Ц Куда это ты пойдешь? Ц закричала на него бабка Вера. Ц Гоняешься да шн
ыряешь, как бес, а мальчонка хоть пропади. Чем я его спасу?
Ц Бульон ему нужен, Ц сказал дед Савельев.
Бабка Вера присела на скамью у окна, голос ее стал тихим и нестерпимо скри
пучим:
Ц А где твои пчелы? А где твой мед? Где все коровы? Бульон! Крещеные, слышит
е? Может, ему жаркое из поросятины? Может быть, пирожеников со сметаной?
Ц Не скрипи, Ц сказал дед. Ц Я тебе принесу леща. Уху ему сваришь крутую.
Да процеди Ц так не давай. Ц Он пошел к двери, и Сенька за ним пошел, но баб
ка Вера Сеньку догнала, ухватила за ворот.
Ц А небось в Засекине фершал живет, небось у него лекарства припрятанны
е.
Ц Нету у него лекарства, я для мамки бегал…
Ц Для мамки твоей нету, а это раненое дите.
Ц И фершала самого нету, Ц сказал Сенька. Ц И вся изба разворочена.
Бабка Вера опять села на скамейку, принялась гадать, куда дели фельдшера,
кому он понадобился такой старый. Сколько лет он лечил крестьян и колхоз
ников, и детей принимал, и все был один Ц уважаемый лекарь, даже новые док
тора со станции к нему ездили за советом, потому что знал он все местные бо
лезни, все травы от этих болезней, и целебные порошки, и микстуры, и мази, и к
ак муравьев напарить от ревматизма, и когда в горячую русскую печку лезт
ь, чтобы сырость из организма выгнать и простуду. И коров знал, как выхажив
ать, и лошадей, и овец.
Ц Зачем же его-то? Ц горевала бабка. Ц Он же ведь лекарь Ц алмаз золото
й.
Досыта нагоревавшись, бабка Вера отодвинула ногой заслонку под печкой. И
з-под печки вышла курица. Пока курица чистила клюв о половицы, пока встрях
ивалась да чесала себе под крыльями, бабка Вера намяла вареной картошки,
высыпала в нее горсть жирного лесного семени да белых муравьиных яиц.
Курица клевала долго и неаккуратно, насытившись, вспрыгнула на бабкины к
олени и улеглась, повозившись.
Бабка гладила ее сухой рукой.
Ц И то, толчея там сейчас, Ц говорила она, как бы заискивая. Ц Райские ку
щи битком переполнены. Бог нас с тобой не взял пока… Ц Бабка глянула в бе
льевую корзину, и в ушах ее прозвучало страшное слово Ц бульон! Бабка вск
очила, прижала пеструшку к груди и, торопясь и оглядываясь, затолкала ее о
братно под печку, заслонкой загородила и привалила заслонку дровами.

Худо, когда спать хочется и нельзя, когда есть хочется и нечего, Ц хуже не
т, когда по голове бьют. Володьку били по голове ладонью, кулаком, пряжкой,
сапогом, палкой, прикладом. Володька от ударов все позабывал Ц и что с ним
, и кто он, Ц и полз по земле до тех пор, пока не находил места, где спрятать у
битую голову. Потихоньку чернота в голове рассасывалась, и этот момент б
ыл страшнее ударов. Над Володькой нависала, трепеща мятыми рваными крыль
ями, громадная бабочка. Она была с толстым брюхом и отвратительной мордо
й. Брюхо ее шевелилось, сжималось, будто жевало самого себя. Мертвые сухие
лапы тянулись к Володьке. Отвратительным был и цвет бабочки, словно гнил
ь, покрытая золотой тусклой пылью. В этом сложении тучности с сухостью, зо
лота с гнилью, жующего брюха и мертвых лап было столько тошнотворного уж
аса, что Володька пропитывался им насквозь. Его начинало тошнить. Он изви
вался по земле, как червяк, а потом, откатившись в сторонку, лежал неподвиж
ный и белый. Бабочка исчезала, не коснувшись его. Далеко в зеленоватом мер
цании вспыхивали два черных глаза, как бы обещая или грозя настигнуть ег
о в другой раз.
