– Эта избушка осталась от прежнего хозяина. Мы только отремонтировали ее.Он не сводил с Корри восхищенных голубых глаз. На вид ему было лет девятнадцать, он был худощав и нескладен и больше походил на цыпленка, чем на сложившегося взрослого мужчину. Открытое, веселое лицо с сильно выступающими скулами было усыпано веснушками, а белокурая челка все время непослушно падала на глаза.– Люди живут и в гораздо худших условиях. Вам еще повезло, что хоть прочная крыша над головой. Жить в палатке совсем неприятно. А здесь есть печка. Она прекрасно топится, разжигать можно промасленной бумагой. И пол не земляной, а выложен горбылями. Вам здесь будет неплохо, миссис Курран, по крайней мере не хуже, чем другим женщинам в поселке.Корри попыталась улыбнуться. Все это должен был сказать ей Эвери! Но он о чем-то увлеченно разговаривал с Биллом Хоталингом и даже не смотрел в ее сторону.Корри не могла сдержать возгласа удивления, когда переступила порог хижины. Она никогда в жизни не видела человеческого жилья, обустроенного так скудно и примитивно. Даже трехкомнатный барак Милли в Доусоне казался дворцом в сравнении с теперешним пристанищем.Оно состояло из одной комнатки с низким потолком и замызганным полом. Два маленьких окошка по обе стороны двери были затянуты изнутри мешковиной, которая практически не пропускала света. По двум стенам располагались двухэтажные грубые нары, по третьей – полки, выпиленные из толстых досок и горбыля: В одном углу стояла железная печка, в другом – кадушка с водой. Эвери объяснил ей, что она предназначена для промывки проб глины и определения ее золотого содержания.Корри оглядывалась вокруг в полном молчании, стиснув зубы, чтобы не закричать от ужаса. Нет, она не позволит Эвери увидеть свое отвращение и отчаяние. Она лучше умрет, чем обнаружит перед ним свою слабость!Перед сном Корри переоделась в легкую ночную рубашку, которую купила много месяцев назад в Сан-Франциско во время незабываемого похода по магазинам с тетей Сьюзен. Эта рубашка, сшитая по французской моде и отделанная дорогими кружевами ручной работы, была частью ее приданого к свадьбе. Корри берегла ее и не надевала ни разу. Теперь, когда она просунула голову в ворот, от рубашки пахнуло затхлостью и несвежестью долго пролежавшей в сундуке ткани.Корри достала зеркальце и, взглянув в него, нашла себя очень хорошенькой. Золотистые волосы рассыпались по плечам, изящные кружева подчеркивают бледную нежность кожи. Огромные глаза с пушистыми ресницами под дугами черных бровей и трепетные губы придают ее красоте романтическое своеобразие. Корри подумала, что выглядит как раз так, как всегда мечтала выглядеть в первую брачную ночь. Но к чему теперь все это!Она отложила зеркало и села на низкую койку. В глазах ее стояли слезы, к горлу подкатил тяжелый, горький комок, а сердце болезненно сжалось. За стеной раздался громкий, грубый мужской смех.Дверь открылась, и в домик, громко стуча каблуками тяжелых ботинок, вошел Эвери. Под мышкой он держал брезентовый сверток. Корри почувствовала запах виски.– Обстановка здесь и так более чем скромная, но тебе не годится ходить по грязному полу.Он опустился на корточки и стал раскатывать сверток.– Это что-то вроде коврового покрытия.Корри молча наблюдала, как он тщательно раскатывает брезент, а потом сухо сказала:– Да, так лучше. Очень мило с твоей стороны, что ты подумал об этом. Я так устала за сегодняшний день, голова идет кругом. Спасибо тебе огромное, что позаботился обо мне.– Это не я, это Мэйсон придумал.– В таком случае мне стоит поблагодарить его.Эвери выпрямился, снял ботинки и принялся расстегивать рубашку, пропитанную пылью и потом. Корри смотрела, как он раздевается, и ее сердце часто и гулко забилось. Она вспомнила тот день, когда впервые увидела Эвери обнаженным. Как давно это было! Неужели она и вправду когда-то лежала с этим мужчиной в одной постели и была с ним так близка, что вобрала в себя его семя?Эвери продолжал раздеваться, аккуратно вешая каждый предмет своего костюма на единственный гвоздь в стене. Наконец он полностью разоблачился, и Корри заметила, что его тело несколько похудело, но сохранило крепость мускулов и совершенство форм. К большому удивлению Корри, его вид не вызывал у нее никаких эмоций.– Я что, не нравлюсь тебе, Корри? Почему Ты отворачиваешься?– Я не отворачиваюсь.– Неправда.Он подходил к ней со странным, напряженным выражением лица. Корри старалась избежать его взгляда, но это ей удавалось с трудом.– Посмотри на меня. Посмотри на то, к чему ты так стремилась. Ну как, нравится? Должно быть, нравится, раз ты в такую даль ехала за этим.