Она
мужикам хорошо помогает.
Немец закивал весело, понюхал травку, уважительно бабку похвалил, подтве
рдил, что она лечит правильно. Достал из сумки коробочку.
Ц Витамины, Ц сказал и добавил главное: Ц Хорошо кормить. Молоко, яйца, к
урица, бульон, мед, творог…
Бабка завела глаза к потолку, не решаясь при немце распустить чертыхалов
ку. Немец побарабанил пальцами по столешнице:
Ц Понимаю Ц война. Я могу обменивать консерв, масло, сахар…
Ц На какие шиши?! Ц сорвалась бабка. Ц Какое у нас золото? Было кольцо об
ручальное Ц давно продала, когда сын болел… Икона была в серебряной риз
е Ц продала в церкву, когда внук хворал. А теперь что? Патефон хочешь? Ц Ба
бка полезла было под кровать, где стоял патефон, оставленный ей в подарок
председателем-постояльцем.
Ц Патефон не нужно. Ц Немец поднялся, подошел к простенку между окон. Ц
Это обменивать. Ц Он вынул из сумки килограммовую банку мясных консерв
ов.
Бабка засовестилась:
Ц Да куда же они тебе? Они уже двадцать лет молчат. Немец сунул ей банку в р
уки, полез на скамейку снимать часы.
Бабка осторожно, как стеклянную, поставила банку посреди стола. От таког
о богатства у бабки по щекам полились слезы. «Что-то слеза меня стала бить
», Ц подумала она, извинительно хлюпнув.
Ц Может быть, у вас еще что-нибудь? Ц спросил немец. Ц Старинная одежда?

Бабка нырнула в сундук, швырком вытряхнула оттуда береженые юбки, кофты,
старые полушалки. Немец выбрал два полотенца, вышитых густо, и душегрейк
у со стеклярусом. На столе рядом с консервами появился пакет сахара.
Ц Ишь сколько наторговала, Ц сказала ей Любка, посверкивая глазищами.
Ц За такую то рухлядь.
Бабка отбрила:
Ц Ты поболе наторговать можешь…
Немец долго бабку благодарил и дедку Савельева благодарил, приняв его, в
идать, за бабкиного старика, а выйдя с Любкой за дверь, пояснил осуждающе,
что русские, как он заметил, не умеют беречь красивых старинных вещей и с т
акой легкостью расстаются с ними, что он даже в толк не возьмет, почему они
тогда с таким упорством воюют.
Ребятишки вылезли из-за печки, уставились было на бабкино богатство. Баб
ка их: «Кыщ! Пошли, Саври!» Ц выставила за дверь.
Она стала против стола, облегченная тайной мыслью, той, что на время отдал
ила от нее ненавистное слово «бульон».
Дед Савельев сидел тихо, тоже смотрел на продукты, но в его глазах, светлых
и отчужденных, как бы похрустывал холод.
Ц Видал я всяких часов, Ц сказал он погодя. Ц С драконами и монахами, с п
авами, с барынями, с каруселями. Одни видал с ярмаркой. Как бьет час Ц чело
вечки медные на ярмарке зашевелятся, мимо друг дружки пройдут, музыка за
играет, акробаты закувыркаются. А нету в них жизни Ц механическое круже
ние. А в кукушке есть. Да и на кукушку-то она мало похожа, так себе, чурбачок
с носом. А поди ж ты…
Бабка тускло, без жалости посмотрела в простенок, где вместо часов остал
ось пятно.
Ц Дивья, Ц сказала она. Ц Хоть бы шли, а то и не тикали.
Ц Я тебе, Вера, леща принес, Ц сказал дед. Ц Ты мальчишке леща свари, там и
окунье есть. Ц Он кивнул на холщовую сумку, которую, войдя, оставил возле
порога. Ц А консерв пока что не трогай. В нем для больного нет ничего. Ты лу
чше его сама съешь, вон у тебя в чем душа? Ц Дед встал, долго глядел на пятн
о от часов, уходя, со вздохом сказал: Ц Кабы бульону ему куриного.
Бабка чистила рыбу, ругая старика, крича на его голову разорение и темень.
