Документы выглядели безупречно – при всех положенных печатях и подписях, по всей форме и даже со слегка потрепанными уголками. Элистэ с восхищением изучала их. Отныне она превращалась в Ивиэн Сузоль, жену Муажа Сузоля, восемнадцати лет, проживающую в Грамманте. Неизвестный мастер предусмотрел все. Нет, это Дреф предусмотрел, как всегда. Устыдившись, что так раскапризничалась, Элистэ заставила себя улыбнуться.
– Как я вижу, тучи рассеиваются, – непринужденно заметил Дреф. – Прекрасно. Мне бы не хотелось, чтобы вы пускались в путь в дурном расположении духа.
– В путь?
– Да. Мы отбываем. – Он извлек карманные часы. – Через четыре часа. У вас хватит времени упаковать небольшой саквояж, если захотите его прихватить.
– Через четыре часа!
– Вот именно. Какой смысл оттягивать?
– Но… так сразу. Я не думала… я не готова.
– Какие еще приготовления вам нужны?
– Дреф, есть вещи, которых вы просто не понимаете.
Но по его довольной улыбке она догадалась, что он прекрасно все понимает.
Часы пролетели, как минуты. Не успела она опомниться, как Дреф уже свел ее вниз и они вышли в тупик Слепого Кармана, где тут же поймали фиакр. Забираясь в карету, Элистэ бросила последний взгляд на пансион, где, как она начинала понимать, прошли счастливейшие дни ее жизни. Она подумала, что, может, уже не вернется сюда. При всей осторожности Дрефа они не были застрахованы от случайностей. Какая-нибудь непредвиденная помеха, неудачное стечение обстоятельств у Северных ворот – и не видать ей больше тупика Слепого Кармана. Через несколько часов они с Дрефом могут очнуться в «Гробнице». А чтобы этого избежать, стоит всего лишь отпустить фиакр, возвратиться в дом, подняться к себе…
Дверца кареты захлопнулась. Фиакр тронулся, и пансион остался позади. На Элистэ нахлынуло чувство беспомощности, свободного падения – как в тот раз, когда она представила, будто бросается с Винкулийского моста. Что ж, она сделала выбор. Назад пути нет.
Они проехали Крысиный квартал – Элистэ этого даже не заметила, – и покатили по Университетской улице, миновали Университетскую площадь. Свободную Башню (бывшую Королевскую) и до омерзения пропагандистскую скульптурную группу «Десять мыслителей», воздвигнутую на месте снесенного ансамбля «Десять монархов». Затем фиакр свернул на одну из примыкающих к площади многочисленных кривых улочек и остановился у какого-то безликого перекрестка. Они вышли. Дреф расплатился и увлек свою спутницу в безымянный переулок, к облупившемуся дому, над дверями которого красовалась расписанная от руки вывеска «Зук и компания. Посредническая контора». Он постучал условным стуком – два удара, пауза, четыре, пауза, еще два, – и им сразу отворил дверь мужчина грубоватого крестьянского вида, с седыми усами и красным ромбом на груди. Элистэ подумала, что это сам мастер Зук, глава посреднической конторы, но убедиться в этом ей не пришлось, потому что Дреф не стал их знакомить. Они перемолвились всего парой слов, но в разговорах, видимо, не было надобности. Седой молча пожал Дрефу руку, повернулся и провел их в скудно освещенную комнату, где стояли два больших, доверху набитых книгами деревянных ящика. Элистэ вопросительно посмотрела на Дрефа, но тот уже занялся делом. Вытащив из одного ящика десятка два книг, он взялся за слегка выступающую внутреннюю нижнюю кромку и поднатужась поднял дно, на котором покоилась добрая четверть груза. Под этим дном обнаружилось второе, а между ними – свободное пространство. В стенках из неполированных сосновых досок были проделаны дырочки для воздуха, хитро замаскированные. Так вот в чем ей предстояло путешествовать! Элистэ невольно подумала о гробе.
– Залезайте, – скомандовал Дреф.
Так сразу? Не переговорив, не объяснив, не ободрив? Чистое безумие, ни в какие ворота не лезет. Она бы с ним поспорила, но он сразу Поймет, что ей страшно. Он и так, вероятно, догадывается, но ей было стыдно открыто выказывать слабость. Вздернув подбородок, Элистэ подошла, села на край ящика, перебросила ноги и улеглась на дно. Места вполне хватает, сразу отметила она. Можно лечь на бок, немного поджав ноги; не так уж плохо. Но ее брала дрожь при мысли о книгах, которые навалят сверху, о темноте и тяжести, которую ей с места не сдвинуть. Да еще крышку заколотят, точно у гроба, – у нее даже похолодели ладони.
