В документе: факты получения взяток от фармацевтических компаний не установлены. В «справке»: подозревается в получении взяток. Вот такие разночтения.
Зурабов — действительно честный, порядочный человек и толковый, умный специалист. Я познакомился с ним ближе, когда он стал советником президента по социальным вопросам. Сейчас он работает председателем Пенсионного фонда России.
Так мне стала ясна технология компромата, который скапливался в столе у Примакова. Коммерческие структуры, к сожалению, нашли подход к некоторым недовольным сотрудникам ФСБ и других спецслужб; зарабатывали на том же и уволенные из органов сотрудники. Таким образом, составить «справку» на конкурента или неугодного чиновника не составляло никакого труда.
Бывших офицеров ФСБ или работников прокуратуры, которые поставляли Примакову подобные «справки» и при этом не утруждали себя никакими доказательствами, видимо, было немало. Крайне осторожный, щепетильный в политике, он тем не менее верил всем этим обвинениям, не думая, что за эти «разоблачения» кто-то мог хорошо заплатить. Сказывалась его долгая биография руководителя, выпестованного советскими закрытыми учреждениями.
Уволенные офицеры ФСБ не только поставляли Примакову компромат, но и постоянно шли к премьер-министру жаловаться на Путина. Евгений Максимович продолжал по инерции относиться к директору ФСБ как патриарх спецслужб, как старший и более опытный товарищ, говоря просто, как начальник. Путин же относился к Примакову с почтением, не позволяя себе выходить за рамки, обозначенные возрастом и положением, но при этом держался твёрдо. Недоразумения тем не менее случались.
Так, например, бывшие генералы ФСБ, отправленные в отставку Путиным, умудрились внушить Примакову, что за ним и членами его семьи… ведётся слежка. Примаков немедленно позвонил Путину и потребовал снять наблюдение. Обычно хладнокровный и сдержанный, Путин ответил достаточно резко. Заявил о том, что потребует немедленного расследования и возбуждения уголовного дела, если факты подтвердятся; попросил назвать источники информации.
Обвинение было абсурдное, дикое. Как можно следить за председателем правительства? Как можно следить за человеком, которого всюду сопровождает мощная охрана, за безопасность которого отвечает целая силовая структура — Федеральная служба охраны? Зачем вообще за ним устанавливать наблюдение, если каждый его шаг ни для кого не является секретом?
Путин настаивал на формальном следствии. Евгений Максимович пошёл на попятный. Но абсурдное обвинение по-прежнему считал вполне реальным.
… Такая же история была с так называемой чисткой ФСБ. Примакову, очевидно, донесли, что новый руководитель ФСБ расправляется со старыми кадрами. Он не раз и не два говорил мне, что Путин убирает опытных чекистов, привёл в руководство комитета сплошь зелёных и неопытных питерцев. Наконец я потребовал разобраться с этим вопросом.
Путин попросил у меня разрешения устроить встречу с коллегией ФСБ в кабинете премьера. Они встретились. К удивлению Примакова, среди членов коллегии оказались почти все знакомые лица. Большинство заместителей остались на своих местах. После той памятной встречи Евгений Максимович несколько смягчил своё отношение к ФСБ.
Стоило лишь внимательно проанализировать подобные эпизоды — и все вставало на свои места. Евгений Максимович подозревал других в том, что, видимо, не считал зазорным и для себя.
А я долго не мог понять, почему премьер огромной страны, умный, интеллигентный политик ведёт себя в этих разговорах со мной как какой-то кадровик старой школы. Дай я в то время волю привычкам Примакова — и он довольно быстро изменил бы наш политический и финансовый ландшафт на основании своих «справок» и субъективных представлений о том, кто враг, а кто — друг.
Я настоятельно советовал Евгению Максимовичу не обращать внимания ни на критику либеральных политиков и экономистов, ни на резкие статьи в газетах, ни на слухи о возможных кознях спецслужб. «Я, президент, вас поддерживаю. Это — главное», — говорил я ему.
И до поры до времени мне казалось, что он воспринимает мои слова, по крайней мере пытается меня понять.
Именно осенью 98-го у политической элиты возникло ощущение, что премьер потихоньку забирает президентские полномочия, старается взять в свои руки нити государственного управления. Примаков все чаще встречался с силовиками, по Конституции подотчётными лишь президенту, всюду старался расставить на вторые роли, в качестве замов, своих людей из службы внешней разведки. В газетах стали писать о том, что окружение президента «сдаёт» меня Примакову — например, сотрудники администрации якобы договорились с Евгением Максимовичем, что останутся работать в будущем, поэтому спокойно смотрят на уход полномочий из рук президента.
