– И тем не менее, – сказал я, – тебе лучше поговорить об этом с самим Рейни.
Г. Д. хрипло застонал и, запрокинув голову назад, уставился выпученными глазами в потолок.
– Давай, Ла Квин, давай, сестренка!
Девушка задвигалась чаще, быстрее.
– Соси! – выкрикнул Г. Д. Нажав Ла Квин на затылок обеими руками, так что пистолет оказался где-то возле ее уха, он прижал ее голову к своим ляжкам с такой силой, что девушка задергала ногами, задыхаясь. Колени Г. Д. задрожали от наслаждения, и когда наступил кульминационный момент, он откинулся назад и поднял над головой пистолет.
– А-а-ах, блин, твою мать!!! – проревел Г. Д. и дважды выпалил в потолок.
Я поморщился.
– О-о-ох, спасибо, сестренка!… – простонал Г. Д., откидываясь на спинку кресла. Свободной рукой он оттолкнул Ла Квин от себя, так что мне стал виден огромный, мокрый, черно-розовый член, торчавший между его ляжками словно кол. Слегка наклонив голову, Г. Д. оглядел свое хозяйство, потом поднял на меня глаза, желая убедиться, что я смотрю на него – и на него. Ла Квин, положив голову на бедро Г. Д., подобострастно облизывала понемногу уменьшавшийся член, глядя на меня холодно и враждебно. В воздухе неприятно пахло порохом.
Г. Д. взялся за свое переговорное устройство.
– Антван, поднимись ко мне и убери этого белого с глаз долой. – Он снова направил пистолет на меня. – Ты достанешь мне эти деньги, Уайет, – сказал он, слегка поглаживая голову Ла Квин, которая продолжала ласкать губами его обмякший пенис. – Ты достанешь мне эти гребаные деньги, мистер адвокат, иначе я найду тебя и выбью из тебя все твое адвокатское дерьмо!

5

Утро следующего дня – ясное, солнечное – было просто отличным…
Было бы отличным, если бы не одно «но»: я был не на шутку испуган. У меня тряслись руки и урчало в животе, когда, сидя за рулем взятой напрокат развалюхи, я сломя голову мчался по шоссе, торопясь попасть на ферму Рейни. «Дело плохо, плохо дело, все очень плохо», – выстукивало мое бедное, измученное сердце. Как и подавляющее большинство людей, я предпочитал не помнить, что в конце концов все равно умру, и не любил, когда кто-то или что-то мне об этом напоминало. Собственная смерть представлялась мне событием достаточно отдаленным во времени – отдаленным на столько десятилетий, сколько понадобилось бы для разработки, клинического тестирования, официального одобрения и запуска в широкую продажу кардинально нового сильнодействующего лекарства. Дайте мне еще несколько десятилетий, дайте мне мощные «реактивные» таблетки, чтобы изредка прочищать мозги и восстанавливать межпозвоночные диски, и мне ничего больше не нужно! Когда я наконец умру, шумную, суетливую Америку будет не узнать. Но пока дни летят с угрожающей быстротой. Я чувствую, как прошлое все больше отдаляется, а злой ледяной ветер все громче свистит в ушах, теребит короткие волоски на затылке, бормочет и хрипит, как задыхающийся восьмилетний мальчуган. Вчерашний день перестает быть реальностью – он ушел навсегда, исчез, превратился в прах, в чуть слышное кладбищенское стенание. С каждым днем становится все очевиднее, что будущее обещает значительно меньше того, что уже осталось в прошлом – меньше чистых рубашек и свежих газет, меньше кусков шоколадного кекса, меньше чашек горячего кофе, в котором так красиво расходится налитое молоко. Да, теперь испугать меня гораздо легче, чем когда-то. И не просто испугать – достаточно любой малости, чтобы заставить меня буквально трястись от страха. Теперь я воспринимаю угрозы очень и очень серьезно. Я, например, уверен, что когда психованный черный парень без штанов выхватывает пистолет и палит из него в потолок – это вполне реальная угроза. Когда такое случается, любому нормальному человеку хочется только одного – бежать.
Вам хочется бежать, и вы бежите, спотыкаетесь, налетаете на людей, которые сердито кричат на вас, – и бежите еще быстрее. Вы видите питбуля, который все еще висит на зубах на завязанном канате, видите черных подростков, которые показывают на вас пальцем и кричат: «Эй ты, мистер!…» Бледный, мокрый от пота, вы вываливаетесь на улицу и, задыхаясь и с трудом переставляя непослушные ноги, бежите как можно быстрее и как можно дальше, пока вам не посчастливится поймать такси.
