Собрал все до единой, ссыпал в торбу, суну
л Володьке и приказал шепотом лезть к колоколам, а от колоколов в маленьк
ий люк Ц в шатер. Он и винтовку свою Володьке подал.
Из шатра, продырявленного временем, пулями и еще невесть какими ударами,
в щелку между досок, Володька увидел, как Кузьма, достал из-под соломы нем
ецкий автомат «шмайссер». И тут же Володька услышал шаги по лестнице.
Немного погодя на колокольню влезли три немца с пулеметом. Они вскинули
автоматы, наставив их на Кузьму.
Ц Полицай, Ц сказал Кузьма, подняв руки.
Немцы что-то коротко крикнули ему, он кивнул головой на солому и побледне
л Ц пиджак с полицейским удостоверением был на Володьке.
Ц Документ! Ц повторил немец, ткнув ему автоматом в губы.
Кузьма выдохнул разбитыми губами горячий воздух, сплюнул на сторону.
Ц Нет документа. Дома забыл.
Володьку будто в темечко тюкнули, тьма навалилась на него, и, продираясь с
квозь тьму, он спрятал винтовку за балку и мешочек с гильзами спрятал. Отк
рыл люк и в пиджаке спустился вниз. Подошел к Кузьме и подал ему пиджак.
Кузьма положил ему ладонь на голову.
Ц Внучонок. Пугливый он, вас услышал и спрятался. Домой гоню, а он упирает
ся. Больно пугливый…
Один немец документ читал, сверяя его с личностью Кузьмы. Другой полез в л
юк, посмотреть, нет ли там еще кого. Третий прилаживал пулемет в проеме.
Приняв документ у немца, Кузьма покачал головой и вдруг начал на них крич
ать. Мешая немецкую и русскую речь, он доказывал им, что никакой мало-маль
ский солдат, даже самый молодой и сопливый, даже самый последний дурак не
станет устанавливать пулемет на колокольне.
Ц Небось не кавалерия наступает, небось танки. Поднимет пушку, шваркнет
Ц и аллес, и майн гот. Полетите вы к богу в рай со своим пулеметом. Пулемет н
а бугре ставить нужно, чтобы в землю закопаться и в случае чего удобно отс
тупить.
Немцы, молодые и яростные, слушали его, смущаясь и злясь, потом тоже заорал
и, перебивая друг друга. По некоторым немецким словам, которые Володька з
а войну уже научился различать, ему стало ясно, что они бранят Кузьму и тре
буют ответа: мол, нам не велишь, а сам чего на колокольне засел?
Ц Тут мое место, Ц ответил им Кузьма. Ц Мне отступать некуда. Меня в это
й церкви крестили, тут я и помирать стану.
Немцы еще пошумели, но, видимо поразмыслив, решили с колокольни сниматьс
я. Сказали, что он и есть настоящий дурак, потому что немецкая армия отступ
ает временно и вскорости снова будет здесь. Но Кузьма только головой кач
ал:
Ц Будет Ц не будет, один бог знает, а мне уже не по возрасту шляться туда-
сюда.
Немцы ушли. Кузьма помахал им рукой, показал на пристрелянный бугор: мол, т
ам пулемет ставьте… На этом бугре когда-то поскрипывали, прокатывали ве
трянки его отца. Одна к одной, самые новые. Кузьма усмехнулся, не поняв даж
е, к чему эта усмешка относится, то ли к ветрянкам, то ли к Володьке, копошив
шемуся на соломе.
Володька подавал Кузьме маслянистые обоймы, сосредоточенно оттопырив
нижнюю губу. Кузьма потрепал Володькины волосы и вздрогнул от не испытан
ного им доселе чувства, от его реальности: уверился Кузьма на мгновение, ч
то его сын, как и все русские сыны, на фронте воюет, а Володька Ц внук Ц тут
, рядом с дедом… Ветрянки, ветрянки, если и было в них чудо Ц оно было детст
вом, проведенным подле машущих крыльев. «Вот ведь как, Ц подумал Кузьма.
