Однажды ночью, через несколько месяцев после окончания войны, Карен сказала Хансенам, что уезжает, чтобы найти своих родителей. Она, мол, снова была у женщины из Красного Креста, и та думает, что будет больше шансов отыскать их, если она поедет в Швецию и поживет в каком-нибудь лагере для перемещенных лиц. В действительности шансов было немного, но она не могла больше мучить Хансенов.
Карен болела душой не столько за себя, сколько за Ааге и Мету. Пообещав писать и мало надеясь на встречу в будущем, четырнадцатилетняя Карен Хансен-Клемент без оглядки бросилась в бездонный людской водоворот, вызванный войной.
ГЛАВА 14
Действительность развеяла мечты Карен быстро и беспощадно. Первый месяц после отъезда из Дании стал сплошным кошмаром. Избалованная, привыкшая к всеобщей любви и заботе, она жила теперь в непрерывном страхе. Но упрямая решимость заставляла ее продолжать поиски.
Сначала она поехала в шведский лагерь, затем в какой-то бельгийский замок, который кишмя кишел бездомными, нищими бродягами — бывшими узниками концлагерей, рабами рабочих отрядов. Каждый день приносил Карен новые потрясения.
Двадцать пять миллионов погибло в этой страшной войне.
След вел в лагерь для перемещенных лиц Ля Сиотат, расположенный на берегу Лионского залива в нескольких милях от Марселя. Это было жуткое место. Угрюмые бетонные бараки, утопавшие в море грязи, были набиты до отказа, не хватало всего, и тень смерти витала над его обитателями. Для них Европа превращалась в сплошную могилу.
Геноцид! Танец смерти, охвативший шесть миллионов человек! Карен впервые услышала имена Франка и Мюллера, Гиммлера и Розенберга, Штрейхера, Кальтенбруннера и Гейдриха. Она услышала имена тысяч людоедов поменьше: Ильзы Кох, которая приобрела страшную славу, изготовляя абажуры из татуированной человеческой кожи; Дитера Вислицены, быка-провокатора, который вел человеческие стада на убой; Крамера, который специализировался на избиении кнутом голых женщин. Все чаще произносилось имя самого остервенелого палача — Эйхмана, палестинского немца, свободно говорящего на иврите, — одного из авторов геноцида.
Карен прокляла тот день, когда приподняла завесу, на которой было написано слово «еврей», — за этой завесой притаилась смерть. Одно за другим приходили подтверждения гибели ее дядей, братьев, племянников…
Геноцид проводился в жизнь с точностью безупречной машины. Сначала немцы действовали неуклюже: просто расстреливали. Это выходило чересчур медленно. Они мобилизовали ученых для организации дела на широкую ногу. Были придуманы душегубки, в которых людей умерщвляли газом по пути на кладбище. Но и душегубки действовали слишком медленно. Тогда были построены печи и газовые камеры производительностью в две тысячи трупов за полчаса; в лагерях побольше производительность нередко доходила до десяти тысяч. Организация массового истребления стала безупречной, и машина геноцида заработала полным ходом.
Карен слышала о тысячах заключенных, которые, чтобы избежать газовых камер, бросались на колючую проволоку, через которую шел ток.
Карен слышала о сотнях тысяч людей, не выдержавших болезней и голода, чьи трупы бросали в ямы вперемешку с дровами, обливали бензином и сжигали.
Карен слышала о трюках, применяемых к матерям, чтобы отнять у них детей под предлогом переселения из барака в барак. Она слышала об эшелонах, до отказа набитых стариками и больными, о дезкамерах, где перед входом заключенным давали в руки кусочки мыла. Эти помещения были в действительности газовыми камерами, а кусочки мыла — всего лишь камешками.
Карен слышала о матерях, которые, прежде чем войти в газовую камеру, прятали своих детей в одежде, оставленной на вешалке. Немцы хорошо знали эти хитрости и детей всегда находили.
Карен слышала о тысячах раздетых догола людей, поставленных на колени на краю ими самими вырытых могил. Об отцах, прикрывавших ладонями глаза своих детей, когда немецкие пистолеты стреляли им в затылок.
Она слышала о гауптштурмфюрере СС Фрице Гебауэре, который собственноручно душил женщин и обожал смотреть, как умирали младенцы, опущенные в ледяную воду.
Она слышала о Гейнене, который разработал метод убийства одним выстрелом нескольких людей, поставленных в ряд, и неустанно старался побить свой предыдущий рекорд.
Она слышала о Франке Варцоке, который любил заключать пари, сколько проживет человек, подвешенный за ноги вниз головой.
Она слышала об оберштурмбанфюрере Роките, который руками разрывал человеческие тела на части.
Она слышала о Штейнере, который просверливал дыры в головах и животах заключенных, вырывал ногти, выкалывал глаза и подвешивал обнаженных женщин за волосы.
