– Кстати, Фрэнк Синатра никогда не владел этим рестораном.
– О, я знаю. Липпер говорит это… просто так. Значит, ты проверил?…
– Да, я проверил.
– Старина Липпер – известный выдумщик.
– Между прочим, старина Липпер тоже не является владельцем ресторана.
– Не может быть! – воскликнула Элисон.
– Как ни странно, но это так.
– Но он владеет этим зданием, Билл, я знаю!
– Зданием по этому адресу владеет какое-то открытое акционерное общество. Скорее всего, Липпер арендует его на основе какого-то долгосрочного договора.
– Значит, Липпер не собственник, а арендатор?
– Похоже на то. Элисон вздохнула.
– Однажды я просила его дать мне процент в прибыли, но он мне отказал. И знаешь что?… – Она наклонилась ниже, и я увидел, как крепко она прикусила нижнюю губу. – Ведь это мой ресторан, Билл. Я им управляю, я принимаю решения, благодаря мне он не просто работает, но и приносит деньги. Липпер ничего не делает – он только каждый месяц получает бухгалтерские отчеты и приезжает сюда со своей сиделкой, чтобы выпить на дармовщинку. А я тут за него надрываюсь/…
Одна из официанток сделала Элисон какой-то знак.
– Я сейчас вернусь, – сказала она. – Похоже, у нас опять проблемы с рыбными блюдами.
Я проводил ее взглядом. Вопрос о том, кто является владельцем собственности, всегда бывает довольно сложным. А в случае со стейкхаусом ситуация была и вовсе запутанной. У здания был законный собственник – публичная компания; официальный владелец (таковым, во всяком случае, провозглашал себя Липпер) и фактический хозяин – Элисон, на стороне которой было моральное право. Подобные вещи, впрочем, случаются достаточно часто; каждый, кто занимается недвижимостью, рано или поздно оказывается вовлечен в мир межличностных отношений, где за каждым решением скрывается весьма сложная подоплека, включающая смерть, развод, болезнь, глупость, жадность, горе, неверность – словом, все, что угодно. Все, что только есть в человеческой душе, может быть выражено через самую обыкновенную кучу уложенных в определенном порядке кирпичей и раствора. Или, если посмотреть на дело с другой стороны, за каждым домом всегда стоит своя история. Я хорошо помню, как в первый год моей практической работы ко мне явился грязноватый коротышка-пуэрториканец, который для такого случая раздобыл где-то приличную рубашку, хотя и без галстука. Собственно говоря, он пришел не ко мне – он пришел в фирму, потому что ему был нужен совет, а старшие коллеги и партнеры просто «скинули» его мне как нечто не стоящее их драгоценного времени и усилий. Поначалу и я пришел к аналогичному заключению, однако уже через несколько минут мне стало ясно, что я ошибся. Пуэрториканец сказал, что пришел сюда, а не к местному адвокату в Квинсе, потому что хотел, чтобы его дела были урегулированы без шума и в точном соответствии с законом. Иными словами (хотя это и не было произнесено вслух), мой клиент нуждался в своего рода «культурной протекции» уважаемой и солидной фирмы, где работают евреи и «белая кость» «Белая кость» ("истинный американец», «американская аристократия») – американцы англосаксонского происхождения и протестантского вероисповедания, считающиеся элитой общества.

. Пуэрториканец умирал от рака простаты и вынужден был торопиться. Как выяснилось, он владел тремя многоквартирными домами, мастерской по покраске автомобилей, гаражом, фирмой по чистке водоотстойников на Лонг-Айленде, половиной акций заправочной станции и еще кое-каким имуществом. В США он приехал в 1962 году и, вступив в профсоюз, некоторое время работал маляром. «Я прожил здесь три года, – рассказывал он, – и однажды спросил своего приятеля, владевшего небольшой закусочной, что он делает с деньгами, которые зарабатывает. Он ответил – покупаю кирпичи. Зачем, удивился я. Затем, ответил он, что кирпичи всегда растут лучше, чем капитал. Как так? А так: кирпичи приносят гораздо больший процент, чем деньги».
И вот теперь он умирал, и ему нужно было избавиться от собственности до того, как его семья начнет ссориться из-за наследства, что могло существенно обесценить его имущество. Положение осложнялось тем, что, кроме жены и двух сыновей, у него было еще четверо незаконнорожденных детей от внебрачных связей с тремя разными женщинами. Законная жена ничего не знала о его похождениях; точно так же все три любовницы не подозревали о существовании друг друга. Одной из них, как он признался в перерыве между двумя приступами кашля, была девчонка из кордебалета «Рокеттс», с которой он познакомился лет тридцать назад, когда был совсем молодым guapo Guapo – красавец (исп.).

«с красивой шевелюрой». С тех пор его любовница дважды побывала замужем и дважды развелась и жила теперь в крошечной квартирке в Бруклине. «Ах, если б ты только знал, – сказал он, и его глаза заблестели от воспоминаний, – как эта девчонка умела трахаться! Я чуть член себе не сломал!»