– Да…Корри чувствовала, что она, как маленькая птичка в клетке, мечется, не в силах увернуться от огромной человеческой руки, которая хочет поймать ее и сграбастать в кулак. И это первая брачная ночь! Ради нее она вынесла трудности и опасности Дайской тропы и Чилкутского перевала!И это ее Эвери, тот человек, соединить с которым свою судьбу она так страстно мечтала и готова была добиваться этого любой ценой! Как же она была глупа, что приехала сюда! Какое легкомыслие! Ведь Куайд предупреждал ее. Почему она не послушалась его? Но теперь поздно. Она здесь, Куайд далеко, и вряд ли они еще когда-нибудь встретятся.– Почему ты не хочешь снять ночную рубашку, Корри?Голос Эвери смягчился и стал похожим на тот, который Корри слышала очень давно, в подвале роскошного дома в Сан-Франциско.– Эвери, я беременна. Я стала очень некрасивой и не могу… ты не должен меня видеть такой.– Красивая или нет, не важно. Ты ведь женщина. А я так давно не имел женщину.Корри была в замешательстве, она нервно теребила кружева на вороте рубашки и смотрела на Эвери испуганными глазами.– Я не могу, Эвери.– Почему не можешь? Мы ведь уже были вместе, и тогда ты не слишком стеснялась. Что же случилось теперь? С нынешнего дня я – твой муж и раз уж взял на себя бремя брачного союза, то хочу использовать и его преимущества.Господи, какой ужас! «Бремя брачного союза». Ни в каком страшном сне Корри не могла привидеться такая сцена в первую брачную ночь!– Я не могу, Эвери! Я не могу, чтобы это было так равнодушно, холодно, как будто мы незнакомы, как будто я – одна из тех женщин с аллеи Парадиз. Я – твоя жена!Корри выпрямилась на постели и оправила ночную рубашку на коленях. Она старалась говорить с достоинством, но ее голос дрожал. И руки тоже.– Да, ты моя жена. Тебе ведь так не терпелось ею стать! Вместо того чтобы спокойно дожидаться, пока я вернусь богатым и смогу жениться как положено, обеспечить тебя и относиться к тебе с уважением, ты выслеживаешь меня, как ищейка, приезжаешь сюда и силой заставляешь жениться на себе!– Но я беременна, Эвери! Это совсем другое дело. Я не могла ждать!– Тогда надо было сделать с этим что-нибудь. Я не знаю… аборт или что там делают в таких случаях женщины. В конце концов, шлюхи же умеют заботиться о себе, если влипают в такую историю!– Но я не шлюха! Ты соблазнил меня, Эвери! На тебе тоже лежит часть вины!– Хорошо, какая теперь разница? Мы женаты, так давай по крайней мере извлекать из этого удовольствие. Тем более что ты не девственна.Он со значением посмотрел на ее живот и улыбнулся.– Залезай под одеяло, раз ты такая стеснительная. Я могу и не смотреть. Только снимай скорее рубашку, мне надоело ждать.Ненависть захлестнула Корри, но она послушно легла и натянула одеяло до подбородка. Потом сняла через голову рубашку и почувствовала, как ворсинки шерстяного пледа неприятно впиваются в тело. Ей хотелось плакать. Ей хотелось провалиться сквозь землю от стыда и унижения.Он лег рядом с ней. Она чувствовала упругость его мускулов, шелковистую прохладу кожи. Его рука скользнула по ее груди, животу и пушистому треугольнику под ним.Последняя мысль Корри перед тем, как Эвери опустился на нее сверху, была о Куайде Хилле. «Делия, любимая…»О Господи, Куайд! Где ты? Спаси меня… Глава 25 Июль. Август. Короткое юконское лето пронеслось в потоках солнечного света, с благодатной щедростью опекающего все живое. Солнце поднималось, совершало долгий путь по небосклону, скрывалось за горизонтом на миг и снова стремилось в небесную высь. Изумрудный ковер, покрывающий землю, был расцвечен ярким многоцветьем теплых красок: от нежно-розовой дымки над зарослями люпина до сине-фиолетовых вкраплений водосбора.В течение долгих дней Корри была предоставлена самой себе. Эвери с самого утра уходил по делам. Несмотря на то, что замужество не принесло ей особенной радости, Корри находила определенное удовольствие в своем теперешнем состоянии. С самого утра, обернув голову москитной сеткой, чтобы уберечься от несметных полчищ комаров и толстых мух, Корри бродила вдоль реки и собирала чернику, дикую смородину и медвежью ягоду. Дома она училась готовить из них разные блюда. Ей удалось найти целую плантацию дикого лука, который хотя и имел очень резкий специфический вкус, но был на удивление хорош в подливке к мясу или рыбе и в пироге с утятиной или бельчатиной.Кулинарные способности Корри совершенствовались день ото дня. Первый хлеб, который она испекла, был кисловат и чересчур порист. Она вспомнила, как Куайд учил ее замешивать тесто, и следующая попытка оказалась удачнее. Мэйсон Эдвардс где-то раздобыл для нее свежих дрожжей. Корри воскресила в памяти опыты Куайда по приготовлению сладостей и иногда баловала Эвери и его товарищей фруктовыми десертами.