Она догоняла его с тех самых пор, как, вытащенный красноармейцами из лаки
рованного вагона с бархатными диванами, он забился в дощатую будку на пе
реезде. Он глядел в окошко на этот вагон, раздавленный взрывом, словно кон
сервная банка булыжником.
Кричали смертельно раненные паровозы. Выло разрываемое огнем железо. Кр
асноармейцы и железнодорожники выбирали в дыму еще живые тела и уносили
их за станцию, в сквер. И по всему этому, как по экрану кино, ползла большая з
олотисто-серая бабочка, хлопая в крылья, словно в ладоши. Ползла она по ст
еклу окна в будке. Володька сбил ее тюбетейкой. Но она поднялась с пола и, т
репеща, снова ткнулась в стекло. Он повел с ней борьбу, с криком и плачем от
махиваясь от нее и покрываясь мурашками, когда она задевала его в своем с
тремлении к свету окна.
Взрывом унесло будку, как ветром уносит зонтики с пляжа. Оглушенный Воло
дька остался лежать на полу возле чугунной печки, обложенной понизу кирп
ичом. А когда он пришел в себя, перед его глазами, словно приклеенная к чуг
уну спиной, трепетала бабочка. Она шевелила сухими лапами, и брюхо ее сжим
алось и разжималось, словно жевало самое себя.
Володька бежал в беззвучном пространстве к ярко-синему небу. И в это небо
взлетели плосковерхие баки. Они тяжело отрывались от зеленой земли, зами
рали белыми облаками и с небольшой высоты проливались на землю бездымны
м огнем. Воздух пропитался бензиновым запахом. Синее небо горело.
Володька повернул в станционный поселок.
В узких улицах шло немецкое войско…
Шло немецкое войско спокойно, по сторонам глядело насмешливо. На машинах
шло, либо на танках верхом, на бронированных транспортерах, на мотоцикла
х, в телегах с резиновым мягким ходом Ц тяжелые кони парами. На самолетах
Ц девятками. Девятка за девяткой по всему небу.
Володьку били по голове. Били в мягкое темечко. И бабочка появлялась и исч
езала, не коснувшись его, чтобы дать ему насмотреться. И когда он прятал го
лову подо что попало, в зеленоватом мерцании вспыхивали два черных гране
ных глаза, как бы обещая или грозя настичь его в другой раз, когда он на все
насмотрится.
Володька шел по испуганной летней земле.
Присутствовал, когда мальчишки в большом селе с колокольней, покормив ег
о хлебом, порешили закопать свои красные галстуки, чтобы немец при обыск
е не смог над их галстуками глумиться. Каждый из них нашел деревянный ящи
чек или школьный пенал, положил туда галстук красный и к нему значок. Зако
пали ящички на закате. Спели песню «Там, вдали за рекой».
Володька пошел из того села. В деревнях он останавливался у колодцев. Баб
ы с ведрами подойдут: «Откуда? Родители где? Разбомбленные?» Ц и накормят
. Смотрел Володька в темную воду. В темноте глубока вода. Собирается она в
колодце по капле. Клюк! Ц словно пуля в лесу. Или вдруг посыплются быстро,
как автоматная очередь. Но все чаще и все сильнее от колодцев несло керос
ином, немецким пахучим мылом и еще чем-то тошным. Гоготали у деревенских к
олодцев немцы, обливались водой из брезентовых ведер. Брились Ц брызгал
ись одеколоном.
И Володька думал в слезах: «Когда же вода станет чистой, скопленной светл
ыми звонкими каплями? Когда же в колодцы те, деревенские, станет не страшн
о глядеть?»
В деревушку, незначительную среди больших деревень, маленькую, заросшую
крапивой, Володька пришел под вечер. Возле колодца часовня пустая, накре
нившаяся от старости. А на колодезном срубе, подвернув штанину, мальчишк
а стоит лет пяти. У самого сруба девчонка присела, трех лет. Строго сидит и
серьезно.
Ц Чего же вы делаете?
