По крайней мере — всей Европе. И пусть никого не вводят в заблуждение зелёный мусульманский флаг террористов, цитаты из Корана, белые одежды «ваххабитского учения».
Нет у них ни учения, ни флага, ни права цитировать духовные книги. Это — изверги.
В Чечне цивилизация была отброшена минимум на несколько столетий назад. Боялись быть украденными люди даже из отдалённых уголков России, безумие чеченского рабства вошло в массовое сознание как реальная угроза.
Но это лишь одна грань подлинной чеченской трагедии. То, что волновало буквально каждого человека здесь, в России. Однако меня, как президента, волновало и другое — геополитическая составляющая бандитского сепаратизма. Новое образование грозило разорвать Россию изнутри.
Остановлюсь ещё на одном крайне болезненном вопросе чеченской войны.
Владимир Путин с самого начала предупреждал: будут жертвы среди наших солдат. Но заканчивать военную операцию необходимо, доводить её до логического конца нужно, чтобы не было потом жертв намного более страшных!
Эта простая мысль, знакомая любой стране, любому народу, который сталкивался с массовым террором (в том числе, как я уже говорил, народам Англии, Франции, Израиля), впервые столь внятно и чётко была озвучена после нескольких лет сосуществования с бандитами за ширмой государственности Чечни.
И до сего дня в больших и малых городах России оплакивают тех, кто погиб, защищая Родину. Эти жертвы, безусловно, ложатся на власть нелёгким грузом политической и моральной ответственности.
Но есть у этих скорбных цифр наших потерь и другой подтекст. С каждым днём в глазах людей фигура российского военного, человека, защищающего страну и порядок на её территории, все больше очищается от наносной грязи политической конъюнктуры. Становится объединяющим, мощным национальным символом.
Страна уже не сможет забыть и предать этих ребят.
У любой войны есть оппоненты. И это — правильно. Это в природе человека. В конце концов, я тоже противник войны. И Владимир Путин — её противник.
Военная операция была нужна не только для сохранения целостности России, для защиты наших граждан, для демонстрации политической воли и силы государства. Она была нужна в первую очередь для того, чтобы в республике установился прочный, настоящий мир. И нормальная жизнь.
Я знаю, что этот постулат воспринимается многими как «российская пропаганда». Но вот конкретные факты. Конкретные судьбы.
Россия восстанавливает в Чечне все, что можно заново отстроить и восстановить. 40 больниц, 11 поликлиник, 2 станции переливания крови, 2 госпиталя, 1 родильный дом. В районах республики начинают работать службы «Скорой помощи». Скоро чеченские дети вновь смогут нормально учиться, чего они были лишены последнее время. В Чечню возвращаются электрическая энергия и газ. Будут в Чечне и нормальная канализация, и водоснабжение. Это значит, что вновь появится чистая вода. Люди не будут умирать от тифа и дизентерии.
В каждом освобождённом районе Чечни устанавливаются станция космической связи и обычная телефонная связь. Начали ходить рейсовые автобусы.
Я знаю, что в западной прессе упорно муссируются слухи о том, что Грозный будет окончательно разрушен, стёрт с лица земли. Это неправда. Несмотря на огромные трудности, столица Чечни вновь станет жилым городом, будет восстановлена.
И беженцы знают обо всем этом. Многие люди уже вернулись в Грозный, и с каждым днём на территорию Чечни возвращается все больше людей. Россия присылает в Чечню учителей, врачей, строителей. Восстанавливает мечети, железные дороги.
Врач Любовь Дорошенко ежедневно консультировала и лечила более ста жителей Грозного, благодаря ей более полутора тысяч жителей получили точные диагнозы и отправились на лечение. Врач Ирина Назарова, анестезиолог-реаниматолог, неоднократно сдавала свою кровь при операциях для спасения мирных жителей Чечни. И таких российских людей, помогающих сейчас Чечне, — сотни и тысячи.
Перед ними можно только преклоняться. Их подвиг незаметен на общем фоне военных действий. А ведь они сделали главное — именно они, строители, инженеры, врачи, убедили мирное население Чечни, что вместе с Россией сюда возвращаются медицина, культура, строительство, возвращается работа, возвращается мир.
… Я приемлю в полемике о Чечне любую позицию, любые аргументы. Кроме откровенной лжи.
А сегодня, к сожалению, и у нас, в России, и в мире есть люди, которые разговаривают с нами на языке подтасовок. Оказывается, это не чеченские террористы совершили нападение на Россию, а российская армия — на «свободную Чечню». Оказывается, это не террористы взорвали дома в Москве, а российские спецслужбы, чтобы развязать эту агрессию.