Дреф и Зук склонились над девушкой. Зук протянул глиняную кружку, которую она приняла без особой радости. Кружка до самых краев была наполнена темным настоем. Элистэ опасливо принюхалась, вдохнула густой приторный аромат. Все чувства подсказывали – «не пей». Но Дреф и Зук ждали. Какой жалкой трусихой предстанет она перед ними, если заартачится в решающую минуту. Ее начнут уговаривать и уламывать, в конце концов она уступит, а в результате только даром потратит время и будет казаться последней дурочкой. Из гордости, а может, из простого тщеславия Элистэ начала пить. Настой оказался чудовищно сладким и густым, с каким-то горьковатым, даже тошнотворным привкусом. Стоит поперхнуться или, того хуже, не удержать мерзкого пойла – и стыда не оберешься. Она заставила себя проглотить настой, не обращая внимания на вкус, и вернула Зуку пустую кружку.
– Молодчина.
Дреф изобразил это слово губами, но не произнес вслух, – так, по крайней мере, ей показалось, потому что она ничего не услышала. А, возможно, настой уже стал оказывать свое действие, притупляя восприятие. Две или три минуты она смотрела, как Дреф и Зук возятся у второго ящика, но уже не понимала, что именно они делают: она вдруг разом отупела, а потом зевнула во весь рот. Поразительно, до чего быстро сработало варево. Элистэ ощущала, как сон холодком растекается по жилам, обволакивает тело и разум, замедляет жизненные процессы. Может, ей дали слишком большую дозу, и она сейчас не уснет, а умрет? Полагалось бы испугаться, но Элистэ так расслабилась, что не осталось сил бороться. Ощущение и в самом деле не было неприятным. Сомнения и тревоги отступили, на нее снизошла неестественная, но безмятежная благодать. Скоро она целиком отдастся во власть сна, который подхватит ее и унесет на своих крыльях. Но минутку она еще протянет, всего минутку – посмотреть, что там делают Дреф и Зук, хотя различать их становилось все труднее и труднее: они были далеко-далеко и словно в тумане.
– Устраивайтесь поудобней.
Голос Дрефа выплыл из пелены тумана. Она заморгала, тщетно пытаясь сосредоточиться, но увидела только бесформенный силуэт. Оказалось, что она стоит на коленях, опершись подбородком и руками о край ящика. Элистэ почувствовала, как Дреф взял ее за плечи – от его рук исходило тепло – и осторожно уложил на дно. Самодельная подушка – сложенная скатерть или что-то из одежды – легла ей под голову на необтесанные сосновые доски. Мгновенное легкое прикосновение к щеке двух его пальцев – или это ей только приснилось? Теперь все окончательно поплыло у Элистэ перед глазами, а потом она провалилась в забытье без всяких сновидений.
Она не почувствовала, как опустили второе дно и поверх навалили книги. Стук молотка, когда забивали крышку, тоже не дошел до ее слуха. Элистэ не знала, что рано утром ящик, в котором она лежала, вынесли вместе с другим из посреднической конторы Зука и взгромоздили на большую грузовую телегу, в которой уже тесно стояли короба, сундуки и бочонки, отбывающие в разные провинциальные города и местечки. И ни малейшей искры не промелькнуло в ее отключенном сознании, когда возница, забрав последнюю партию груза, тронул с места громоздкую телегу и она со скрипом поползла по серым безлюдным улицам к Северным воротам.

* * *

Буметта, Надвратный Страж, находилась на своем обычном посту, где была всегда и пребудет впредь. Давным-давно, в незапамятные времена, как смутно Ей вспоминалось, глаза Ее были обращены на север. Перед Нею до самого горизонта расстилался сельский простор; позади лежал город. С этой высокой точки открывался прекрасный обзор, здесь Она и несла денно и нощно свою вахту, в любую минуту готовая поднять тревогу. Трижды в Ее прошлом существовании Она это делала, и пронзительный вой Ее сирены поднимал людей, защитников Врат, на отражение наступающих чужеземных орд. Затем долгий беспамятный сон смежил Ее железные веки, и Врата остались без присмотра. Когда же Она снова очнулась, то увидела, что позиция Ее изменилась. Теперь Она была обращена к городу, однако призвание Ее осталось все тем же – предупреждать о противозаконных попытках пройти под Вратами.
И сколько же было этих попыток! Сколько тайных врагов тщились проникнуть, просочиться или иным способом осквернить Врата! Сколько заговоров, сколько хитрых уловок! Разумеется, Буметта их всех обнаружила. Никому из живущих на свете врагов нечего было и надеяться обмануть Ее бдительность, ибо преступников выдавали их глаза, голоса, запах, замирание сердца, прерывистое дыхание, ледяной ужас в жилах. Но прежде всего их выдавали проблески и всплески мыслей, что прорывались сквозь жалкие бесполезные ограждения из обмана и притворства и приводили в действие сирену Буметты. Да, Она их всех вывела на чистую воду, и тем не менее они, судя по всему, никак не могли понять бесполезность своих усилий, что было удивительно.