Ц Будь у меня взаправду сын, будь у меня внук, было бы мне за что уцепиться
в быстротекучем времени, не топило бы оно меня, не ломало. Наверно, только
благодаря детям человек принимает перемены своего бытия если и без благ
одарности, то без страха и без обиды, потому что дети и есть плоть времени
и его суть…»

А тогда, когда он пришел в Засекино после долгой отлучки… Что же тогда был
о? Видать, сознание ушло из Кузьмы Прохорова на какое-то время. Когда он пр
ишел в себя, и небо над его головой было мягкое и пушистое. Он сел, слыша зво
н, шелест и шорох, словно в нем самом, внутри его, жило все, что живет на земл
е. Сначала он пощупал себя, затем тронул рукой траву. Она росла упруго под
ним и вокруг и словно подталкивала его тонкими зелеными пальцами. И заяч
ьи лапки, и кукушкины слезы, и мятлики, и гвоздики, и лисохвосты. Деревья в с
тороне громоздились живые, источая живительное дыхание свое, как живую в
оду. И деревня жила, кричала петухами, мычала коровами, собаками заливала
сь, погромыхивала кузнечными инструментами. И колокольня над деревней ж
ила, глядела в мир мудрыми ребячьими глазами, готовая звонить колоколами
не к богу, а к новой жизни, которая медленно оформлялась в широком цветени
и полей, в неуклюжести тракторов и пока еще в мелком росте силосных башен.
Только не было вокруг села мельниц-ветрянок и, как ему показалось, сам он
был для родного села ни к чему. Но это уже беда малая Ц трещина на коре ябл
они, чтобы, заплавив трещину соком, ствол ее мог раздаваться вширь и крепч
ать. А коли лист выпал с кроны, то на его месте вырастут новые Ц целый пучо
к. Так думал Кузьма Прохоров, поднимаясь с земли и отряхиваясь от налипши
х на одежду семян.
С бугра он увидел на реке новый мост широкий, плотину и низкую, как амбар, в
одяную мельницу.
Проходя мимо, Кузьма заметил, что мужики смотрят на него поеживаясь и заг
оваривать стесняются. Со спины услышал: «Рожа-то разбойничья. Чисто душе
губец. Надо бы документ у него потребовать…» Кузьма и сам чувствовал в ли
це какое-то непривычное напряжение. Проведя рукой, заметил, что глаз и щек
а не дергаются. Поднялся вверх и над плотиной погляделся в тихую ясную во
ду. И не узнал своего лица: левый глаз выпучился вперед диким пугающим вол
дырем, бровь поднялась к волосам и так застыла, рот перекосился, а шея с ле
вой стороны, где был пулевой желвак, напряглась, будто в судороге, Ц знат
ь, придавила пуля тот самый нерв, от которого много лет дергалось и страда
ло его лицо. Сейчас оно не кривилось и не корчилось в муках Ц одна половин
а его кричала ужасно и дико, другая словно плакала, жалобясь, а быть может,
насмехалась над первой сквозь слезы.
На станции Кузьма Прохоров узнал, что неподалеку, километрах в пятнадцат
и, есть лесосека, куда требуются рабочие. Там он и устроился пилоправом. Ле
с валили, чтобы тянуть высоковольтные провода, делать дороги, да вырубал
и рабочие площади для карьеров. Нашли здесь особые глины, из которых хоте
ли наладить огнеупорное производство. Мужики, не привыкшие к лесорубном
у делу, пилили лес двуручными пилами, и начальник участка, и мастер, и Кузь
ма-пилоправ приложили немало старания, чтобы приучить их к лучку Ц легк
ой и сподручной пиле.
Может, Кузьма остался бы здесь в уважении, может, и воевать пошел отсюда, н
е случись одна встреча. На участок приняли парня из уголовников, посколь
ку работать всем нужно. Бойкий уголовник быстро выдвинулся в учетчики. М
ужики-лесорубы, текучие, временные, терпели его, но дотерпеть не смогли.