… Я бы мог понять, если бы эта версия событий была разработана чеченскими сепаратистами в целях информационной войны, распространялась только на их деньги. К большому сожалению, это не так.
На мой взгляд, внедрять сегодня такую кощунственную версию в сознание людей — профессиональное и моральное преступление.
Тем более что уже многое известно. В результате следственных действий найдены вещественные доказательства — механизмы и взрывчатые вещества, аналогичные тем, что использовались в Москве, были найдены на базах боевиков в Чечне. Установлены фамилии преступников, которые проходили подготовку на базах террористов в Чечне. Задержаны их непосредственные помощники. Я убеждён, что не за горами и судебный процесс по этому делу.
Но фальсификация продолжается. Кому-то очень выгодно держать на поверхности общественного внимания ложь о том, как начиналась «вторая чеченская».
В тот момент звучала ещё одна тема оппозиционных политических аналитиков: Чечня — это некий политический ресурс Путина.
В том-то и дело, что популярность Владимира Путина на фоне чеченской войны не была предсказуемым политическим рецептом. Более того, Путин повёл себя в этой ситуации как политический камикадзе, бросил в эту войну весь свой ресурс, сжигая его дотла, не желая осторожничать. И тот, кто сегодня утверждает обратное, — просто врёт.
Путин никогда не хотел быть президентом, не рвался к власти, напротив, долго сомневался, принимать ли моё предложение.
Да, наш мир не застрахован от любых провокаций, от любых угроз, которые могут исходить откуда угодно. Главное — как ведут себя люди Что они делают перед лицом угрозы.
… До сих пор стоят у меня перед глазами эти тела, которые кусками доставали из сырой осенней московской земли. Из развалин взорванных домов.
Я эту картину не забуду никогда.
ПОСЛЕДНИЙ САММИТ
Прежде чем я расскажу о моей последней встрече с лидерами крупнейших мировых держав, несколько слов о том, как окончилась «новая холодная война». 20 июня 1999 года в Германии, в Кёльне, состоялся долгожданный саммит «восьмёрки», в котором Россия вновь принимала участие.
Только что завершилась война в Югославии. Ситуация была крайне напряжённой.
… Провёл я в Германии всего семь часов. Поездка эта была нужна, в сущности, для того, чтобы сказать всего лишь одну фразу: «Нам надо после драки помириться».
Повторили мои слова, кажется, все газеты и телеканалы мира без исключения.
Это была резкая смена международных позиций Москвы. Ещё недавно наши дипломаты в связи с событиями в Югославии принимали очень жёсткие решения, словно готовя и наше, и зарубежное общественное мнение к длительной, затяжной конфронтации.
Нужно было срочно возвращаться на мировую дипломатическую арену, срочно что-то предпринимать.
В Кёльне мы сделали первый шаг навстречу Западу после югославского кризиса.
… Тони Блэр сказал на итоговой пресс-конференции: «У нас разные подходы к косовскому урегулированию. Но это прекрасно, что мы снова вместе. Нас объединяет стремление сделать Балканы свободными от этнических конфликтов».
Россия подтвердила свой статус равного политического партнёра, без которого немыслимо разрешение мировых конфликтов и решение важных вопросов. Особенно европейских. В своих заявлениях лидеры стран старательно подчёркивали, что в клубе не семь, а восемь полноправных членов.
Причина этой искренней радости объяснялась просто: Россия дала возможность НАТО с достоинством выйти из конфликта, а затем сама решительно отказалась от возобновления «холодной войны». Самый серьёзный кризис за последние чуть ли не двадцать лет в отношениях Запада и России (его сравнивали даже с карибским кризисом), к всеобщему облегчению, был исчерпан. Именно этот вздох облегчения и прозвучал наконец в Кёльне.
Покидая саммит в Германии, вместе с чувством громадного облегчения и выполненного долга я испытывал и тревогу. Легко вступить на путь конфронтации, но трудно с него уйти. В мире за время югославского кризиса накопилось слишком много отрицательных эмоций по поводу самостоятельной, независимой позиции России. И рано или поздно нам дадут это почувствовать.
Как только началась операция в Чечне, я сразу понял: вот теперь-то и настал «момент истины» для наших отношений с Западом! Теперь попытаются нас прижать по-настоящему!
… Вернувшись с международной конференции в Осло, где уже активно обсуждалась чеченская тема, Путин рассказал мне о забавном эпизоде. Прощаясь, Клинтон ему сказал: «До скорой встречи в Стамбуле, Владимир!» «Нет, мы с вами в Стамбуле не встретимся, — заметил Путин. — Туда поедет Борис Николаевич».
«О Господи, только этого не хватало!» — схватился за голову Клинтон. Путин смеялся, рассказывая мне эту историю, а смотрел испытующе. Да, в Стамбуле нас ожидали тяжёлые минуты. Готов ли я к ним — и морально, и, главное, физически?