Мальчишка повернулся к Володьке, деловито спустив штанину.
Ц А сикаем, Ц сказал он. Ц Маруська в колодец сикать не может, она видиш
ь какая неправильная. А все равно протечет. Пускай немцы пьют.
Ц Мы в него каждый день сикаем, Ц сказала девчонка с еще большей, чем у ма
льчишки, суровостью.
Угадав в Володьке страх и смятение, мальчишка спрыгнул на землю. Достига
л он Володьке едва под мышку.
Ц Не боись, мы тихонько.
Володька осмотрелся по сторонам. Дорога была пустынной. Теплая текучая п
ыль заливала следы недавно ушедших танков. «Что ли, кончилось немецкое в
ойско?» Ц подумал Володька. Впервые подумал, что может кончиться эта сил
а.
Ц А как наши вернутся? Ц спросил он. Ц Откуда пить станут?
Ц Мы покажем, Ц сказал мальчишка.
Ц А из озера, откуда и мы пьем, Ц сказала девчонка. Ц Ты чей?
Ц А пожрать чего есть? Ц спросил Володька, но уже не таким голосом, каким
просил раньше.

Станция была оцеплена Ц никто из местных не толкался на ней. Полицай из о
цепления, широкий, огрузший от пожилой силы, сидел спокойно, как бы дремал
. Иногда, словно пробудившись, доставал из ручья бутылку, делал большой не
торопливый глоток, отчего шея его раздувалась и краснела. Полицай выдыха
л спертый воздух из груди шумным единым дыхом, снова ставил поллитровку
в ручей, чтобы сохранить в холоде вонючий спиртовой огонь, и, медленно шев
еля челюстями, жевал кусочки вяленого леща. Лещ лежал у его ног на немецко
й газете, костистый, килограмма на два весом до того, как его завязали. Ряд
ом с лещом томилась ржаная краюха, прикрытая пышно-серым листом лопуха. П
олицай хлеб жевал, отщипывая его небольшими крошками.
Володька притаился в траве. Приподняв голову, видел, как полицай пьет и за
кусывает. Хоть бы шкуру оставил, гад. Шкура у леща жирная. Мысль о шкуре вла
дела Володькой недолго. Он вообще не обладал постоянством мысли Ц чуть
возникшую, начинал развивать. Не прошло много времени, и Володька думал у
же, каким образом самому съесть леща, пока его полицай совсем не съел.
Внизу, под пригорком, шевелилась станция. Она была забита эшелонами, авто
машинами, немцами. Немцы слонялись за кипятком, чего-то пили, чего-то ели, и
ные выходили за оцепление и возвращались обратно с цветами Ц ромашками
. Один прошел совсем близко. Полицай встал, равнодушно сказал немцу: «Хайл
ь». Немец ответил ему: «Зер гут». Полицай снова сел булыжной спиной и булыж
ным затылком к Володьке. Это незначительное событие и побудило окончате
льно Володьку к действию.
Подкравшись к полицаю вплотную, Володька гаркнул хрипатым басом:
Ц Хайль Гитлер!
Полицай смирно поднялся. Тут Володька схватил леща. Но, видимо, не додумал
до конца свою мысль с голодухи. Леща нужно было тянуть беззвучно и так же б
еззвучно, ползком, пятиться, а потом сигать в кусты, и ищи-свищи. Короче гов
оря, «хайль» погубил все дело. Вставший на ноги полицай догнал Володьку в
два счета. Володька втянул голову в плечи, прикрывая ее руками, в которых д
ержал леща.
Из-под леща, как из-под козырька, он увидел полицаево лицо и сомлел. Два чер
ных глаза, как граненые камни, сыпали острыми искрами. Один глаз дикий, дру
гой и вовсе лешачий, выпученный вперед страшным дулом. Бровь задрана Ц ч
уть ли не поперек лба. Лоб смят, словно посередке глубокий шрам. Угол рта п
од лешачим глазом сполз книзу Ц и в растворе губ сверкают белые зубы. Шея
сведенная, словно кость поперек горла стала.