Рыбьи потроха сложила в миску, размешала с картофельными очистками, закр
ыла занавески на окнах, дверь изнутри заперла и только тогда выпустила и
з-под печки пеструшку. Она горестно рассматривала ее, торопливо клевавш
ую. Курица, как червяков дождевых, рвала рыбьи потроха. Квохча, царапала ми
ску лапой, даже с ногами в еду залезла.
Бабка думала, затемнив глаза слезами: «А ну как зарежу пеструшку и мальчо
нка помрет? Кабы знать, что поправится? Ах, кабы знать? Чего ж я одна-то оста
нусь?..»

…Город серый, чужой, каменный. В сером дождике закопченая черепица.
Детдомовцев вывели из вагона, погнали по путям мимо ржавых паровозов, ми
мо искалеченных пузатых вагонов с подножкой по всей длине, мимо черных с
горевших танков. Женщины в макинтошах, разбиравшие мелкий металлолом, ра
зогнулись, долго смотрели на них, идущих, сгорбатясь, под дождиком, несущи
х на себе охапки соломы, котелки, зимние пальто, маленьких больных ребяти
шек, рваные ботинки, оставленные для холодов, обмотанные проволокой и ве
ревками.
Железнодорожные охранники торопили ребят: «Шнель! Шнель!»
Привели их в полуразрушенный пустой дом. В нем ходил ветер, по скользким л
естницам текла размытая дождем штукатурка. Бумага шуршала и чавкала под
ногами, сорванные ветром бумажные клочья метались над головой, как седые
летучие мыши. «Сколько у немцев бумаги, Ц подумал Володька. Ц Везде бум
ага»
Их запустили в уцелевшую комнату, даже со стеклами. Охрану не выставили.

Ребята молча повалили всю свою ношу на пол. Старшие выбирали из узлов и ко
томок зимние шапки Ц надевали на себя все, что есть поплотнее.
Ц Отрываться будем? Ц спросил Володька.
Ц Драться будем.
Володька высунулся из окна:
Ц А никого нет.
Ц Придут. Приходят в каждом немецком городе.
Тонька устало, как взрослая, как совсем старая, вздохнула.
Ц У поляков хорошо Ц люди поесть дают. Ц Она тоже натянула на себя зимн
юю шапку. Стриженая, да еще в зимней шапке, она совсем стала похожей на ост
роносого, слабогрудого мальчишку, только юбка ее девчонкой и делала. Ц В
ишен в Польше до дури.
«Я тебе платье шелковое куплю, Ц ни с того ни с сего подумал Володька. Ц К
ак у мамы платье, голубое в белых цветочках.»
Ц Ох, вишни бы я поела сейчас…
Ц Будет тебе вишня под носом… Ц сказал ей Гришка, тот самый скуластый, и
ушел вниз и долго гремел там Ц что-то ломал.
Наверх его пригнала старуха с корзиной, прикрытой платком. Объяснила, чт
о она из Литвы, что по-литовски зовут ее Гражина, а по-немецки она уже давно
фрау Роза. Поставила корзину посреди комнаты.
Ц Картофель и немного хлеба.
Старухино лицо напоминало разросшуюся до невероятных размеров фасолин
у, сморщившуюся от долгого лежания. Платок был повязан узлом на лбу, отчег
о лицо казалось еще длиннее. Во рту сверкал полный комплект новеньких го
лубоватых зубов. Зубы держались некрепко, когда старуха говорила, они ля
згали сами по себе, как бы раскусывая слова пополам.
Оставив еду, фрау Роза ушла.
Поели. Кто спать завалился, кто уселся играть в дурака украденными где-то
немецкими картами с королями рогатыми, дамами, жирными и румяными, и вале
тами с подхалимистыми рожами. На рубашке карт нарисована голая тетка. На
верно, девчонки пририсовали ей трусики и бюстгальтер чернильным каранд
ашом.
К вечеру за окном закричало, засвистало, заулюлюкало: «Русские свиньи, со
бачье дерьмо, ублюдки…»
Ц Пришли, Ц сказал Гришка.