На всякий случай к поездке стал готовиться и Путин. Но мы оба знали: ехать должен только я!
… Биллу не очень хотелось встречаться со мной в Стамбуле. Западные страны готовили крайне жёсткое заявление по Чечне. И все об этом прекрасно знали. По сути дела, начинался новый этап изоляции России. Этому надо было помешать во что бы то ни стало.
Постепенно, день за днём, я начал исподволь готовить себя к поездке. Думал все время о Стамбуле. Представлял себе зал, лица, атмосферу. Все это было настолько привычно, что представить себе эту обстановку мог легко.
Один из важнейших элементов работы президента во время таких визитов — подготовка выступления. Работа над текстом порой продолжается до последней минуты. На примере Стамбула хочу показать читателю, как это происходит.
Знал, что выступление будет максимально жёстким. Но общая задача — это одно, конкретные слова — другое. Я всегда любил отходить от текста, не ограничиваться тем, что написано на бумаге. Так было и на этот раз.
Первый заготовленный для меня текст правил нещадно. Вставлял туда самые жёсткие и резкие формулировки. Текст возвращался снова ко мне — приглаженный и прилизанный. Международники боялись жёсткой конфронтации с западными партнёрами. Прочитав очередной вариант, среди ночи я позвонил Волошину по телефону: «Вы что, надо мной издеваетесь, Александр Стальевич?» Я грозил всех уволить.
Тем не менее чувствовал: помощники в чем-то правы. Нельзя перегнуть палку.
Резкий, жёсткий тон, но не угрозы. Это должна быть рациональная, сухая, лишённая сантиментов позиция.
А позиция наша в Чечне простая. Мы спасаем мир от международного терроризма. Мы спасаем Россию от угрозы распада.
За три дня до вылета я сказал своему «дублёру» — Путину: «Все, решено, Владимир Владимирович. Еду я».
Правку текста продолжал делать уже в самолёте.
Я знал, что от самого выступления зависит многое, но не все. По огромному опыту встреч с Клинтоном знал — он живой, открытый человек. Но когда нужно, включает холодность, сухость. Вообще же на Клинтона огромное влияние оказывает само общение.
Ещё раз внёс рукописную правку в текст выступления: «Никто не имеет права критиковать нас за Чечню».
Отдал текст Игорю Иванову и моему помощнику Сергею Приходько для доработки. Через некоторое время они вернулись, стали убеждать, что так нельзя. Я отобрал у них текст, ещё раз прочитал. «Идите, я подумаю». Утром снова перечитал и фразу оставил. Пришлось так и читать, с рукописной вставкой.
Клинтон чувствовал, что я буду резок, с первых секунд: он вошёл «неправильно», не в те двери, которые были положены по протоколу, и пошёл через весь зал, метров сто, стал здороваться со всеми, улыбаться, дал понять всем, кто в этом зале хозяин.
Я показал ему на часы: «Опаздываешь, Билл!» Он улыбнулся. Ну вот. Уже легче.
Почти кожей ощутил: весь огромный зал как будто усыпан осколками недоверия, непонимания. Начал читать текст, максимально вкладываясь в каждое слово. И понимал, что каждое слово попадает в цель.
На меня смотрели живые лица, одни осуждали, другие выражали своё полное одобрение. Ширак и Шрёдер сидели с тяжёлыми лицами. Такого напора они явно не ожидали.
И Германия, и Франция заняли по поводу чеченской проблемы наиболее жёсткую позицию. Я понимал, что оба лидера вынуждены следовать в фарватере общественного мнения в своих странах. После окончания встречи Ширак подошёл ко мне, сказал, что очень хотел бы поговорить втроём — я, он и Шрёдер. Хотя бы полчаса. Это был их последний шанс добиться каких-то уступок от России. «Нет, — твёрдо сказал я. — У нас ещё будет время».
Общая резолюция встречи в Стамбуле не обходила стороной чеченскую проблему, но главное — в заявлении не прозвучало жёсткого осуждения нашей позиции в Чечне, как это планировалось. Ширак выглядел на подписании не очень здорово. Я отказался даже от пятиминутной встречи с ним. Считал, не время. Пусть подумает о своей позиции.
Это была победа…
Важная международная победа России.
Из Стамбула летел с двойственным чувством. С одной стороны — огромная радость, что дело сделано. И сделано мной.
С другой стороны — какая-то пустота, грусть. Встреча-то, наверное, последняя.
Закончилось моё, «ельцинское», десятилетие в международной политике.
В это десятилетие дипломатические контакты нашей страны были абсолютно доверительны, тесны, подкреплены личными отношениями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53