Однажды в пилоправку к Кузьме пришел засекинский мужик его возраста, кот
орый Кузьму знал и всю его историю тоже знал. Посидел, выкурил папиросу и н
ачал сбоку:
Ц Раньше-то пилы были не то что нынче Ц из шведской стали пилы-то были, а
то и английский металл. Говорят, из того металла еще раньше шпаги делали, а
потом, значит, пилы.
Ц И наш металл ничего, Ц сказал Кузьма. Ц Из нашего тоже шпаги делали. Н
ебось Суворов не английской шпагой орудовал, небось нашей.
Ц И то, Ц согласился мужик. Покряхтел, поскрипел табуреткой. Ц Кузьма, п
оделай чего с этим учетчиком. Ну хоть начальству доложи, что ли.
Кузьма знал, что учетчик намеряет меньше, чем напилено, если ему не дают на
руку. А если дают Ц намеряет больше. Так на так у него и сходится.
Ц Чего же вы сами-то не доложите? Ц спросил он. Ц Мою работу он не учитыв
ает.
Мужик помялся, покряхтел, туже заскрипел табуреткой и еще папироску выку
рил.
Ц Да ведь уголовный он. Гляди, пырнет ножиком, и концы в лес.
Ц А меня не пырнет?
Ц Ты с ним того, ты с ним из одних мест. Разговор ихний знаешь Ц тебе ловче
е. Ты его пристыди хоть. Говорят, у них закон есть: если по-честному Ц обижа
ть нельзя. Мы лучше ему по сговору платить будем от каждого, чтобы со всех,
без обиды.
Кузьма сидел молча, и мужик молчал, курил одну папироску за другой, потом в
друг налился густой кровью, посиневшей от застойной злости.
Ц Сделай, Кузьма, не то я пол-литру выпью и хвачу его топором.
Ц Хватишь? Ц спросил Кузьма.
Ц Ух, хвачу…
Кузьма сказал начальнику, чтобы учетчика приструнили.
Ц Не то быть беде, Ц объяснил он.
На следующий день учетчик встретил его у столовой. Сапоги у него хромовы
е в гармошку, а брюки у него черные с напуском, а ворот рубашки поверх пидж
ака и расстегнут глубоко, чтобы наколки синие были на виду. Поколупывая з
емлю носком сапога, учетчик сказал, шепелявя и присвистывая:
Ц Ну ты, олень, лось, это ты мне растырку ладишь? Ну, я тебе приделаю, падла д
ешевая.
Кузьма отстранил его рукой от двери. Получил щи в окошке, пошел на свое мес
то за дощатым столом на козлах, где всегда сидел. На его месте сидел учетчи
к. Поняв, что учетчик сел на его место специально, чтобы завести скандал, а
может, и драку, Кузьма, обойдя стол, сел с другой стороны Ц лесорубы подви
нулись, освободив ему место.
Учетчик зубоскалил и пыжился, пока что в рамках дозволенного сыпал матом
, чмокал, и присвистывал, и шепелявил. Парни, сидевшие возле него, посмеива
лись и тоже пыжились, поглядывая на мужиков, старших возрастом, снисходи
тельно и победно. Учетчиковы похлопывания и подмигивания, учетчикова бл
атная дружба и бойкость будоражили их.
Ц Вот он, Ц неожиданно сказал учетчик, кивнув на Кузьму. Ц Эксплуатато
р беспорточного занюханного крестьянства. Я вор? Я перед ним цыпленок, су
ка буду. Он же кулак. Он с вас семь шкур драл. Кулак кулаком и остался. Небось
на делянку не идет Ц устроился, пилы точит, а вы его обрабатываете, как бу
дто мы сами не мужики, сами пилу наточить не можем. Я бы ему шнифты выколол,
кишки вынул и на березе сушить повесил. Ишь рожа Ц кирпича просит.
Парни посмеивались. Мужики посматривали на Кузьму исподлобья, глаза их к
ак бы подталкивали его. Кузьма щи хлебал. Тошнота подступала к горлу, в уша
х стоял размеренный стук, словно отбивали где-то рядом лопату на бабке, ка
к косу.
Учетчик наклонился к нему через стол.