Его отношения с другой женщиной были несколько более продолжительными. Их ребенок появился на свет с врожденным пороком сердца и должен был всю жизнь избегать сколько-нибудь существенных физических нагрузок. Пятнадцать лет, сказал мой клиент, его любовница самоотверженно заботилась о нем и никогда не жаловалась. Потом он вдруг заплакал. «Мой сын ни разу не играл в бейсбол, ни разу не плавал в море». В конце концов ему удалось устроить так, чтобы его двоюродный брат женился на этой женщине и стал его сыну приемным отцом. И как ни странно, все получилось на редкость удачно. «Это самое лучшее, что я сделал в жизни», – сказал он.
Как я понял из дальнейшего, мой клиент хотел продать собственность, чтобы обеспечить своих незаконнорожденных детей. Стоимость его движимого и недвижимого имущества приближалась, по его оценке, к двенадцати миллионам, и я, самодовольный юнец, который все еще полагал, что закон именно таков, каким его преподают в юридическом колледже, пообещал разобраться в деле и подготовить необходимые бумаги. Что я и сделал. Как оказалось, имущество стоило не двенадцать, а все девятнадцать миллионов. Мой клиент умер через две недели после того, как были готовы документы. Подписывал он их уже в больнице – с трубками аппарата искусственного дыхания в носу – в промежутке между двумя уколами морфина.
Или еще один случай, когда ворочавший миллиардами застройщик и владелец недвижимости приобрел изысканный старый отель неподалеку от Публичной библиотеки. Он истратил сто шестнадцать миллионов на его перестройку и переоборудование, и все только для того, чтобы – вкатив в вестибюль по специальному пандусу свою прикованную к инвалидной коляске мать – объявить ей, что этот отель принадлежит ему. Вся его головокружительная карьера была лишь средством доказать матери, что он что-то собой представляет, – так сказала мне его жена, прекрасно сложенная молодая женщина с безупречной, подозрительно похожей на настоящую грудью, с которой я разговорился на прогулочном теплоходе, курсировавшем по проливу Лонг-Айленд-Саунд. У миллионера она была уже третьей, и до «смены караула» ей оставалось еще года два. Мне она показалась славным, но слабым человеком; вся ее красота не могла ей помочь, ибо привлекала только мужчин, желавших уложить ее в постель. Допив коктейль, она внезапно выбросила в океан оставшийся на дне лед и ломтик лимона, потом швырнула в волны бокал и, повернув ко мне свое красивое лицо, сказала с ожесточением и горечью: «Он все делает ради матери, хотя на самом деле он ее ненавидит». Я только кивнул. «Почему он не хочет завести детей? – спросила она. – Я только этого и хочу».
Через год ее место заняла другая женщина. Когда переоборудование отеля было завершено, меня пригласили на церемонию открытия, и я заметил – не мог не заметить, – что, пока перерезали красную ленточку, мать нового владельца безмятежно спала в своем мягком инвалидном кресле, зажав между костлявыми коленями трость и открыв рот, так что всем присутствующим и корреспондентам были хороши видны ее вставные челюсти.
Слегка покачивая бедрами, к моему столику снова подошла Элисон.
– Все думают, что рыба – это просто, – сказала она. – Никто не хочет подумать о том, что ловят ее одни, покупают другие, готовят третьи… – Она устало опустилась на стул. – Может, поручить Ха присмотреть за рыбой вместо меня?
– Почему именно Ха?
– Он в ней отлично разбирается.
Но рыбная тема меня не привлекала. Куда больше меня интересовали события прошлого вечера и ночи.
– Скажи, Элисон, что еще ты знаешь о Джее? Где его офис, чем он занимается?
Элисон перевела дух:
– Я не знаю, где его офис.
– Он никогда тебе не рассказывал?
– Кажется, он говорил что-то насчет строительного бизнеса.
– Куда ты звонишь, если он нужен тебе днем? По какому номеру?
Она подавленно улыбнулась:
– Я ему не звоню.
– Не звонишь?
– Нет. Разве это не странно?
– Значит, Джей звонит тебе?
– Да.
– Ты была когда-нибудь у него дома?
– Нет.
– Ты знаешь, где он живет?
– Нет.
– Есть у тебя хоть один его телефонный номер?
– Нет.
– Нет?
– Стыдно признаться, но он так и не дал мне свой номер.
– То есть домашнего телефона у тебя нет?
– Нет.
– А служебный? Мобильный? Я абсолютной уверен, что у него есть мобильный телефон.
Элисон машинально чертила на своей планшетке какие-то каракули.
– Иногда мне кажется, что я вовсе ему не нравлюсь.
– Почему тебе это кажется? Потому что Джей ничего о себе не рассказывает? А ты пробовала поискать в Интернете?
– Разумеется, пробовала, но ничего не нашла.
– То есть он сам звонит тебе и предлагает встретиться?
– Как правило – да.
– Хотел бы я знать, что сталось с кодексом выживания крутой нью-йоркской девчонки!
– Ох, Билл, я обо всем забыла.
