- Он придет, - сказал Лютер, уже сердясь на Джойс. Подобно Расселу, он ненавидел ссоры. А еще больше он ненавидел, когда ему напоминали о слабостях, присущих Расселу.
- Но я этого уже не хочу, - ответила Джойс, высказав наконец затаенную мысль. - Я хочу с ним развестись.
- Никаких разводов, - мгновенно парировал Лютер.
- Нет - развод, - ответила Джойс, зная, что задела очень чувствительную струну. - Не желаю жить, как сейчас. Не желаю воспитывать своего ребенка при отце, которому она совершенно безразлична.
- Я уже сказал: никаких разводов, - резко возразил Лютер, и в его голосе зазвучал металл, вернее - то качество души, что позволило ему сколотить состояние. - В семье Даленов никогда не было разводов, не будет и теперь.
- Нет, будет, - непреклонно заявила Джойс. Ей нечего было терять, кроме брака, который принес такое горькое разочарование. Да, у Даленов есть деньги, но деньги - еще не все на свете. Джойс познала это на своем нелегком опыте. - И я заберу Диди с собой.
Лютер, который сказал на эту тему все, что хотел сказать, промолчал. Развода не будет, и это было его окончательное решение, и обсуждению оно не подлежало.
Лютер Дален всегда считал, что женщины - за исключением Эдвины - существа непостоянные и неспособные мыслить логически. И никогда не принимал всерьез ни саму Джойс, ни ее желания. Он прекрасно знал, почему она вышла замуж за Рассела - из-за денег. Из-за даленовских денег. И хотела, очевидно, только денег. Что ж, он даст ей деньги. Прекрасно умеющий подсчитывать биржевой курс, что и помогло ему разбогатеть, он теперь начал считать, во что ему обойдется внучка. И решил, что ее цена - миллион долларов.
- Деньги будут вложены в трастовый фонд. Когда Диди исполнится двадцать пять, она вступит во владение этой суммой полностью и без уплаты налогов, - сказал Лютер. - Но у меня одно условие - никаких разводов. Ни сейчас. Ни потом. Диди должна быть воспитана как настоящая Дален. Со всеми преимуществами, какие при этом полагаются. Включая наличие матери и отца.
- Нет, - сказала Джойс, решив, что она не позволит Лютеру подчинить ее своей воле, как он подчинял каждого. - Вам не удастся меня купить. И моего ребенка тоже.
- Но Диди не только твой ребенок, - ответил Лютер. - Она дитя Даленов.
- Но Далены - не Рокфеллеры, - сказала Джойс, злясь на обычную манеру Лютера всегда и везде кичиться своей семьей, словно Далены были королевского происхождения.
- Но они чертовски лучше и знатнее, чем Торнгрены, - холодно сказал Лютер. - Чего же ты хочешь? Судебную войну за опекунство, которую ты проиграешь, или же миллион долларов для Диди и обеспеченную жизнь для себя?
На это Джойс нечего было ответить, и Лютер не посчитал нужным упоминать далее о тех финансовых и юридических средствах, что были в его распоряжении. Ему этого не потребовалось. Джойс было хорошо известно, что люди, подобные Даленам, чтобы добиться желаемого, всегда используют деньги и власть. Если начнется судебное разбирательство, она обязательно его проиграет, точно так же, как Глория Вандербильт потеряла законное право воспитывать свою малышку Глорию ровно десять лет назад. Джойс просто не располагала ни денежными, ни эмоциональными ресурсами, чтоб ы вести войну с Даленами на диктуемых ими условиях и выиграть эту битву.
Неспособная также отвергнуть миллион доинфляционных доларов 1944 года и полную довольства жизнь для Диди, которую могла обеспечить эта сумма, Джойс, В конце концов, приняла предложение Лютера, и к тому времени, как Рассел, уже перед вечером, бледный, потрясенный и явно страдающий от перепоя, все-таки появился, бумаги были подписаны, скреплены печатями и переданы из рук в руки. Лютер не желал подвергаться разным случайностям, если, например, Джойс передумает, и Джойс, которая вышла замуж по любви, теперь как бы вторично заключила брак, но с деньгами.
Он сделала вид, что поверила оправданиям Рассела - его внезапно и срочно вызвали из Нью-Йорка по неотложному делу в тот самый день, когда родилась Диди, и продолжала жить с ним в комфортабельной квартире в доме на Парк-авеню, непосредственно под апартаментами, которые занимали ее свекр со свекровью. Казалось, все идет как следует, за исключением того, что, хотя Джойс по-прежнему оставалась женой Рассела и спала с ним, она сделала все, чтобы больше не беременеть. Она не хотела, чтобы Диди делила свое состояние с кем-нибудь, даже если это будет еще один даленовский отпрыск. Диди для Джойс была единственным средством воздействия, возможностью противостоять богатой семье. И, будучи умнее и проницательнее, чем это допускал Лютер, она не хотела ослаблять орудие своего влияния.