Ц Ну ты, враг народа, чего молчишь?
Кузьма встал… и грохнул учетчика закаменевшим кулаком по темени.
В районе, у следователя, в присутствии Кузьмы мужик засекинский, который
просил заступиться, говорил следователю запальчивым голосом и в Кузьму
пальцем тыкал:
Ц Я ни за того не заступлюсь, ни за этого. Одного поля ягода Ц душегубцы. Н
аше дело лес пилить, и вы нас не впутывайте…
Кузьму посадили под следствие в тюрьму…
А из тюрьмы его вывел немецкий солдат с автоматом. В канцелярии за столом
Ц офицер в черной форме. За его плечом Ц переводчик. Офицер держал в рука
х папку. Через переводчика он долго и дотошно, как на следствии, спрашивал
о причинах убийства, о Кузьмовой жизни, потом положил папку в шкаф. Потом д
олго думал. Потом долго говорил что-то переводчику ровным голосом.
Ц Что было, то сплыло, Ц сказал переводчик. Ц Начнешь новую жизнь. Он до
лго внушал Кузьме о возможностях, которые наконец открываются перед тем
ным россиянином. Кузьма слушал плохо, тупо. Он был как бы пустой изнутри Ц
душа словно спряталась куда-то на время, а быть может, и совсем оставила е
го. Отчетливой была у Кузьмы лишь досада, что в суматохе отступления его н
е успели судить и оставили его немцам.
Писарь-солдат оформил ему документы, приклеив фотокарточку, взятую из т
юремного дела.
Кузьма шел от тюрьмы по пустым мощеным улицам районного города, где когд
а-то бывали шумные ярмарки, где он с отцом покупал лошадей и фабричный тов
ар, продавал зерно, и муку, и масло, и мясо, и творог, короче Ц все, чем живет и
торгует крестьянин.
Последние дни арестованных не кормили. Шел он голодный, показывал докуме
нты, когда спрашивали патрули и солдаты. Какая-то женщина дала ему хлеба,
печалясь в общем, широком смысле. Она спросила, надолго ли наши ушли, как о
н думает?
Ц Не знаю, Ц ответил Кузьма. Ц Не думаю.
Но думал, и не понимал, и кручинился оттого, что армия отступает. Лишь на ка
кой-то миг пригрезилось ему чувство отмщения, но он тут же отмахнулся от э
той грезы, потому что мстить было некому.
Бургомистр, незнакомый ему мужик, после разговоров и выяснений предложи
л Кузьме работать на засекинской водяной мельнице старшим мельником, уб
еждая: мол, когда установится порядок и все придет в свою норму, он станет
по праву этой мельницы хозяином. От мельницы Кузьма отказался. Бургомист
р предложил ему пекарню и торговлю хлебом по специальным карточкам, кото
рые у немцев были заготовлены, говорят, еще до начала войны. На хлебную тор
говлю Кузьма согласился. Хлеб Ц всегда хлеб.
Он получил продукты, выписанные ему бургомистром, Ц конфеты-подушечки,
печенье и манку. Хлеба печеного не было. Он стал бы хлеб печь, стал бы его пр
одавать по карточкам, взял бы на себя ненависть и презрение очередей, лиш
ь бы не в Засекине, лишь бы не подумали, что он пришел за своим Ц своего у не
го там не было. Но судьба распорядилась иначе.
Проходя мимо станции, Кузьма услышал выстрелы за пакгаузом. Что его туда
потянуло? Трое полицаев в пиджаках, подпоясанных солдатскими ремнями с п
одсумками, расстреливали раненых-перераненых красноармейцев. Стрелял
и они неловко, злобно-жестоко, нервничая и потея, Ц так плохой лесоруб, кр
омсая и злясь, рубит дерево и так искалечит комель, что полкубометра уйде
т в щепу, а дерево все стоит, молчаливое и зеленое, а когда падать начнет, то
расколется вдоль и зависнет на высокой отщепине, изуродованным комлем к
верху. На такое дерево смотреть больно и страшно, и трудно свалить его на з
емлю, и опасно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18