Он вышел из машины и посмотрел вниз на Кирению, маленький, похожий отсюда на драгоценное украшение городок, прилепившийся к подножию горы у берега моря Наверху слева виднелись руины монастыря святого Илариона — древней крепости, которую легенды связывали с Ричардом Львиное Сердце и красавицей Беренгарией. Хорошо бы вернуться сюда вместе с Китти, подумал Марк.
Пока они добирались до Кирении, почти стемнело. Городок сплошь состоял из выбеленных известью домиков с красными крышами. Над ними возвышалась крепость, стены которой тянулись до самого моря. Трудно было представить себе что-нибудь более живописное, старомодное, причудливое. Они миновали миниатюрную гавань, объехали мол, на одной стороне которого был причал, а на другой — старое укрепление, башня Девы.
С давних пор Кирению, один из самых мирных уголков на земле, облюбовали художники и отставные офицеры-англичане.
Неподалеку от гавани вздымалась глыба отеля «Купол». Огромное бесформенное здание казалось неуместным на фоне сонного городка. Тем не менее «Купол» стал со временем одной из достопримечательностей империи. Всюду, где развевался Юнион Джек, отель знали как место встречи англичан. Это был лабиринт нависающих над морем баров, террас и веранд. Длинный, в добрую сотню метров пирс соединял гостиницу с маленьким островком в море, идеальным местом для купанья и солнечных ванн.
Такси остановилось. Выбежавший носильщик подхватил багаж. Марк расплатился с шофером и оглянулся вокруг. Был ноябрь, но погода стояла теплая и ясная. Самое подходящее место для свидания с Китти Фремонт!
Портье протянул Марку записку: «Дорогой Марк! Я застряла в Фамагусте до девяти часов. Пожалуйста, прости. Умираю от волнения. Пока».
— Цветы, бутылку виски и ведерко льда, — приказал Марк.
— Миссис Фремонт позаботилась обо всем, — ответил портье, передавая ключи носильщику — У вас смежные комнаты с видом на море.
Марк заметил ухмылку на лице портье, ту же грязную ухмылку, которой встречали его во всех гостиницах мира, когда он являлся с женщиной. У Марка мелькнуло странное желание все объяснить портье, но он удержался: пусть этот чертов похабник воображает что ему угодно.
Полюбовавшись темнеющим морем, он распаковал багаж, налил себе стакан виски с содовой и выпил, лежа в горячей ванне.
Семь часов… Ждать оставалось целых два часа.
Он открыл дверь в комнату Китти. Пахло приятно. Купальный костюм и несколько выстиранных пар чулок висели над ванной. У кровати рядом стояли туфли, на туалетном столике — парад косметики. Марк улыбнулся и подумал, что даже в отсутствии Китти бросалось в глаза, что здесь живет красивая женщина. Он вернулся к себе и растянулся на кровати. Как отразились на ней эти годы? Какие следы оставило перенесенное горе? Китти, милая Китти… Дай Бог, чтобы у тебя все было хорошо… Сейчас ноябрь сорок шестого, стал прикидывать Марк, когда же он видел ее в последний раз? В тридцать восьмом, незадолго до отъезда в Берлин. Восемь лет… Китти, стало быть, уже двадцать восемь.
Слишком много волнений для одного дня. Марк начал клевать носом.
Звяканье кубиков льда, звук, ласкающий слух Марка, поднял его из глубокого сна. Он протер глаза, потянулся за сигаретой.
— Вы спите словно под наркозом, — произнес явно британский голос. — Я стучал целых пять минут. Пришлось попросить коридорного открыть дверь. Вы, надеюсь, не сердитесь, что я налил себе стаканчик?
Голос принадлежал Фреду Колдуэллу, майору британской армии. Марк зевнул, потянулся, чтобы стряхнуть остатки сна, и посмотрел на часы. Четверть девятого.