Вместо этого она сосредоточила на Диди все свои помыслы, девочка буквально купалась в ее любви и нежности, и Джойс очень зорко следила за тем, чтобы Диди, которая могла иметь все, его бы имела и чтобы это «все» было самого лучшего качества: лучшие школы, платья, игрушки и самые лучшие товарищи для игр.
С ней все носились, все ее баловали и портили баловством. Диди стала центром внимания в не очень дружной семье. Она росла с преувеличенным ощущением собственной значимости, которая парадоксально сочеталась с почти абсолютной неуверенностью в себе. Не знающей ни в чем отказа, ей в то же время говорили о том, как плохо, что она всего лишь девочка. Диди была как бы в плену у собственного наследства, неявно, однако, роковым образом искалеченная этим двойным стандартом ценностей. Иногда Диди задумывалась, чем она может и способна ли вообще возместить своей семье ущерб от того, что не родилась мальчиком. Ее также занимало, почему отец отсутствовал в день ее рождения.
Что может быть важнее, недоумевала Диди, чем рождение собственного ребенка? Или, раздумывала она по мере того, как взрослела, - кто может быть важнее его? Но это был вопрос, на который никогда не отвечали.
II. БЕДНАЯ ДЕВУШКА
Мать назвала ее в честь известной кинозвезды, и росла она в бедном доме, в захолустном городишке Центрального Массачусетса. Насколько она себя помнила, чего бы она ни хотела, ей всегда отказывали. Лана родилась на шесть недель раньше срока, словно, как она не раз повторяла, она торопилась в мир, чтобы получить пораньше первый отказ.
В отличие от Диди, Лана у матери была первым ребенком. Однако, как и рождение Диди, появление Ланы на свет тоже было оплачено, - нет, не суммой в миллион долларов, но - сознанием вины и ценой тайны.
С того самого дня, когда в начале января 1944 года у Милдред Нил не появилось месячных, она знала, что у нее будет ребенок. Когда она встретилась со своим богатым и красивым любовником в маленьком ресторанчике «Орел», где сервировали завтраки, и сказала ему, что беременна, он поведал ей то, о чем она прежде не знала: он женат.
- Женат? - повторила Милдред, и ее нежно-розовое ирландское личико смертельно побледнело, а темно-голубые глаза невольно смигнули. Она была потрясена. Совершенно убита. Женат. Девятнадцатилетней и без памяти влюбленной, ей и в голову не приходило, что он может быть женат. - Но почему же ты мне не сказал?
- А я не думал, что это имеет для тебя значение, - сказал Рассел Дален, так смущенно отводя глаза, что сразу было понятно: он знал, насколько это для нее важно.
Но кроме того, Рассел Дален ей не сказал, что его жена тоже беременна и что он чувствует себя как в ловушке. Потому что был вынужден завести семью; потому что у его отца навязчивая идея - иметь наследника в третьем поколении, который бы унаследовал имя и наследие Даленов, и обязательно наследника мужского пола. Рассела связывали по рукам и ногам надежды жены, что дети заставят его остепениться, и мнение, что он обязан производить на свет новых семейных заложников для той уолл-стритовской фирмы, которую его отец помог основать и которой, по-видимому, дорожил больше всего на свете. Как женатый человек и единственный сын и наследник, Рассел Дален имел двойную причину быть освобожденным от воинской службы. Отец направил его в небольшой городок Уилком, штат Массачусетс. Он желал, чтобы сын поработал в небольшой посреднической фирме, где бы мог приобрести навыки - администратора и менеджера, а также умение заключать сделки и закулисные операции. Он поехал в Уилком охотно, потому что хотел удрать от жены и от семьи, которые дружно желали, чтобы он чувствовал ответственность за будущего ребенка и старую фирму. И теперь, сидя за миниатюрным столиком, он смотрел еще на одну женщину, напротив него: она только что сказала, что у него появилось еще одно обязательство, и ему захотелось закричать. И еще - хотелось заплакать. Перестать сдерживаться и зарыдать. А кроме того, он хотел, чтобы ем у кто-нибудь объяснил, почему в жизни у него столько неприятностей и почему, несмотря на все его старания, он беспомощен что-либо изменить.
- Есть очень хорошая клиника в Сент-Томасе. Это па Виргинских островах, - сказал он, наконец, все еще не в состоянии посмотреть Милдред прямо в глаза. Он слышал об этой клинике, когда учился в Принстоне, и знал, что несколько его сокурсников и их, вступающих в жизнь, подружек пользовались услугами этой клиники. - Тебе сделают операцию, а потом ты проведешь на морском берегу приятную неделю и поправишь здоровье. А я за все заплачу.