Гнусные посягательства на непорочность Врат продолжались. Заговоры поражали разнообразием, враги кишели повсюду, сам воздух был пропитан злодейством. Вратам каждый миг грозила опасность, их сотни раз успели бы осквернить, когда б не самоотверженность и проницательность Буметты. Врата и люди, к ним приставленные, всем Ей обязаны. Всем. Но видит ли Она от них должную благодарность и почитание? Буметта сильно подозревала, что нет.
А заговоры множились, следуя один за другим с такой быстротой, что даже Буметта с ее сверхъестественной восприимчивостью порой уставала, а иной раз даже терялась, как, например, в эту самую минуту. К Вратам подъехала телега. И повозка и возница были знакомы как Буметте, так и людям – хранителям Врат. Этот возница со своей телегой много раз проезжал под Вратами, и Буметта, как правило, не чуяла ничего подозрительного. Однако время от времени у Нее возникало непонятное чувство; возникло оно и теперь. Телега как телега, возница как возница, да и груз, скорее всего, тоже самый обычный. И тем не менее что-то Ее тревожило, внушало подозрения. Она ощущала какой-то непонятный подвох. Буметта и сама не сумела бы объяснить почему, но чуяла двойную игру. Она не улавливала ничьих потаенных мыслей, в противном случае не стала бы медлить; и все же что-то было не так. Буметта наставила на телегу лопасти ушей, стеклянные Ее глаза загорелись, но Она молчала – и слушала:
– Подорожную, собрат. – Голос начальника караула прозвучал спокойно и беззаботно, ибо все караульные знали этого возницу как твердокаменного экспроприациониста и истинного патриота: по его доносу виконт во Нир Шийярд угодил в Кокотту со всем семейством. Возница, по всем меркам, был человек надежный.
– Вот. Все закорючки как надо. – Он предъявил бумаги, в которые начальник не стал вникать.
– Что за груз, собрат?
– Как всегда, всякая всячина.
– А что в этом вот сундучке? – ткнул пальцем начальник.
– Фарфоровый сервиз для купчихи в'Орц Левре.
– А в двух этих гробах? – начальник постучал по ящикам.
– Книги для народной школы в Дицерне.
– Все ясно. Проезжай, собрат. Да здравствует Защитник Республики!
– Во веки веков!
Телега прогромыхала под Северными воротами и выехала из Шеррина.
Буметта мигнула стеклянными глазами и молча повела лопастями ушей в неопределенной тревоге.

25

Элистэ очнулась раньше времени. Она лежала, поджав ноги, во мраке и тесноте; ее стопы, колени и темя упирались в деревянные стенки. Маленький замкнутый мирок раскачивался и подрагивал, скрипел и стонал. У нее болели голова и живот. Она сразу поняла, где находится; поняла и другое – если ее начнет тошнить, хуже места для этого не придумаешь. Поэтому Элистэ лежала тихо и, борясь с дурнотой, несколько раз глубоко вздохнула. Тонкая струйка свежего воздуха просочилась в дырочку дюймах в шести от ее лица, и стало легче.
Слабый серый свет, что пробивался в отверстие, недвусмысленно свидетельствовал: наступил день. Но ей хотелось знать больше. Извернувшись каким-то немыслимым образом, она прижалась глазом к отверстию: джутовые мешки, дубовые бочонки, сосновые ящики – обычный груз, мало интересного, а ничего другого не видно. Она не могла угадать ни часа суток, ни даже светит ли солнце. Дреф говорил, что она проспит восемь-десять часов; значит, сейчас никак не меньше десяти утра, а то и ближе к полудню. Если возница тронулся в путь до рассвета, то Северные ворота они уже миновали. Стало быть, из Шеррина выехали. Невероятно, вот только бы знать наверняка.
Элистэ приняла прежнее положение и затихла, напрягая слух. Повозка катилась спокойно; не подскакивала, как на столичных булыжниках, но время от времени ухала в глубокую проселочную колею. Да, она выбралась из Шеррина на свободу.
На свободу? Со всех сторон ее сдавливали сосновые доски. Она потрогала нависающий в нескольких дюймах деревянный настил. Крышка ящика – об этом Элистэ ни на секунду не забывала – была заколочена. Ее упаковали, как хозяйка – курицу, чтобы везти на рынок. Она поерзала – ей вдруг стало неудобно и немножечко страшно. Ломило шею, глаза застилал мрак. Сейчас бы снова заснуть, но сна не было ни в одном глазу – и уже не будет, она это знала.
Примерно с час Элистэ пролежала в своей тесной тюрьме, страдая от неудобств и качаясь из стороны в сторону. В тщетных потугах расслабиться она вертелась, пытаясь улечься то так, то эдак, чтобы распрямить затекшие члены, но границы отведенного ей пространства не позволяли принять удобную позу. Ей подумалось, что Дреф, возможно, тоже проснулся и страдает ничуть не меньше. Даже больше – при его-то росте. Если, конечно, он не задохнулся или не погиб от избытка наркотика. Нет, Дреф достаточно умен и предусмотрителен, такие поддающиеся расчету последствия он наверняка исключил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110