На эти слухи я реагировал абсолютно спокойно. Никакого «ползучего» путча не боялся. Для меня главным оставалось то, что Примаков и его правительство будут держать политическую паузу (тем самым помогут экономике выбраться из кризиса) и что руки у коммунистов связаны участием их людей в правительстве.
Мнения об экономической стратегии Примакова в то время были различными.
Одни экономисты резко его критиковали за отсутствие внятной политики. Другие, настроенные к правительству более лояльно, утверждали, что ошибок оно не делает и что в экономике (благодаря многократному падению курса рубля) наступил некоторый рост. Это было правдой: благодаря тому, что курс рубля упал практически в три раза, нам стало гораздо легче платить зарплату, обеспечивать финансирование госзаказа, наполнять бюджет. Реальный уровень жизни населения стал, конечно, гораздо ниже из-за инфляции, тем не менее «розовое» правительство Примакова своей государственной риторикой, своим советским стилем руководства удерживало людей от социального протеста, от забастовок или новой «рельсовой войны».
Людям импонировали лозунги нового правительства: жить по средствам, производить и покупать отечественные товары. Правительство же помогало экономике тем, что при новом премьере оно, по сути, оставило экономику в покое.
По социологическим опросам, рейтинг доверия Примакову оставался высоким и стабильным.
Евгений Максимович, вольно или невольно, помогал мне в достижении главной политической цели — спокойно довести страну до 2000 года, до выборов. Затем, как я тогда думал, мы вместе найдём молодого сильного политика и передадим ему политическую эстафету. Дадим ему стартовую площадку, поможем раскрыть свой потенциал.
И тем самым поможем выиграть выборы.
…ОПЯТЬ НА БОЛЬНИЧНОМ
11 октября 1998 года я вылетел с визитом в Узбекистан и Казахстан.
Ещё накануне вечером у меня поднялась температура до 40 градусов, утром её сбили, но, понятно, состояние было не очень. Врачи поставили предварительный диагноз — трахеобронхит. Начали колоть антибиотики.
Наина и Таня умоляли меня не ехать. Но я опять не послушал ни семью, ни врачей. Откладывать визит было невозможно, тем более в самый последний момент. Если я чувствую, что надо, то, как говорят спортсмены, хоть «на зубах», но должен долететь, доехать.
С первой же минуты, едва самолёт приземлился в Ташкенте, почувствовал себя ещё хуже. Преодолевал слабость только усилием воли.
Здесь я должен обязательно поблагодарить президента Узбекистана Каримова: не знаю, как бы закончилась эта поездка, если бы не его глубокое сочувствие и понимание ситуации. Помню, как во время торжественной встречи, прямо на ковровой дорожке, перед строем парадных гвардейцев, перед многочисленными зрачками телекамер, все вдруг поплыло у меня перед глазами. Головокружение. И так не вовремя! Но на счастье, Ислам Каримов оказался рядом, поддержал, и я через мгновение пришёл в себя.
…Температуру продолжали сбивать сильными антибиотиками. Снова тяжело дышать, снова слабость, жжение в груди, снова мир кажется зыбким и невесомым. Тем не менее из Ташкента я перелетел в Алма-Ату, где у нас был запланирован второй визит, встреча с Нурсултаном Назарбаевым. Из-за болезни она прошла по укороченной программе. Затем под бдительным оком врачей я переправился в Москву.
Мой новый пресс-секретарь Дмитрий Якушкин заявил журналистам: всю эту неделю президент проведёт в Горках — врачи рекомендовали ему постельный режим.
…14 октября, несмотря на все медицинские рекомендации, я встаю с постели и еду в Кремль. Моё появление — полная неожиданность и для прессы, и для Думы, и для Совета Федерации. 14-го и 15-го я провёл несколько важных встреч.
Встречи плановые. Но всем известно, что президент — на больничном. Плановый график на эту неделю уже отменён. Буквально в течение двух часов мои помощники вновь собирают всех приглашённых на встречи с президентом в Кремль.
Позднее я понял, что не ошибся. Политическое значение каждого моего шага в эти дни становится крайне весомым.
В тот же день, 14 октября, Совет Федерации обсуждает проект постановления «Об итогах всероссийской акции протеста». В резолюции были, например, такие слова: «Каждый день пребывания Б.Н. Ельцина в должности президента создаёт угрозу государственности России». В этом же постановлении президенту предлагалось «добровольно и безотлагательно подать в отставку».