Так было и со мной в тот вечер. В конце концов я остановил машину и через десять минут был уже у подъезда своего дома. Взлетев в несколько прыжков по лестнице, я открыл дверь своей убогой квартирки с чувством невероятного облегчения и благодарности. В эти минуты я был рад и облупившейся краске, и вытертой дорожке, и наполовину засорившейся раковине, и продавленной сетке на кровати – всему, к чему я успел привыкнуть в своей трущобе люкс, в самом уютном и безопасном месте во всем долбаном мире.
Ночью я почти не спал, ворочаясь в темноте с боку на бок и размышляя, не заявить ли мне в полицию. В конце концов, меня похитили, а кроме того, Г. Д. угрожал мне оружием. С формальной точки зрения, имело место нарушение сразу нескольких прекрасных и справедливых, освященных временем законов. Но как доказать, что все это действительно со мной произошло? В конце концов, мне не было причинено никакого физического вреда, а Г. Д. всегда мог выставить любое количество свидетелей, готовых поклясться на Библии, что я никогда не переступал порога рэп-клуба «только для черных». Наконец, Г. Д. мог упомянуть о смерти своего «любимого дяди Хершела», что, в свою очередь, привлекло бы внимание копов к обстоятельствам этого происшествия. А мне хотелось этого меньше всего.
Была ли выходка Г. Д. как-то связана с претензиями Марсено? В конце концов, что бы ни делал Хершел на участке Джея, это вряд ли было напрямую связано с его смертью. Мне казалось, что гнев Г. Д. был вызван скорее самим фактом гибели любимого дядюшки; о том, почему Хершел отправился работать на ночь глядя, он, похоже, даже не задумывался. С этой точки зрения, две проблемы не имели друг к другу никакого отношения, и все же я продолжал беспокоиться. О глубине моего беспокойства можно судить хотя бы по тому, что в конце концов я не выдержал, включил дешевенький ночничок, сел на кровати и, грызя ногти, стал размышлять о том, почему миссис Джоунз не казалась абсолютно уверенной в причинах, заставивших ее покойного супруга сесть в тот день за рычаги трактора. Потом я вспомнил, как Г. Д. упомянул, что его люди ищут Поппи. Это показалось мне как минимум любопытным. С одной стороны – учитывая, что именно Поппи вызвал «скорую» после того, как «обнаружил» мертвое тело, – их интерес выглядел вполне логично. Но с другой стороны, миссис Джоунз сказала, что именно Поппи дал ей адрес приобретенного Джеем офисного здания. Как это могло быть? Откуда Поппи мог знать адрес, если не от самого Джея? И зачем Джею вообще понадобилось держать его в курсе своих дел? Насколько я понимал, Поппи с его больными руками был просто давнишним полевым работником семьи Рейни, и знать адрес некоего офисного здания в центральной части Манхэттена ему было совершенно ни к чему. Кстати, откуда Г. Д. вообще узнал, что ферма Рейни была продана? Конечно, об этом можно было догадаться, когда на участке появились Марсено и его сотрудники, однако Г. Д. отнюдь не производил впечатления человека, который станет торчать на старой ферме. У него был рэп-клуб, которым нужно было управлять и который требовал более или менее постоянного присутствия владельца, следовательно, кто-то – возможно, старая миссис Джоунз – сообщил ему об этом. Она, однако, приехала в город повидаться с Джеем, достаточно рано – что-то около десяти часов утра, и мне казалось маловероятным – не невозможным, но маловероятным, – чтобы миссис Джоунз успела своими глазами увидеть на участке новых владельцев, которые – несмотря на сжигавшее мистера Марсено нетерпение – вряд ли могли отправиться на Лонг-Айленд с первыми лучами рассвета. Скорее всего, решил я, миссис Джоунз позвонила Г. Д. после разговора с Джеем. Этот вариант казался мне наиболее правдоподобным – несомненно, именно после ее звонка Г. Д. и отправил за мной своих наемных головорезов, и несомненно, именно миссис Джоунз – сто фунтов праведного гнева – описала мою внешность своему «опасному» племянничку.
Но и это не снимало всех вопросов. Я понимал, что раздобыть мое фото в принципе не трудно – для этого достаточно лишь пролистать размещенные в Интернете электронные копии официальных публикаций, посвященных городской недвижимости, и найти в них мое скверное черно-белое фото пятилетней давности. Другое не давало мне покоя: как люди Г. Д. узнали, где я буду вечером?
Возможно, они следили за мной с того самого момента, когда, расставшись с Джеем у его нового дома, я отправился сначала в стейкхаус, потом – домой, потом – на встречу с Марсено, и наконец – в школу?… Возможно, но весьма сомнительно. Скорее всего, они следили за Джеем, но потеряли его – очень уж быстро он выскочил из спортзала. И тут, на беду, им попался я. Они узнали меня, когда я выходил из школы, и решили действовать.