Володька подумал: «Что они, слов других, что ли, не знают? Все одно да одно…»
Битая голова его заволновалась, а за ней и вся натура Володькина взвинти
лась Ц он вспрыгнул на подоконник. Возле дома, на пустыре, заваленном ржа
вым железом, стояла толпа мальчишек. На всех были ремни, на некоторых порт
упеи, у всех закатанные рукава, расстегнутые воротнички, крепкие ботинки
, даже футбольные бутсы и еще какие-то с железными скобками по широкому ра
нту. Володька заголосил:
Ц Обожравшиеся колбасники, у вас икота из глаз прет! Мешки с крысиным дер
ьмом!
В окно полетели камни.
Мальчишки и девчонки постарше уже поверх всего надетого натягивали на с
ебя зимние рваные-перерваные пальто. «Драться пойдут, Ц подумал Володь
ка. Ц Шапки Ц чтоб голову не проломили, пальто Ц от кастетов». От этой мы
сли у него заломило, запекло в затылке, словно сунули туда, в череп, печену
ю картофелину. Переборов надвинувшуюся было темень, Володька схватил чь
ю-то зимнюю шапку.
Ц Я пойду.
Гришка плечами пожал, но другой, тот, что после Гришки был самым старшим, б
елоголовый, веснушчатый Сашка, сказал:
Ц Нельзя тебе, у тебя голова слабая. С малышами останешься, они покажут, ч
то делать.
Ц Слабая, когда бьют, теперь я сам буду бить.
Гришка засмеялся сухо и зло:
Ц Ты будешь бить, а они глядеть? Разевай рот шире. Останешься Ц слушай, чт
о говорят.
По его тону, по усталому, даже жестокому выражению ребячьих лиц Володька
понял, что для них это не просто драка, а как бы обязанность победить, что к
аждая, даже маленькая, помеха означает для них поражение.
Ц Я бы не помешал, Ц сказал Володька.
Он увидел, как по Гришкиным глазам прошел теплый отблеск Ц теперь бы они
поладили и помирились.
«Гришка, Гришка, будь моим братом. Ты будешь старшим, я буду младшим», Ц по
думал Володька, затосковав.
Ребята стояли вдоль стенки, чтобы камнем не задело. Гришка скомандовал:
Ц Пошли, что ли. Все знаете, что делать. Ц Он кивнул малышам, как бы подбад
ривая: Ц Раньше времени не начинайте, пускай разгуляются.
Мальчишки в шапках, девчонки в шапках Ц все старшие пошли вдоль стены. У д
верей они нагибались, проскакивая опасную зону. С потолка сыпалась штука
турка, со стен сыпалась штукатурка, позванивало, похрустывало стекло. Хл
опнула разбитая камнем лампочка. Малыши, кто из мешка, кто из-за пазухи, до
ставали рогатки, мелкие гайки, кусочки битого чугуна. Дали рогатку Волод
ьке.
Ц Умеешь? Ц спросил его бледный малыш со сведенными ногами. Ц Держи ко
жицу у плеча левой рукой. Самой рогаткой резину натягивай. Как на цель най
дет, так и спускай.
Володька подумал, что рогатку по-настоящему он никогда в руках не держал,
но сказал малышу:
Ц Не учи ученого. Я как врежу. Ц И он растянул рогатку как надо, как его ма
лыш научил.
Малыш кивнул одобрительно:
Ц Врежешь, когда скомандую.
Свист, брань, улюлюканье за окном смолкли вдруг. Камни перестали крошить
разбитые оконные стекла.
Ц Наши вышли, Ц сказал малыш.
Другие малыши пододвинули к окну табуретку, помогли своему главному на н
ее залезть Ц сам бы он не залез.
Нападающие хохотали. Корчась от смеха, вразвалочку пошли к дому. У Володь
ки затосковало под сердцем от вида их сытой, довольной, веселой силы. И тут
от дома покатился на местных мальчишек грязный, рваный отряд. Этим, в порт
упеях, в подогнанной ладной форме, Ц откуда им было знать, что пальто зим
ние, страшные, с торчащей в прорехах ватой, специально в подмышках разорв
аны, чтобы не тесно было руками двигать, что на поясе под рубахой картонки
лежат от книжек, чтобы дых уберечь, что зимние шапки тоже не для потехи. Ме
стные даже не вытащили кастетов никелированных, они вытащили их позже, к
огда уже было поздно.