Сам Эвери никогда не высказывался о ее стряпне, хотя Корри не без удовольствия заметила, что за последнее время он поправился. Зато Мэйсон Эдвардс с неизменным юношеским аппетитом приветствовал каждое новое блюдо восторженными комплиментами.Корри много фотографировала: шурфы, свою лачугу и ее окрестности, огромные землечерпалки, груды строительного мусора и отбросов, уродующие ландшафт. Она устроила фотолабораторию в углу хижины, отгородив его брезентом. Несколько раз к ней обращались старатели с просьбой запечатлеть их, чтобы отправить снимок семье. Один из них, коренастый шестидесятилетний человек, преподнес Корри в качестве платы за услугу самородок стоимостью в двадцать долларов.– Я вам вот что скажу. Вы делаете снимки лучше, чем мистер Хегг со всей его студией в Доусоне. Или, по крайней мере, не хуже, если учесть, что вы женщина.Корри покраснела от удовольствия. Ей был равно приятен и комплимент, и самородок – она никогда прежде не зарабатывала денег своим трудом.Когда Корри научилась быстро и легко готовить, стряпня перестала отнимать у нее много времени. Чтобы как-то занять себя, она попыталась предложить свою помощь Эвери. Но тот решительно и холодно отказался, сказав, что старательская работа не годится для беременных женщин: она слишком тяжела, да и опасна. Мэйсон согласился с ним, честно и прямо глядя в глаза Корри. Подавив чувство глубокой обиды, Корри вынуждена была довольствоваться фотографированием, долгими прогулками вдоль реки и стиркой, для которой все тот же Мэйсон соорудил ей огромное деревянное корыто.Время. Его течение измерялось внутриутробным развитием готовившегося появиться на свет ребенка. С каждой неделей живот Корри становился все больше и круглее, толчки и движения внутри становились все более отчетливыми и настойчивыми. Корри не могла теперь взойти на холм, не сделав несколько остановок, чтобы перевести дух. Временами она с грустью вспоминала о своей прежней тонкой талии и понимала, что выглядит сейчас отвратительной толстухой.Корри успокаивала себя мыслью о том, что Эвери слишком занят, чтобы любоваться ею. Его досада и раздражение постепенно сменились рассеянным чувством собственности: он не замечал жены, за исключением тех редких случаев, когда ему хотелось обладать ею.Мужчины приступили к рытью второго шурфа и целыми днями без устали, и даже с каким-то ожесточением, поднимали наверх на лебедке корзины с глиной и гравием. Мэйсон объяснил Корри, что они пытаются определить направление основной золотой жилы.Единственным временем, когда Корри и Эвери оставались наедине, была ночь. Эвери закрывал за собой дверь на кожаный ремешок, и они оказывались отделенными от целого света, но не становились от этого ближе. Корри по-прежнему раздевалась под одеялом, стесняясь своего живота. По-прежнему их близость не доставляла ей радости: каждый раз, когда Эвери ложился на нее сверху, она с нетерпением дожидалась момента, когда почувствует его последнее содрогание и все будет кончено.Надежда получить письмо из дома была единственной отрадой в борьбе со скукой и однообразием дней, с томительным убожеством ночей. Мужчины по очереди ездили в Доусон Сити за почтой. У Билла Хоталинга была жена в Денвере, у Бэзила Хеминга – другого компаньона – в Детройте осталась большая семья. Мэйсон регулярно получал письма от родителей, у которых была собственная ферма в Мичигане.От тети Сьюзен вестей не было. В конце июля прошел слух, что в устье Юкона, близ Кетчикана, затонул пароход. Вдруг письмо и деньги для Корри были на его борту?Расстроенная и обеспокоенная, Корри написала тете еще одно письмо с настоятельной просьбой ответить как можно скорее. Эвери сказал ей, что как только река замерзнет, почты не будет до весны. Корри красочно описала в своем послании, как Эвери ежедневно намывает золота на сто долларов. К этому она добавила: «Я очень люблю вас и скучаю. Мой ребенок должен родиться в начале декабря. Как бы я хотела, чтобы вы присутствовали при родах и приняли бы дитя в свои руки…»Через неделю пришло письмо от Милли Муссен. Его самолично доставила мисс Гилхолей, хозяйка «Самородка», которая по делам ездила в Доусон. Милли писала, что неожиданно встретила человека – он принес в ее прачечную белье, – вышла за него замуж и собирается уехать с ним в Сиэтл. «Он не считает меня красавицей, но я ему нравлюсь такой, какая есть. Он говорит, что я мировая баба, ха-ха! По-моему, это уже немало. Ты знаешь, Корри, хотя он и не больно разбогател здесь, я думаю, он сможет сделать меня счастливой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55