Она долго раздумывала, но теперь приняла решение. Она не хочет терять работу в университете. Что она будет делать в Швеции? В Истаде? Работать переводчицей? И все? Валландер пытался ее уговорить, но вскоре сдался. Оба они чувствовали, что отношения их близятся к концу; спустя четыре года оба оказались в тупике. Валландер отвез ее в Стуруп, подождал, пока она пройдет паспортный контроль, а потом долго сидел на заснеженной скамейке у домика спасателей. Он никогда не чувствовал себя таким одиноким, как в тот вечер. Но странно, ему от этого полегчало. Во всяком случае, неизвестности больше не будет.
Мощный катер отчалил и исчез в море. Валландер поднялся. Ему снова нужно было в туалет.
Какое-то время они еще звонили друг другу, но потом и это прекратилось. Последний раз он слышал ее голос полгода назад. Как-то они с Линдой поехали в Висбю, и она спросила его, в самом ли деле он порвал с Байбой.
– Да, – ответил он, – все кончено.
Она ждала продолжения.
– Это было необходима Ни она, ни я уже не хотели дальше тянуть эту волынку. Все к тому шло.
Он зашел в кафе, кивнул официантке и пошел в туалет.
Потом он вернулся на Мариагатан, взял машину и повернул к выезду на Мальмё, где был супермаркет. Обычно перед тем, как зайти в магазин, он, сидя в машине, составлял список покупок. Так он поступил и на этот раз, но, уже катя коляску вдоль полок, обнаружил, что забыл шпаргалку в машине. Возвращаться не стал. Было уже четыре часа, когда он вернулся домой и разложил покупки – это в холодильник, это в буфет… Потом прилег на диван с газетой и тут же задремал. Через час он резко проснулся, как будто кто-то его толкнул.
Ему снилось, что они с отцом в Риме. С ними почему-то и Рюдберг, а еще – какие-то странные карлики, которые все время щиплют их за ноги.
Он с тяжелой головой сел на диване.
Мне снятся мертвые, подумал он. К чему это? Отец умер, но снится мне чуть не каждую ночь. И Рюдберг тоже скоро пять лет как умер. Коллега и друг, человек, научивший меня ремеслу полицейского.
Он вышел на балкон. Было по-прежнему тепло и тихо, но на горизонте клубились темные облака.
Внезапно с потрясшей его ясностью он осознал, насколько он одинок. Если не считать Линду, которая жила в Стокгольме и которую он почти не видел, друзей у него нет. Он общается только с коллегами по работе, и то в рабочее время.
Он пошел в ванную и сполоснул лицо. Посмотрел в зеркало. Несмотря на загар, явственно читалась усталость. Левый глаз красный. Лоб стал выше, но не потому, что он поумнел, а потому, что начинал лысеть.
Он встал на весы. По сравнению с прошлым летом он похудел, но все равно вес его не порадовал.
Зазвонил телефон. Это была Гертруд.
– Я только хотела сказать, что я уже в Рюнге. Все нормально.
– Я думал о тебе, – сказал Валландер. – Мне, наверное, надо было остаться.
– Мне самой хотелось побыть одной. Повспоминать… Но я думаю, мне здесь будет хорошо. Мы с сестрой замечательно ладим. И всегда ладили.
– Я заеду через недельку.
Не успел он повесить трубку, как снова раздался звонок. Это была Анн-Бритт Хёглунд из полиции.
– Просто хотела узнать, как все прошло.
– Что – все?
– Ты же должен был встречаться с маклером? Насчет отцовского дома?
Валландер вспомнил, что накануне они обменялись несколькими словами по поводу дома.
– Похоже, все нормально. Ты можешь купить этот дом за триста тысяч.
– Я его даже не видела.
– Так странно, – сказал Валландер. – Теперь там никого нет, Гертруд переехала. Кто-то купит дом. Может быть, превратят его в дачу. Чужие люди, ничего не знающие о моем отце.
– Во всех домах есть привидения. Кроме новостроек. Там их, кажется, нет.
– Запах скипидара останется надолго… Но когда и он исчезнет, уже ничто не будет напоминать, что когда-то там жил мой отец.
– У тебя голос расстроенный.
– Так оно и есть. Увидимся завтра. Спасибо, что позвонила.
Он пошел на кухню попить воды.
Анн– Бритт очень внимательна. Не забыла и позвонила. Самому ему никогда бы не пришло в голову позвонить в похожей ситуации.
Он глянул на часы – семь. Он поджарил себе колбасы с картошкой и сел перед телевизором с тарелкой на коленях. Пощелкал пультом, но ничего интересного не нашел. Поев, налил себе чашку кофе и вышел на балкон. Но солнце уже село, и было довольно холодно. Он вернулся в дом.
Остаток вечера он посвятил разбору привезенных из Лёдерупа отцовских бумаг.
На дне одной из коробок лежал коричневый конверт. Он посмотрел – там были старые выцветшие фотографии. Он не припоминал, чтобы видел их раньше. На одном снимке он сам, четырех или пяти лет, сидит на капоте большой американской машины. Отец стоит рядом и поддерживает его, чтобы он не упал.