Для принятия решения региональным лидерам не хватило всего 11 голосов…
В начале ноября уже депутаты Думы рассматривают законопроект «О медицинском заключении о состоянии здоровья президента РФ».
Для прохождения закона в Думе не хватило всего 5 голосов…
Отправить меня в отставку по состоянию здоровья, о чем давно мечтали коммунисты, чуть было не стало возможно по закону.
Для того чтобы понять, что же вызвало «осеннее обострение» у депутатов Государственной Думы, у левой части сенаторов, нужно вернуться немного назад, к моменту утверждения нового премьера, Евгения Максимовича Примакова. Вначале левые фракции парламента ликовали: «Нам удалось создать правительство народного доверия!» Но очень скоро туман политических иллюзий развеялся. Депутаты поняли, что перекромсать Конституцию, ограничить мои президентские полномочия им в очередной раз не удалось. Больше того, существование в правительстве «красного крыла» (Маслюков и Кулик), достаточно сочувственное отношение к коммунистам самого Примакова лишали их возможности манёвра. Ни критиковать правительство, ни требовать его отставки они уже в открытую не могли. Необходим был какой-то иной клапан для раскручивания истерии, для выпускания политического пара. После того как законопроект о моем принудительном медицинском освидетельствовании не прошёл, они срочно стали искать другой повод для обострения отношений.
В среду, 4 ноября, отставной генерал Альберт Макашов на митинге возле телецентра «Останкино» пообещал «захватить с собой на тот свет десяток жидов». Это стало прологом для всех дальнейших событий. Вечером того же дня все нормальные депутаты в Думе потребовали осудить Макашова за антисемитизм. Долго судили-рядили, подготовили очень мягкое, почти нежное постановление «О недопустимости действий и высказываний, осложняющих межнациональные отношения в РФ». Но и его не приняли. Логика красного большинства была такая: если экономическая политика Ельцина ведёт к «геноциду русского народа», то призывать к еврейским погромам… можно! Душа, мол, болит у генерала! Что ж его за это осуждать теперь?
Было стыдно. Противно. Да, конечно, антисемитизм существовал и при советской власти, причём откровенный, на государственном уровне, под соусом «борьбы с сионизмом и империализмом», но такого открытого хамства, да ещё с высокой трибуны, никто себе не позволял.
Антисемитизм — как и любая форма расизма — страшное зло. Но в то, что он имеет в нашем обществе, в нашем народе какие-то глубокие корни, я категорически не верю. Будет спокойнее, стабильнее, богаче жизнь — и об этой проблеме постепенно все забудут.
На следующий день я выступил с официальным заявлением: «Любые попытки оскорбить национальные чувства, ограничить права граждан по национальному признаку будут пресечены в соответствии с Конституцией и законами Российской Федерации».
Но наша грозная Генеральная прокуратура почему-то сразу растерялась. По просьбе Министерства юстиции она все-таки начала проверку антисемитских высказываний на предмет их соответствия конституционным нормам. Но… Неудобно как-то было допрашивать уважаемого человека, депутата. Генеральная прокуратура во главе со Скуратовым не нашла в макашовских высказываниях криминала, и дело закрыли.
Депутат-коммунист Виктор Илюхин заявил, что в окружении президента слишком много «лиц еврейской национальности», и предложил подготовить по этому поводу… постановление Госдумы. В России появился целый регион — Краснодарский край, — где ругать «жидов» и «сионистов» стало просто модно, и занимались этим все подряд — от представителей правых партий до ярых коммунистов, от руководителей местных администраций до губернатора, широкую дорогу всем этим высказываниям давало и краснодарское телевидение. Секретарь Московского горкома КПРФ Куваев сказал: пусть Макашов сказал слова неправильные, «но мы с ним солидарны». Геннадий Зюганов стоял на митингах плечом к плечу с Макашовым. А тот как заведённый на всех своих встречах, во всех поездках по стране повторял и повторял: "Еврейский заговор… еврейский заговор… "
И все никак не мог остановиться. Уже в конце февраля в Новочеркасске, выступая перед казаками, генерал заявил: «Все, что делается во благо народа, все законно. Народ всегда прав. Мы будем антисемитами и должны победить».
Общественное мнение отреагировало очень резко. Гайдар назвал Макашова «зоологическим антисемитом» и сказал, что поскольку компартия с ним солидарна, она автоматически может считаться нацистской партией. «Сегодня мы имеем право… вновь ставить вопрос о запрете компартии».
Все газеты были полны статей про Макашова, карикатур на Макашова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53