Она слышала о генерале Франце Йекелне, который организовал массовое убийство в Бабьем Яре. Бабий Яр — предместье Киева, где за два дня, к ликованию местных антисемитов, были расстреляны 33 тысячи евреев.
Она слышала об анатомическом институте профессора Хирста в Штрасбурге и о его ученых; видела изуродованных женщин, служивших им подопытными кроликами.
Крупнейшим среди подобных «научных центров» был Дахау. Она слышала, что доктор Хейскеер вводил в кровь детей палочки Коха и наблюдал, как они умирают. Доктор Шульц интересовался отравлениями крови. Доктор Рашель хотел спасти жизнь немецких летчиков и во имя этого ставил опыты, при которых люди помещались в искусственно создаваемые высотные условия и погибали на глазах «ученых», наблюдавших за ними через глазок. Проводилось и множество других опытов по так называемой программе «Истина в науке», достигшей, может быть, своей высшей точки в искусственном оплодотворении женщин семенем животных.
Карен слышала о Вильхаузе, коменданте лагеря в Яновске, что поручил композитору Мундру написать «Танго смерти». Звуки этого танго были последними в жизни двухсот тысяч евреев, ликвидированных в Яновске. Она слышала и о хобби Вильхауза — подбрасывать младенцев в воздух, чтобы проверить, сколько раз он успеет попасть в них из пистолета, прежде чем они упадут на землю. Его жена Отилия тоже была превосходным стрелком.
Карен слышала о немецких наймитах из литовцев, которые забивали людей насмерть дубинками и сапогами, о хорватских усташах, замучивших сотни тысяч заключенных.
Карен содрогалась от ужаса. Ее преследовали кошмары. Она не могла спать по ночам, географические названия обжигали ее мозг. Попали ее отец, мать и братья в Бухенвальд или погибли среди ужасов Дахау? Может быть, они сгинули в Хелмно вместе с миллионами других жертв или в Майданеке — вместе с 750 тысячами? Или в Бельзеце, в душегубках Треблинки, в Собиборе, в Травниках, в Понятове или в Кривом Роге? Были они расстреляны в шахтах в Краснике или разорваны на куски псами в Дьедзине, или замучены в Штутхофе?
Кнут! Ледяные ванны! Электрический ток! Паяльные лампы!
Геноцид!
А может быть, в Шойзеле, в Доре, в Нейгамме, в Гросс-Розне? Может быть, им довелось слушать «Танго смерти» Вильхауза в Яновске? Не были ли ее родные среди трупов, переработанных на мыло в Данциге?
Смерть неотступно витала над перемещенными лицами в лагере Ля Сиотат.
…А Карен слышала еще и еще географические названия: Данагиен, Эйвари, Гольдпильц, Виевара, Порткунде… Она уже не могла ни есть, ни спать… Кивиоли, Варва, Магдебург, Плашов, Щебнье, Маутхаузен, Заксенхаузен, Ораниенбург, Ландсберг, Берген-Бельзен, Рейнсдорф, Близины.
Геноцид!
Фоссенберг! Равенсбрюк! Нацвейлер!
Однако все это бледнело перед самым зловещим словом — Освенцим!
Освенцим с тремя миллионами убитых!
Освенцим со складами, набитыми очками.
Освенцим со складами, набитыми обувью, одеждой, жалкими тряпичными куклами.
Освенцим со складами человеческих волос для набивки тюфяков!
Освенцим, где тщательно собирали и переплавляли для отправки в научный институт Гиммлера золотые коронки. Освенцим, где черепа особо красивой формы сохраняли в качестве пресс-папье!
Освенцим, где кости сожженных размельчали кувалдами, чтобы замести следы злодеяний.
Освенцим, где над главными воротами красовалась надпись: «Труд освобождает».
Карен Хансен-Клемент слушала и смотрела, пока хватало сил. Желание жить покидало ее. И все же в конце концов произошел перелом, она очнулась.
Все началось в тот день, когда она улыбнулась и погладила по головке маленького сироту, и ребенок почувствовал в ней сострадание. Карен открыла в себе способность дать детям то, в чем они больше всего нуждались, — нежность. Они льнули к ней, а она откуда-то знала, как вытереть мокрый нос, поцеловать ушибленный палец и успокоить плачущее дитя, как рассказывать сказки и петь песни.
Карен окунулась в работу с маленькими детьми с такой страстью, что начала забывать собственное горе. Она никогда не теряла терпения, никогда не уставала. Здесь, в Ля Сиотат, ей исполнилось пятнадцать лет. В ее душе теплились надежды: ведь отец был важным человеком, и у немцев для таких людей был особый лагерь, в Терезиенштадте в Чехословакии, где заключенных не пытали и убивали; если его отправили туда, он мог остаться в живых. И кроме того: многих немецких евреев-ученых нелегально переправляли через границу даже после того, как они попадали в концлагерь. Этим смутным надеждам противостояли сведения о гибели большинства ее многочисленных родственников.