Валландер отнес снимок в кухню и стал искать лупу в ящиках.
Мы улыбаемся, подумал он. Я смотрю прямо в объектив и раздуваюсь от гордости – мне позволили посидеть на машине одного из перекупщиков. Из тех, что покупали картины отца и безобразно недоплачивали. И отец тоже улыбается, но смотрит он не в объектив, а на меня.
Он долго сидел, положив перед собой фотографию. Давно прошедшая, потускневшая и забытая реальность. Когда-то у них с отцом были прекрасные отношения. Но решение пойти работать в полицию изменило все. Только в последний год жизни отца им удалось постепенно наладить контакт.
Но до прежней близости мы так и не дошли. До той улыбки, когда я сидел на капоте сверкающего «бьюика». В Риме нам было хорошо вдвоем. Но не настолько.
Он прикрепил снимок к кухонной двери и выглянул на балкон. Грозовой фронт был уже совсем близко.
Сел на диван и досмотрел последние эпизоды старого фильма.
В полночь он лег.
Завтра в восемь у него встреча с Мартинссоном и Сведбергом. Потом прием у врача.
Он долго лежал в темноте и не мог заснуть.
Два года назад он мечтал переехать из этой квартиры – купить дом, завести собаку. Жить с Байбой.
Ничто не сбылось. Ни Байбы, ни дома, ни собаки. Все по-старому.
Что– то должно произойти, подумал он. Что-то обязательно должно произойти, чтобы я снова мог смотреть в будущее.
Когда он наконец заснул, был уже четвертый час утра.

2

К утру небо прояснилось.
Валландер проснулся в шесть часов. Ему опять снился отец – какие-то фрагментарные, несвязные картины… сам он во сне был ребенком и взрослым одновременно, ничего не поймешь. Сон напоминал контуры корабля в тумане.
Он встал, принял душ и выпил кофе. На улице по-прежнему тепло и, как и накануне, необычно безветренно. Он дошел до стоянки, взял машину и поехал в полицию. Коридоры еще пусты – рабочий день начинался в семь. Он захватил в столовой кофе и пошел в свой кабинет. Стол был на удивление прибран, на нем не громоздилось, как обычно, ворохов бумаг и папок. Он попытался вспомнить, бывало ли когда-нибудь такое затишье. За многие годы он уже привык к тому, что, по мере того, как происходят сокращения, бесконечные рационализации и оптимизации, нагрузка все увеличивается. Дела откладывались, следствие велось спустя рукава. Он мог бы сейчас на память назвать несколько случаев, когда из-за небрежно проведенного следствия дело закрывалось. Этого не должно быть. Если бы только у них было побольше времени. И если бы их не было так мало.
Вечный вопрос – окупается преступление или нет. Сейчас, может быть, и окупается. Стало окупаться. Исторического обзора представить он бы не смог, но что он точно знает и все знают – преступность в Швеции выросла. Те, кто занимается экономическими махинациями, чувствуют себя в полной безопасности. Правовое общество капитулировало.
Валландер часто обсуждал это с коллегами. Они знали, что не только полиция этим обеспокоена. Гертруд говорила о том же. И соседи в прачечной.
Валландер знал, что это не пустые обывательские страхи. Но, насколько он мог видеть, никаких мер не принимается. Продолжается экономия, продолжаются сокращения – как в полиции, так и в судебной системе.
Он снял куртку, открыл окно и уставился на старую водонапорную башню.
В последние годы появилось множество негосударственных охранных организаций. Эдакая гражданская защита. Это его пугало. Когда государство не справляется, всегда тут как тут – юстиция Линча. Людям начинает казаться, что вершить правосудие собственными руками – совершенно естественно.
Стоя у окна, он еще подумал, сколько по стране ходит нелегального оружия. И сколько его станет через несколько лет.
Он сел за стол. Пробежал глазами несколько записей, накопившихся со вчерашнего дня. В одной из них подробно освещались меры, планируемые в борьбе с поддельными кредитными картами. Он не особенно удивился, узнав, что где-то в Азии существуют целые фабрики, занимающиеся подделкой платежных карточек.
В другой записке шла речь о закончившихся испытаниях перечного спрея, начатых еще летом 1994 года. При определенных обстоятельствах баллончики раздавались женщинам, которым что-то угрожало… Валландер прочитал бумагу дважды, но так и не понял, при каких таких «определенных» обстоятельствах раздавались баллончики, что именно угрожало тем, кто их удостоился, и какие результаты были достигнуты. Вздохнув, он отправил обе бумаги в корзину. Он оставил дверь приоткрытой, чтобы слышать голоса в коридоре. Женский смех – это Лиза Хольгерссон, их начальница. Пару лет назад она сменила Бьорка. Многие насторожились. Начальник полиции – женщина? Но Валландер с самого начала почувствовал к ней уважение, и в дальнейшем первое впечатление подтвердилось.
