним. — Но сперва поклянись никому об этом не рассказывать.
— То же самое говорил и Ллуэллин. Ним недовольно покосился на меня.
— Возможно, ты будешь более осмотрительной, когда я объясню, что причина, по которой Соларин связался с тобой, причина, из-за которой тебе угрожает опасность, — это шахматные фигуры. Те самые.
— Не может быть! — заявила я. — Я никогда даже не слышала о них. И до сих пор практически ничего не знаю. Я не имею никакого отношения к этой дурацкой игре.
Машина ехала вдоль погруженного во тьму берега моря.
— Но возможно, кто-то считает иначе, — сухо проговорил Ним.
После пологого поворота море осталось позади. Теперь по обе стороны дороги тянулись ухоженные живые изгороди, за которыми простирались обширные частные владения. Время от времени в свете луны мелькали огромные особняки и укрытые снегом лужайки перед ними. В ближайших пригородах Нью-Йорка я никогда не видела подобных имений. Они напомнили мне о книгах Скотта Фицджеральда.
Ним рассказывал мне о Соларине.
— Я знаю только то, о чем писали в шахматных журналах. Александр Соларин, двадцати шести лет, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вырос в Крыму, в лоне цивилизации, но в раннем возрасте никаких признаков цивилизованности не проявлял. Он был сиротой, воспитывался в приюте. В возрасте девяти или десяти лет он наголову разбил мастера-шахматиста. В шахматы играл с четырех лет, его научили рыбаки-черноморцы. После победы его сразу же взяли в шахматную секцию при Дворце пионеров.
Я знала, что это значит. Дворец юных пионеров был всего лишь воспитательной организацией в стране, которая посвятила себя поиску шахматных гениев. В России шахматы — не просто национальный спорт, это отражение мировой политики, самая высокоинтеллектуальная игра в истории. Русские считали, что длительная гегемония в шахматах подтверждает их интеллектуальное превосходство.
— Так. Если Соларин обучался во Дворце пионеров, это означает, что он прошел мощную идеологическую обработку? — предположила я.
— Должно означать, — уточнил Ним.
Автомобиль снова свернул к морю. Брызги волн долетали до дороги, на которой лежал толстый слой песка. Наконец она уперлась в большие двустворчатые ворота, обитые железом. Ним нажал несколько кнопок на пульте, и ворота стали открываться. Мы въехали во владения Снежной Королевы: густые джунгли запущенного сада и гигантские сугробы.
— На самом же деле, — говорил Ним, — Соларин отказался нарочно проигрывать определенным шахматистам. Это жесткое правило политкорректности среди русских на турнирах. Оно постоянно подвергается критике, но русских это не останавливает.
Дорога не была разъезжена, похоже было, что в последнее сюда не въезжала ни одна машина. Кроны деревьев сплелись над головой, образуя подобие церковных сводов, и скрывали от глаз сад. Машина подъехала к круглому газону с фонтаном в центре. Перед нами в свете луны серебрился дом. Он был огромным, с большими фронтонами и множеством печных труб.
— И потому, — Ним заглушил мотор, — наш друг мистер Соларин пошел учиться физике, а шахматы забросил. За последние шесть лет он нигде не был основным претендентом, если не считать одного случайного турнира.
Ним помог мне выйти из машины, захватил картину, и мы подошли к парадной двери. Он достал ключ и отпер замок.
Мы очутились в огромной прихожей. Засияла большая хрустальная люстра. Пол в прихожей и в комнатах, которые выходили в нее, был сделан из вырезанных вручную сланцевых плит, отполированных таким образом, что они были похожи на мраморные. В доме было так холодно, что я видела собственное дыхание; на стыках плиток пола образовались ледяные прожилки. Через анфиладу темных комнат Ним провел меня на кухню, которая располагалась в задней части дома. Какое это было чудесное место! На стенах и потолке сохранились старинные газовые светильники. Поставив на пол картину, Ним зажег рожки на стенах, и они осветили все вокруг уютным золотым светом.
Кухня тоже поражала своими размерами — тридцать на пятьдесят футов. Одна из стен представляла собой французское окно, выходившее на заснеженную лужайку. У противоположной стены располагались плиты с духовыми шкафами, такие огромные, что на них можно было приготовить еды на сотню человек. Возможно, плиты топились дровами. С противоположной стороны был сложен гигантский камин, который занимал всю внутреннюю стену. Перед ним стоял круглый дубовый стол на восемь-десять человек, с поверхностью, сплошь изрезанной за годы использования. В разных частях кухни были расставлены несколько наборов удобных стульев и мягкие диванчики, застеленные пестрым ситцем.
Ним подошел к поленнице, сложенной рядом с камином, и споро наколол лучины на растопку с двух-трех больших поленьев. Прошло несколько минут, и комната осветилась мягким теплым сиянием. Я сняла ботинки и свернулась на софе, Ним в это время откупорил бутылку хереса. Он подал мне бокал и плеснул немного в свой, затем уселся рядом со мной. Я стянула с себя пальто, и мы с ним чокнулись бокалами.
— За шахматы Монглана и приключения, которые тебя ждут,—с улыбкой провозгласил Ним и сделал глоток.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91