- Убить ребенка? - спросила Милдред, ужаснувшись, что Рассел равнодушен к жизни, которую помог возжечь. Милдред полагала, что, когда она расскажет Расселу о будущем ребенке, он охотно сделает то, что сделал бы любой из юношей, среди которых она выросла, - предложит пожениться. Она не придавала значения огромной разнице в социальном положении и культурном цензе между ней и ее красивым зеленоглазым любовником. Она даже не думала никогда, что он может быть женат, и помыслить была не способна, что вместо брачного союза он предложит аборт.
- Ведь это же все равно что убийство! Это же грех!
- Но что же ты собираешься делать? - спросил в смятении Рассел. Он был удивлен ее реакцией. Милдред всегда была с ним заодно, всегда смотрела на мир его глазами и так охотно исполняла все его желания. Это была одна из причин, почему он в нее влюбился. А теперь он вдруг узнал такую черту ее характера, о которой ранее не подозревал. Милдред была воспитана ревностной католичкой, в то время как сам Рассел был индифферентным пресвитерианцем. Римско-католическая концепция священности жизни была для него абстракцией, мало что значащей идеей, потому что его воспитали, как бы то ни было ошибочно, в сознании, что с помощью денег можно разрешить любое затруднение.
- Что же нам все-таки делать, как ты думаешь? - спросила Милдред. В 1944 году забеременеть, не будучи замужем, означало запятнать себя на всю жизнь. В 1944 году еще никто, в том числе и Рассел Дален, никогда не слышал таких выражений, как «незамужняя мать» или «мать-одиночка», - бремя позора было слишком велико, и сама мысль о том, чтобы иметь внебрачного ребенка, была попросту невозможна. Быть беременной и не быть замужем - это позор и унижение, от которых уже нельзя избавиться до конца жизни.
- Я думал, ты сама принимала меры предосторожности, - сказал Рассел, боясь вопроса Милдред и торопясь ответить на него. Все время виновато моргая, он озирался по сторонам, только бы не смотреть на нее. Он разглядывал овальные зеркала, выкрашенный белой краской металлический потолок и написанное от руки объявление над стойкой с содовой водой, перечисляющее восемь сортов домашнего мороженого. Его брак, в который он вступал с надеждой, оказался несчастным. А теперь и любовная связь, представлявшаяся такой радостной и многообещающей, стала еще одной ловушкой.
- Подумай над тем, что я сказал. Мое предложение остается в силе, - прибавил Рассел, как всегда желая сделать именно то, что надо, и недоумевая, как ему часто приходилось недоумевать, почему правильный поступок сплошь и рядом не приносит желаемого результата. Он быстро встал и покинул маленький отсек в ресторанчике «Орел», а ошеломленная Милдред еще посидела некоторое время, тоже недоумевая, действительно ли он думает так, как говорит, и стараясь решить, что же теперь делать.
Когда в тот же день, позднее, Милдред позвонила в контору Рассела, решив спросить его напрямик, намерен ли он подать на развод и жениться на ней, там ответили, что он уехал из Уилкома. Одна из секретарш считала, что, наверное, он уехал в Нью-Йорк. А один из брокеров слышал, что как будто Рассел собирался в Канаду. Он не оставил ни адреса, ни телефона. Милдред все же дозвонилась до конторы фирмы «Ланком и Дален» и несколько раз просила передать ему просьбу позвонить. Но он ни разу не позвонил, и, наконец, ей ответили, что его нет в городе и неизвестно, как можно с ним связаться, и он не сказал, когда вернется.
Милдред Нил оказалась в той же тупиковой ситуации, как почти все те, кому приходилось иметь с ним дело. Он был приятнейшим и добрейшим человеком в мире, но вот он понадобился ей, а его нигде нельзя было отыскать. Он спрятался за своими деньгами, с горечью думала она, и предоставил ей одной полную возможность расхлебывать последствия их взаимной любви.
Через две недели Милдред получила чек на тысячу долларов, подписанный Расселом Даленом. К чеку была приложена записка с адресом клиники в Сент-Томасе. Милдред получила деньги и разорвала записку. Аборта она делать не станет. Никогда! Часть денег она истратила на пеленки, детские одежки и колыбель, а остальные положила в сберегательный банк, на будущее для своего еще нерожденного ребенка.
Больше, за все время ее беременности, Рассел Дален не давал о себе знать, и она не надеялась увидеть его когда-нибудь снова.
Когда беременность обнаружилась, Уилл Бэнтри, неравнодушный к ней еще с тех пор, как она перешла в школу второй ступени, оказался единственным человеком во всем Уилкоме, кто относился к ней хорошо. И Милдред, чувствуя себя виноватой и оскорбленной и все еще не верящая до конца, что Рассел способен вот так, внезапно и невероятно жестоко, бросить ее, была более чем благодарна Уиллу.
- Не знаю, что бы я без тебя делала, - сказала она ему, когда начался седьмой месяц беременности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53