В половине восьмого зазвонил телефон. Это была Эбба из приемной.
– Все в порядке? – спросила она.
Валландер сообразил, что она тоже интересуется вчерашними событиями.
– Дом еще не продан. Но по-моему, все идет нормально.
– Я хотела спросить, ты не сможешь принять учебную экскурсию в половине одиннадцатого?
– Учебную экскурсию? Летом?
– Это группа моряков на пенсии, они каждое лето собираются в Сконе. У них какое-то общество, называется «Морские волки».
Валландер вспомнил про врача.
– Попроси кого-нибудь еще. Меня не будет как раз с половины одиннадцатого до двенадцати.
– Тогда я позвоню Анн-Бритт. Может быть, этим старым морским волкам женщина-полицейский даже больше понравится.
– Или наоборот, – сказал Валландер.
Было уже почти восемь, а Валландер никак не мог заставить себя взяться за работу – сидел, покачиваясь на стуле, и время от времени поглядывал в окно. Несмотря на ранний час, он уже чувствовал себя уставшим. Что скажет врач? Может быть, эта усталость, судороги – симптомы серьезной болезни?
Он поднялся и пошел в комнату для совещаний. Мартинссон уже был там – свежепостриженный, загорелый. Валландер вспомнил, как два года назад Мартинссон чуть не бросил службу. Его дочку поколотили в школе – из-за того, что ее отец полицейский. Но Мартинссон все же остался. Для Валландера Мартинссон все еще был юношей, новичком, хотя, подумав, он с удивлением сообразил, что все остальные пришли уже после Мартинссона.
Они поговорили о погоде. В пять минут девятого Мартинссон спросил:
– А где же Сведберг?
Его удивление было понятным – Сведберг славился пунктуальностью.
– А ты с ним говорил?
– Его не было дома, но я оставил сообщение на автоответчике.
– Позвони еще раз.
Мартинссон набрал номер.
– Куда ты подевался? – спросил он. – Мы ждем.
Он повесил трубку и покачал головой:
– По-прежнему автоответчик.
– Застрял по дороге, – сказал Валландер. – Начнем без него.
Мартинссон перебрал кипу бумаг, нашел открытку и протянул ее Валландеру. Вид Вены с птичьего полета.
– Хильстрёмы нашли ее в почтовом ящике во вторник, шестого августа. Астрид, как видишь, пишет, что все хорошо, но они хотят еще немного задержаться. Передает привет от всех остальных, а заодно просит мать позвонить другим родителям и сказать, что все благополучно.
Валландер прочел открытку. Почерк был похож на Линдин – буквы такие же круглые.
Он отложил карточку.
– И Ева Хильстрём пришла в полицию?
– Она не пришла, она ворвалась в мой кабинет. Мы знали и раньше, что она дама нервная, но тут было что-то немыслимое. Она совершенно очевидно испугана. И уверена в том, что говорит.
– А что она говорит?
– Что-то случилось. Эту открытку писала не ее дочь.
Валландер подумал немного.
– Что не сходится? Почерк? Подпись?
– Вообще-то она говорит, что почерк похож. Но утверждает, что почерк Астрид ничего не стоит подделать. И подпись тоже. Может быть, она и права.
Валландер достал блокнот и ручку. У него заняло не более минуты скопировать более или менее похоже почерк Астрид Хильстрём и ее подпись. Он отодвинул блокнот.
– Итак, Ева Хильстрём взволнована. Ее можно понять. Но если дело не в почерке и не в подписи, то в чем тогда?
– Она не может сказать.
– А ты спрашивал?
– Конечно. Что показалось ей странным – лексика? Манера выражаться? Задал все наводящие вопросы, которые только можно придумать. Она не знает. Но совершенно уверена, что открытку написала не ее дочь.
Валландер поморщился и покачал головой:
– Что-то в этом есть.
Они уставились друг на друга.
– Ты же помнишь, ты сам сказал вчера, что тоже встревожен.
Мартинссон кивнул:
– Что-то есть. Что-то не сходится. Я, правда, пока не знаю что.
– Поставь вопрос по-другому, – сказал Валландер. – Если они, скажем, не отправились в эту неожиданную поездку, куда они могли податься? Что могло произойти? Кто в таком случае пишет открытки? Паспорта они забрали, машин их тоже на месте нет. Это мы уже проверяли.
– Я, конечно, могу ошибаться, – сказал Мартинссон. – Может быть, я просто заразился ее тревогой.
– Естественно, родители волнуются за детей. Сколько раз я с ума сходил, не зная, куда подевалась Линда. Тоже приходили открытки со всего мира, из каких-то мест, о которых я и не слышал никогда.
– Что делаем?
– Выжидаем. Впрочем, знаешь что – давай-ка пройдем все с самого начала, не проглядели ли мы что.
Все было понятно. Трое молодых людей, от двадцати до двадцати трех лет, решили вместе отпраздновать Иванов день. Один из них, Мартин Буге, живет в Симрисхамне, девушки, Лена Норман и Астрид Хильстрём, – в Истаде, в восточном районе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67