Однажды в лагере появилось несколько десятков новичков, и за одну ночь он преобразился. Это были ребята из Моссада Алия Бет и Пальмаха, которые прибыли, чтобы взять дела лагеря в свои руки.
Через несколько дней после этого Карен танцевала перед своими подопечными — впервые с того дня, как покинула Данию. Вскоре отбоя не стало от просьб выступить еще и еще, и она оказалась одной из самых популярных фигур в лагере. Слава Карен дошла до Марселя, и ее пригласили выступить там на ежегодном рождественском вечере в сюите из «Щелкунчика».
Рождество 1945
Одиночество первого Рождества, проведенного вдали от Хансенов, было ужасно. Половина детей из Ля Сиотат приехала в Марсель смотреть ее выступление. Карен танцевала в ту ночь как никогда.
После концерта к Карен подошла Галила, девушка из Пальмаха, которая заведовала секцией в Ля Сиотат, и попросила ее подождать, пока все уйдут. У Галилы потекли слезы, когда она сказала: «Карен, мы только что получили подтверждение: твоя мать и братья погибли в Дахау».
Дух упорства, поддерживающий Карен, исчез. Она впала в глубокое отчаяние. Все дети в Ля Сиотат верили, что их родные живы. Все они ждали чуда, которое никогда не сбывалось. Какая она была дура, что тоже поверила!
Несколько дней спустя Карен призналась Галиле, что боится сидеть здесь и ждать вести о смерти отца. Галила ответила, что Карен, как и все евреи, должна ехать на родину предков. Это единственное место, где еврей может жить достойно, говорила она. Однако Карен, у которой рухнули все надежды, была готова проклясть свое еврейство, не принесшее ей ничего, кроме горя, и остаться датчанкой Карен Хансен.
Ночью Карен задала себе вопрос, который задавал себе каждый еврей с тех пор, как был уничтожен Храм в Иерусалиме и евреи рассеялись по всему свету, где они, подобно вечным странникам, блуждают вот уже две тысячи лет. Карен спрашивала: «Почему именно я?»
С каждым днем у нее крепла решимость написать Хансенам и просить разрешения вернуться к ним навсегда, но однажды утром Галила вбежала к ней в барак и потащила ее в контору, где познакомила с доктором Бреннером, новым обитателем Ля Сиотат.
— О, Господи! — воскликнула Карен, услышав новую весть. — Вы в этом уверены?
— Да, — ответил Бреннер. — Я совершенно уверен. Видите ли, я знавал вашего отца еще до войны, когда преподавал в Берлине. Мы часто переписывались, встречались на конференциях. Да, моя дорогая, мы были вместе в Терезине, и я видел его последний раз за несколько недель до конца войны.
ГЛАВА 15
Спустя неделю Карен получила письмо от Хансенов. Они сообщали, что Красный Крест прислал запрос о местопребывании ее матери и братьев. Возможно, запрашивал Иоганн Клемент или кто-то по его поручению. Карен решила, что отец и мать были разлучены и что ему ничего не известно о судьбе семьи. В следующем письме Хансены сообщали, что Красный Крест потерял связь с Клементом.
Но главное стало ясно: отец жив! Значит, она недаром переживала ужасы в шведских, бельгийских лагерях, а теперь в Ля Сиотат.
Карен удивлялась тому, что лагерь в Ля Сиотат содержался на средства американских евреев: здесь были люди откуда угодно, только не из Америки. Она спросила у Галилы — та пожала плечами.
— Сионизм, — пояснила Галила, — это когда один человек просит денег у другого, чтобы дать третьему для переправки четвертого в Палестину.
— Хорошо, — сказала Карен, — что у нас такие сплоченные друзья.
— У нас есть и не менее сплоченные враги, — ответила Галила.
Люди в Ля Сиотат ничем не отличаются от других, думала Карен. Большинство терялось перед своим еврейским происхождением так же, как она сама.
Когда Карен научилась ивриту настолько, что могла понимать молитвы, она как-то зашла к набожным евреям, чтобы посмотреть их странные обряды, одежды и послушать моления этих людей, которые и в самом деле были не такие, как все. Иудаизм необъятен, как море, и пятнадцатилетняя девушка легко может утонуть в нем. Эта религия основана на сложной системе законов и установлений, отчасти записанных, отчасти передаваемых из поколения в поколение в виде устных преданий; они распространяются на самые ничтожные мелочи, даже на то, как надлежит совершать молитву, сидя верхом на верблюде. Но святая святых еврейского вероучения — Моисееве Пятикнижие, Тора.
Карен вновь обратилась к Библии. На этот раз прочитанное представилось ей в совершенно ином свете и обрело новый смысл. Она часами думала над словами пророка Исайи, столь похожими на вопль: «Осязаем как слепые стену и, как без глаз, ходим ощупью; спотыкаемся в полдень, как в сумерки, между живыми — как мертвые. Все мы ревем, как медведи, и стонем, как голуби;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89