– И чем вы занимаетесь вдвоем? Прости, что я спрашиваю, но мне очень хочется разобраться, что он собой представляет, этот парень.
– Он звонит мне сюда, в ресторан. Потом мы встречаемся – здесь или у меня на квартире.
– А потом?
– Ты сам знаешь, что бывает потом.
– И все-таки?
– Обычно мы… развлекаемся, потом я готовлю ему что-нибудь перекусить.
– Значит, это происходит не ночью?
По лицу Элисон я видел, что она не ожидала такого вопроса.
– Обычно нет…
– А когда?
– Часа в три, в четыре, когда в ресторане почти не бывает посетителей.
– Вы никогда не ужинали вместе?
– Очень редко, – призналась она. – Джей говорит – ему нравится встречаться со мной в моей квартире.
– И ты миришься с этим, потому что…
Элисон снова прикусила губу и опустила взгляд, потом порылась в сумочке и достала сигарету. Я понимал ее состояние – своими вопросами я загонял ее в угол, но отступать я не собирался.
– Эти… визиты, они ведь продолжаются недолго, да? Час, полтора – сколько?…
– Да, – сказала она тихо. – Ну и что?
– Это немного. Особенно для настоящего романтического свидания.
– Ты мне говоришь?…
– Скажи, Элисон, не было ли так, что Джей сначала действует энергично, а потом вдруг… скисает?
– Да! Именно так и было в последний раз, когда… – Элисон не договорила. Подняв голову, она смотрела на ворвавшегося в зал полного мужчину в белом халате и фартуке. Я узнал его – это был ресторанный шеф-повар.
– Я этого не вынесу! – выкрикнул он. – Опять эта чертова рыба!
– Хочешь, чтобы я сама посмотрела? – спросила Элисон.
– Это не рыба, а дрянь! Самое настоящее оскорбление! Твой оптовик мошенник, Элисон. Он поставляет настоящее дерьмо – мол, нате, жуйте мое драгоценное дерьмо! – И, круто развернувшись, повар исчез в кухне.
Элисон встала:
– Хочешь посмотреть, с чем мне приходится возиться чуть не каждый день?
Я прошел за ней сквозь открывающуюся в обе стороны дверь с маленьким окошком, мимо длинных разделочных столов и транспортера. Маленький мексиканец окатывал пол водой из шланга. Шеф-повар уже поджидал нас. Перед ним на длинном мокром лотке лежала обезглавленная рыбина трех футов длиной; мне показалось, что это – желтоперый тунец. Кто-то уже пытался его чистить.
– Я не собираюсь есть всякую дрянь! – с жаром воскликнул повар. – Вот, смотрите!
Рыба была разрезана вдоль, и он приподнял верхнюю половину. Обнажилось розовое мясо. В толще его мы увидели молочно-белую червеобразную трубку с карандаш толщиной не меньше полутора футов длиной. Повар тронул ее ножом, и трубка начала сокращаться и корчиться.
– О'кей, я вижу, – сказала Элисон. – Я сегодня же позвоню… – Она повернулась ко мне. – Вот с чем приходится иметь дело!
– Черви! Цепни! – выкрикнул повар, когда я повернулся, собираясь уходить. – Нет, не дождетесь! Никаких паразитов! – Он схватил секач и с силой рубанул рыбу поперек туловища. Мы попятились.
– Ни-ка-ких чер-вей! – Повар продолжал в ярости рубить рыбу, превращая ее в фарш. – Никаких – глистов! Пусть – ваш – хренов – рыбник – поставляет – РЫ-БУ!

Среди множества невероятных чудес есть в Манхэттене маленький зал, напоминающий изнутри кашмирский плавучий дом, парящий на высоте пятнадцати этажей над Сентрал-парк-Саут. Он богато отделан тканями, украшен вышитыми подушками и бронзовыми статуями Будды – ни дать ни взять небесный гарем султана. Деревянные поверхности украшены позолоченной резьбой, негромко и ненавязчиво играет ситар. С этой высоты Центральный парк похож на огромное темное озеро, а фары мчащихся такси напоминают огоньки крошечных субмарин, держащих курс на освещенные многоквартирные дома на дальнем побережье. В зале много свечей, их огоньки колеблются, отражаются в стеклах окон, и от этого кажется, будто над парком беззвучно вспыхивают десятки фейерверков.
На самом деле это, конечно, никакой не гарем, а небольшой ресторан на четыре столика. Именно здесь я сидел в моем единственном хорошем костюме и, поигрывая вычурно украшенной бронзовой ложкой, дожидался сеньора Марсено – нового владельца семейной фермы Рейни. Напротив меня молча сидела темноглазая женщина с крошечным остроконечным носиком, которому хирург каким-то образом сумел придать безупречную форму. Маленький нос подчеркивал полноту и совершенство ее крупного рта, который, казалось, обещал многое и сам был готов превратиться в пещеру наслаждений, способную вместить самые неотложные и жгучие желания – если, разумеется, вам удалось угодить его хозяйке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73