Подбежав к вожаку, Гришка будто споткнулся и тут же, прыгнув, взял вожака «
на головку». Вожак портупейщиков опрокинулся. Гришка с поворота уже бил
соседнего парня левой.
Черные ватные клубки вонзились в толпу, завивая вокруг себя спирали руба
х с закатанными рукавами.
Ц Давай, давай, черти нечесаные! Ц орал Володька. Ц Бей колбасников, дав
и!
Он растянул было рогатку, но рахитичный малыш сказал ему строго:
Ц Не смей, в своего попадешь. Я скажу, когда надо.
Местные, придя в себя после натиска, разделили детдомовских, оттерли их д
руг от друга. Закружились по двое, по трое против одного.
Возле Гришки, Сашки и Якова, долговязого, длиннорукого и худого, винтилос
ь по четыре парня. Володьке казалось, будто он слышит тяжелое, обрывающее
ся дыхание своих. Удары их ослабли. Кто-то упал. «Сомнут», Ц подумал Волод
ька. Но от дома шла вторая волна в зимних шапках Ц девчонки. У каждой в рук
е ножка от стула.
Удары посыпались с хрустом. Девчонки, визжа, прорубались к своим. Так осте
рвенело, так люто махали палками, что местные дрогнули и отступили. Детдо
мовцы отступили тоже. Между дерущимися образовалась широкая полоса, на к
оторой валялись клочья ваты, лоскутья, отскочившие пуговицы, сорванные п
ортупеи и зимние шапки. Вот тут-то портупейщики и достали никелированны
е кастеты.
Ц Давай, Ц сказал малыш и первым нацелил рогатку.
Со свистом, с фырчанием прянули гайки, кусочки свинцового кабеля и колот
ого чугуна. Местные завертелись. Они прикрывались руками, роняли кастеты
. Они бежали, подпрыгивая и повизгивая.
Гришка свистнул.
Малыши опустили рогатки.
Детдомовская орава молча ринулась в бой. Схватив споткнувшегося вожака
за волосы, Гришка взял его «на коленку». Портупейщики убегали. Вожак с рас
квашенным дважды носом, с заплывающим глазом, с оборванной портупеей кри
чал им что-то, он все-таки уходил последним, прихрамывая и отмахиваясь. Вд
руг он остановился, с головой, помутненной обидой, выхватил из-за пазухи в
альтер.
Детдомовские остановились. Остановились и местные, те, кто не успел еще з
авернуть за углы пакгаузов, за кирпичные заборы, за сгоревшие на фронтах
черные танки. Глаза их застекленились от ледяного любопытства и страха.
Они понимали: происходящее сейчас превышает возможности их души, что, мо
жет быть, после этого Ц завтра Ц и они вооружатся уже не кастетами старш
их братьев, ушедших на фронт, а старенькими револьверами, сохранившимися
в их семьях, никелированными, почти игрушечными кольтами, лефоше, смит-ве
ссонами. Но судьба распорядилась этой минутой иначе.
Гришка прыгнул, схватил вожака за руку. Он крутил вожаку руку и никак не мо
г выкрутить Ц вожак был сильнее. Детдомовцы бросились на землю. Армейск
ий тяжелый вальтер грохотал, пока не выбросил из ствола все девять заряд
ов. Когда стало тихо-тихо, кто-то из местных мальчишек сказал:
Ц Фрау Роза…
Неподалеку, на черной, как антрацит, земле, лежала, скорчившись, старая фра
у, и вовсе не фрау, а просто литовка Гражина. Наверное, муж у нее немцем был,
наверное, поэтому звали ее фрау Роза.
Вожак уронил вальтер и, спотыкаясь и падая, тоскливо, по-щенячьи подвывая
и совсем по-мальчишески всхлипывая и размазывая по лицу слезы и сопли, по
бежал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18