— Что вы делаете здесь на Кипре, черт возьми? — спросил он гостя.
— Мне кажется, скорее я должен спросить вас об этом.
Марк закурил и посмотрел на Колдуэлла. Он не испытывал к нему ни симпатии, ни антипатии, скорее всего, он просто презирал его. До этого они встречались дважды. Колдуэлл был адъютантом полковника, ныне бригадного генерала Брюса Сазерленда, очень толкового фронтового командира. Первая их встреча состоялась во время войны где-то в Нидерландах. В одном из своих репортажей Марк тогда написал о тактическом промахе британского командования, который стоил жизни полку. Во второй раз они встретились в Нюрнберге, на процессе. В свое время соединение Брюса Сазерленда первым вступило в немецкий концлагерь Берген-Бельзен. Оба, Сазерленд и Колдуэлл, выступали свидетелями.
Марк пошел в ванную, плеснул в лицо холодной воды и стал искать полотенце.
— Чем могу быть полезен, Фредди?
— Из Си-Ай-Ди позвонили сегодня в штаб и сообщили о вашем прибытии. У вас нет официальных полномочий.
— Господи, что за подозрительность! Сожалею, но придется разочаровать вас, Фредди. Я здесь просто в отпуске по пути в Палестину.
— Мой визит неофициальный, Паркер, — сказал Колдуэлл. — Просто у вас несколько повышенная чувствительность от наших прошлых встреч.
— Ну и память у вас! — воскликнул Марк и стал одеваться.
Колдуэлл налил ему виски. Марк смотрел на офицера и спрашивал себя, почему тот всегда его так раздражает. В Колдуэлле ощущалось высокомерие, которое выдавало особую породу — колонизатора. Напыщенный узколобый тупица Поиграть по-джентльменски в теннис — разумеется, во всем белом, хлопнуть стакан крепкого джина с тоником — и к черту туземцев.
Марка раздражало в Колдуэлле полное отсутствие совести; понятия о добре и зле майор черпал из воинского устава и из приказов начальства.
— Выходит, тут, на Кипре, делаются какие-то грязные делишки, а вы их покрываете?
— Не валяйте дурака, Паркер. Это наш остров, и мы хотим знать, что вам здесь понадобилось.
— Вот это мне больше всего и нравится в вас, англичанах. Голландцы просто велели бы мне убираться подальше. Вы же говорите: «Пожалуйста, идите к дьяволу». Вам же ясно сказано: я в отпуске. Встреча со старым другом.
— Можно узнать фамилию друга?
— Женщина по имени Китти Фремонт.
— Китти, сестра милосердия? Да-а, это женщина, ничего не скажешь! Я на днях познакомился с ней у губернатора. — Фредди Колдуэлл вопросительно поднял брови, глянув на распахнутую дверь, ведущую в комнату Китти.
— Соберите свои грязные мысли и хорошенько выстирайте! — взорвался Марк. — Мы с ней знакомы двадцать пять лет.
— Но ведь чувства с годами не угасают, как говорят у вас в Америке, не так ли?
— Совершенно верно. И поэтому ваш визит ко мне — не что иное, как вмешательство в личную жизнь. Убирайтесь.
Колдуэлл улыбнулся, поставил стакан и зажал щегольской стек под мышкой.
— Фредди Колдуэлл, — сказал Марк, — хотел бы я поглядеть на вас, когда у вас сгонят с физиономии эту улыбочку.
— Что вы хотите этим сказать, черт возьми?
— Мы живем в сорок шестом году, майор. Масса людей читала во время войны лозунги, разъяснявшие, во имя чего, собственно, шла эта война, и они верили в эти лозунги. Ваши часы отстают, Колдуэлл. Еще немного, и вы останетесь у пустого корыта: сначала в Индии, затем в Африке, а потом и на Ближнем Востоке. Я останусь здесь, чтобы поглядеть, как вы потеряете мандат на Палестину. Вас вытурят также из Суэца и Трансиордании. Солнце империи близится к закату, Фредди. Что станет делать ваша жена, когда у нее не будет душ сорок негритят, которыми она управляет с помощью кнута?