Ц Битый, Ц сказал полицай. Ц Битый, а глупый. Ц Он поднял руку, и Володьк
а съежился Ц в голове у него запылало, будто сунули в череп горсть красно
го уголья.
Ц Смотри! Ц закричал Володька. Ц Смотри ты, сколько на станции крыс. Ц
В ожидании удара Володька всегда плел околесицу, не специально и не обду
манно, околесица Ц чушь несусветная Ц сама плелась, иногда странным об
разом охраняя Володькину голову от разорения. Ц Крысы! Ц шумел Володьк
а. Ц Бегают, опоясанные ремнями. Котятки Ц малые ребятки, крысы всех вас
сожрут. И тебя сожрут, Ц сказал он полицаю строго. Ц Нужно «Хайль!» крича
ть, тогда не сожрут. Ц Володька во всю мочь заорал: Ц Хайль Гитлер!
Ц Я тебе дам «хайль». По хайлу и дам.
Полицейский дал ему по губам ладонью, сильно, мягко и плотно, словно удари
л в донышко бутылки, чтобы вышибить пробку.
Ц Тронутый, Ц сказал он. Ц Все равно уж пропащий.
Володькина шея скруглилась, сжалась в его толстых шершавых пальцах. Паль
цы коснулись друг друга под нестриженым Володькиным затылком и разошли
сь. Полицай стоял над Володькой белый, в глазах у него, где-то на самом дне,
черном и зыбком, тлела тоска.
Ц А-ааа! Ц закричал Володька.
Полицай взял его под мышку и, широко шагая и тяжело дыша, понес к станции.
Ц Отпусти, гад! От тебя чертом пахнет! Ц крикнул Володька.
Полицай бросил его на землю, но совсем не отпустил, он тянул теперь Володь
ку за шиворот и дышал еще громче, словно и не легкого, тщедушного мальчишк
у тащил, а огромный камень на шее.
Чтобы отомстить полицаю за несъеденного леща, за испуг, Володька наскреб
вшей в голове Ц сунул их полицаю в карман. Еще наскреб вшей, сунул туда же
и захихикал. Потом, едва поспевая за скорым размашистым шагом, Володька п
ринялся плевать полицаю на штанину Ц все норовил попасть на сапог. Поду
мал было: «Куда он меня?» Ц но беспокойная его голова, не терпевшая ничего
незаконченного, тут же ответила на этот вопрос: «Куда бы ни привел, хуже н
е будет. Черт с ним, все равно удеру, лишь бы по голове не били да хоть немног
о дали жратвы».
С полицаями Володька изредка ладил. Хоть и не слишком гордо, но, в общем-то,
справедливо полагал он, что лучше у полицая жратву сожрать, чем выпрашив
ать у голодной крестьянки с ребятами. Полицаи Ц жижа болотная. Их тоскли
вая отчужденность легко переходила в безответную доброту, слезная друж
ба Ц в лютую ненависть. Они дрались между собой так неистово, словно вдру
г не оказывалось у них более злого врага, чем сегодняшний друг. И не будь н
емецкого меткого глаза, их стая давно бы рассыпалась по лесам. С воем и каш
лем побежали бы они в дальние дали, где бы их одиночество среди чужих люде
й было хоть как-то оправдано.
Чего Володька не мог Ц воровать. Он придумывал план не только для себя, но
и для тех, у кого воровал. Свои планы он выполнял с точностью, но те, у кого о
н пытался что-то стянуть, всегда нарушали их. Однажды, совсем отчаявшись,
Володька подошел к мужику, евшему мерзлое сало, и, пританцовывая на снегу,
сказал деловито, даже с обидой:
Ц Дяденька, ты вон туда гляди.
Ц А зачем мне туда глядеть? Ц спросил мужик.
Ц Нужно по плану, Ц сознался Володька.
Мужик хмыкнул:
Ц Ага. Значит, я буду туда глядеть, рот раззявя, а в это время ты у меня сало
стибришь.
Володька кивнул горестно.
Мужик засмеялся, отрезал ему кусок, дал хлеба, да еще легонько по заду дал
и прибавил в словах:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18