Размышляя обо всем этом, я во второй раз за последние тридцать шесть часов промчался по скоростной эстакаде, соединявшей Манхэттен с Лонг-Айлендом, и свернул в лабиринт местных дорог, ведущих на Норт-Форк. Обогреватель в машине – побитом доставочном пикапе с трафаретными надписями на дверцах и наклейках с изображением Иисуса на фарах – еле тянул, и хотя в животе у меня по-прежнему неприятно бурлило, я поминутно прикладывался к термосу с горячим крепким кофе, выдавая «на-гора» новые и новые тревожные вопросы, которые… нет, не сводили меня с ума, а наоборот – превращали в холодного, расчетливого, сверхпредусмотрительного и циничного рационалиста, каким я был, когда работал в своей юридической фирме. Я начал понемногу понимать, что все происходящее с Марсено, Г. Д., Поппи, миссис Джоунз и Джеем, в совокупности представляло собой некое устройство наподобие большой шестерни, соединенное с шестерней меньшего размера, которая, в свою очередь, приводилась в движение все тем же Джеем Рейни и зданием на Рид-стрит, которое он так сильно хотел иметь, – зданием, где снимал офис Дэвид Коулз, дочь которого Салли настолько возбуждала Джея, что он тайно посещал баскетбольные матчи с ее участием. Понимал ли сам Джей, насколько сложна закрученная им механика? И какое место занимала в ней Элисон? Несмотря на то, что она очень настойчиво просила меня помочь Джею, у меня сложилось впечатление, что ей почти ничего не известно о сделке, которую он собирался заключить. Тот факт, что Джей не дал себе труда объяснить мне запутанную историю здания на Рид-стрит, буквально в считанные дни сменившего трех собственников, свидетельствовал – он отнюдь не стремился обнародовать тот факт, что хотел приобрести именно это здание, и никакое другое. Из того, что счел нужным рассказать мне Марсено, следовало, что Джей сначала решил купить дом и только потом выставил на продажу принадлежащую ему землю. Оглядываясь назад теперь – хотя и теперь моя перспектива не особенно прояснилась, – я понимал, что момент, когда Джей покинул школьный зал и растворился в темноте вечернего Манхэттена, был своего рода поворотным пунктом в истории его болезни или мании. Какие бы фантазии ни лелеял он в своем сердце, отныне он устремлялся вослед им с удвоенной скоростью. То, чего так жаждала его душа, теперь казалось Джею столь близким и доступным, что свойственная ему естественная осторожность стала сковывать его и оказалась отброшена. Если Джей заметил меня в баскетбольном зале, он мог догадаться, почему я ищу его, и понять, что его могут искать и другие. Если же Джей меня не видел, его внезапное исчезновение могло означать, что, глядя, как Салли Коулз носится по площадке, он почувствовал себя достаточно уязвимым и принял меры предосторожности, чтобы не испытывать судьбу. Но как бы ни обстояло дело в действительности, мое отношение к Джею претерпело существенные изменения. Я выслеживал его, а это значило, что он превратился в дичь, а я – в охотника.
За очередным поворотом извилистой сельской дороги, сбегавшей к побережью Атлантического океана, передо мной вдруг предстал очаровательный, типично американский пейзаж, каким его изображают в туристских проспектах. Поначалу я едва не принял его за обман зрения – настолько живописны были простоявшие здесь не меньше трехсот лет прибрежные коттеджи, островерхие церквушки, внакрой обшитые вагонкой фермы, серебристо-седые бревенчатые амбары и старые канадские клены с толстыми сучьями. Разглядывая это великолепие, я понял, что две ночи назад снег и темнота не позволили мне по достоинству оценить усилия природы, потрудившейся над Джеевым участком и придавшей ему его современную стоимость. Открывшийся передо мной вид подобно машине времени в одно ошеломляющее мгновение перенес меня в прошлое, в более простые, примитивные времена. Нашим издерганным и нервным современникам подобная первозданность кажется почти пугающей и в то же время – неотразимо притягательной, ибо только в таких нетронутых патриархальных уголках они могут позабыть о мировом терроризме, о глобальном потеплении и генетическом прогнозировании, о том, что время по-прежнему бежит только в одну сторону – во всяком случае для тех из нас, кто по-прежнему прикован цепями к грот-мачте западного рационализма. Для каждого среднего американца подобные уголки как бы хранят давно забытую духовную атмосферу дониксонианской эпохи, когда каждый «кадиллак» был похож на космическую ракету, а силикон использовался только для герметизации оконных стекол. Тогда – много лет назад – Америка была местом спокойным и мирным, и люди нынешние будут с радостью платить за прошлое – платить в ценах наступившего двадцать первого века. По дороге я обогнал трактор, тащивший за собой воз сена; навстречу ему промчались один за другим три белых лимузина, везущих – кого? высокопоставленных служащих крупных корпораций? профессиональных атлетов? звезд кино?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73