— Я читал ваши репортажи о Нюрнбергском процессе, Паркер. У вас ужасающая американская склонность к преувеличениям. Кроме того, старик, у меня нет жены.
— В вежливости вам не откажешь.
— Итак, не забывайте, Паркер: вы здесь в отпуске. Я передам генералу Сазерленду привет от вас. Всего хорошего!
Марк улыбнулся и пожал плечами.
И тут его осенило. Надпись в аэропорту… Полностью этот стих гласил: «Добро пожаловать на Кипр, козлы и ослы!»
ГЛАВА 2
Пока Марк Паркер ждал свидания с Китти Фремонт, двое мужчин в другой части Кипра, неподалеку от портового города Фамагуста, что в сорока милях от Кирении, готовились к совершенно иной встрече. Они поджидали кого-то, укрывшись в заброшенной белой хижине на горе, посреди леса, где сосны росли вперемежку с эвкалиптами и акациями. Было пасмурно, на небе — ни звезды. Двое мужчин молча всматривались сквозь тьму в сторону залива в полумиле от подножия горы. Безмолвие время от времени нарушали порывы ветра и их прерывистое дыхание.
Один из них был грек-киприот, лесничий; он явно нервничал.
Второй, спокойный как изваяние, неотступно смотрел на залив. Его звали Давид Бен Ами — Давид, сын Моего Народа. Тучи начали рассеиваться. Слабое мерцание озарило бухту, лес и белую хижину. Давид Бен Ами стоял у окна, и теперь можно было различить его лицо. Небольшого роста, хрупкого телосложения человек двадцати с небольшим лет… Даже при слабом свете его тонкие черты и глубокие глаза выдавали книжника.
Тучи совсем разошлись, и свет полился на поля, на обломки мраморных колонн и статуй, разбросанные вокруг хижины.
Куски камня, бренные останки когда-то величественного города Саламиды, достигшей расцвета и могущества во времена Христа… Какие драмы разыгрывались на этих усеянных мрамором полях! Саламида, построенная в незапамятные времена Тевкром после его возвращения с Троянской войны… Она была разрушена землетрясением, вновь поднялась и еще раз пала от нашествия под знаменами ислама, чтобы уже никогда больше не подняться. Свет мерцал над полем, усеянным осколками тысяч разрушенных колонн, руинами гордого греческого города.
Тучи вновь заволокли небо, опять стало темно.
— Ему уже давно пора быть, — нервно прошептал лесничий.
— Слушай! — приказал Бен Ами.
С моря донесся слабый рокот мотора. Давид поднял к глазам бинокль в надежде на просвет в тучах. Рокот становился все громче.
В море вспыхнул огонек, луч света прорезал тьму. Еще вспышка. Еще одна.
Давид Бен Ами и лесничий выскочили за дверь и бросились по щебню и бурелому вниз к берегу. Бен Ами просигналил фонариком.
Мотор замолк.
Мужская тень перемахнула через борт лодки, человек поплыл к берегу. Давид снял автомат с предохранителя и огляделся — не видно ли английского патруля. Мужчина вынырнул из воды, пошел по мелководью.
— Давид! — сказал он приглушенно.
— Ари! Сюда, быстро!
Встретившись на берегу, все трое пустились бежать вверх, мимо белой хижины, к проселку. Там их ждала укрытая в кустах машина. Бен Ами поблагодарил киприота, сел с Ари в машину, и они помчались в Фамагусту.
— У меня сигареты вымокли, — сказал Ари.
Давид Бен Ами протянул ему пачку. Вспыхнувшая спичка осветила мужчину. Крепкий, полная противоположность низкорослому Давиду. Красивое, мужественное лицо, суровый и жесткий взгляд.
Это был Ари Бен Канаан, один из лучших агентов подпольной организации Моссад Алия Бет.
ГЛАВА 3
Раздался стук. Марк отворил дверь. Перед ним стояла Китти Фремонт. Она была красивее, чем он ее помнил. Они долго смотрели друг на друга молча. Марк изучал ее лицо, глаза. Теперь это была зрелая женщина, пылкая и в то же время мягкая — такой можно стать только после глубоких страданий.
— Следовало бы свернуть тебе шею за то, что ты не отвечала на мои письма, — сказал он наконец.
— Здравствуй, Марк, — прошептала Китти.
Они бросились друг к другу и обнялись. Потом добрый час сидели, почти не разговаривая: разглядывали друг друга, улыбались, касались руками.
За обедом они болтали главным образом о журналистских похождениях Марка. О себе Китти старалась не говорить.
На десерт принесли сыр. Марк разлил остатки пива, и опять наступило неловкое молчание. Под его вопросительным взглядом Китти почувствовала себя неловко.
— Пошли, — сказал он, — прогуляемся к порту.
Они молча прошли вдоль набережной, мимо белых домов, затем по молу к маяку возле узких ворот гавани. Было пасмурно, и они едва различали неясные силуэты лодок, стоявших в гавани на якоре. Маяк подавал сигналы траулеру, указывая ему дорогу в гавань. Слабый ветерок трепал золотистые волосы Китти. Она плотнее закуталась в платок. Марк закурил и присел на парапет. Стояла мертвая тишина.
— Кажется, тебя огорчил мой приезд, — сказал он. — Я завтра же уеду.
— Я не хочу, чтобы ты уезжал, — ответила Китти. Она смотрела на море. — Трудно рассказать, чту я перечувствовала после твоей телеграммы. Она открыла дверцу для воспоминаний, от которых я изо всех сил старалась спрятаться. Но я знала, рано или поздно эта минута наступит. Я боялась ее и все же рада, что она пришла.
— Вот уже четыре года как погиб Том. Неужели ты до сих пор не похоронила все это?
— Женщины теряют мужей на войне. Так уже повелось, — тихо сказала она. — Я долго плакала. Мы очень любили друг друга, но жизнь-то продолжается. Я даже не знаю, как он погиб.
— Что тебе сказать… — ответил Марк. — Том служил в морской пехоте. При штурме какой-то бухты угодил под пулю. Ничего героического, никаких медалей, даже сказать не успел: «Передайте Китти, что я ее любил». Просто попал под пулю… вот и все.
Кровь отхлынула от ее лица. Марк зажег сигарету и дал ей.
— Почему умерла Сандра? Почему должен был умереть и мой ребенок?
— Я не Бог. И ничего не могу ответить тебе на это.
Она села рядом с Марком на парапет, положила ему голову на плечо и вздохнула.
— Боюсь, мне некуда больше деваться.
— А почему бы тебе не рассказать мне обо всем?
— Не могу…
— И все-таки, мне кажется, пора.
Китти несколько раз пыталась заговорить, но, кроме бессвязного шепота, ничего не могла выдавить. Слишком глубоко сидел в ней ужас тех лет. Она бросила сигарету в воду и посмотрела на Марка. Он прав, и к тому же это единственный человек на свете, которому можно довериться.
— Это было ужасно, — начала она. — Я получила извещение о Томе. Я так любила его. Ровно… ровно два месяца спустя умерла Сандра от полиомиелита. Я… почти ничего не помню. Родители забрали меня в Вермонт и поместили в санаторий.
— В сумасшедший дом?
— Нет… так говорят, когда речь идет о бедных. Это место называлось санаторием для перенесших душевное потрясение. Не знаю, сколько месяцев я там пробыла. Я вообще многое забыла. День и ночь была словно в тумане. Мне объясняли, что это депрессия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89