Тут вы явно отстаете. А у нас в стране миллионером может стать каждый. Самый легкий путь для этого — биржа. Вон та самая биржа!» —И он указал рукой на стоящее по соседству с федеральным банком унылое, невзрачное здание.
Нью-йоркскую фондовую биржу я посетил только через несколько месяцев, в тот день, когда там разразился пожар. Горело не здание, не пачки зеленых банкнотов, а сбережения, мечты и чаяния нескольких миллионов людей, и сгорели они без дыма и пламени.
Для американцев биржа долгое время была почти тем, что для индусов Ганг. Верующий индус, отправившись к «святой» реке и совершив омовение в ее водах, уверен, что немедленно обретает вечное блаженство, разумеется, в мире ином. По утверждению апологетов «американского образа жизни», рядовой американец, придя на биржу и купив акции, обеспечивает себе не только моральное, но и материальное блаженство па этом свете. Он становится владельцем фабрик, земли, железных дорог и других богатств, а кто владеет богатствами, тот владеет и страной. Ну а теперь уж совсем нетрудно сделать вывод, что капиталистический строй в США при помощи акций превра-
тился в «народный капитализм». Акции, видите ли, уничтожили классы и классовую борьбу.«Американские миллиардеры,— писал В. И. Ленин в своем «Письме к американским рабочим», — были едва ли не всех богаче и находились в самом безопасном географическом положении. Они нажились больше всех. Они сделали своими данниками все, даже самые богатые, страны. Они награбили сотни миллиардов долларов. И на каждом долларе видны следы грязи... На каждом долларе следы крови...»
Миллионы легковерных американцев не раз имели возможность проверить на практике, что значит «народный капитализм». Проверить и понять. Но понимали они это уже после того, как бывали ограблены. Их грабили не злобные гангстеры в ночной тьме, а прекраснодушные изобретатели «народного капитализма» при дневном свете, на глазах у всех.
Попасть на фондовую биржу, когда там происходил «пожар», мне помогло удостоверение, выданное иностранным журналистам. Балкон, предназначенный для зрителей, переполнен. Взгляды всех прикованы к установленному в углу зала огромному светящемуся экрану, по которому пробегают сокращенные названия корпораций и за ними цифры, фиксирующие курс акций данной корпорации в настоящий момент. Когда курс начал катастрофически падать, я вдруг заметил женщину с поднятой рукой и услышал душераздирающую мольбу: «Боже, помилуй мои акции». По бог, который живет на Уолл-стрите, внемлет лишь голосу тех, кто имеет право подписывать миллионные чеки.
Слово «биржа» происходит от латинского слова «бурса» — кошелек. Этим словом во Фландрии, в городе Брюгге, называлась площадь, на которой еще в XV веке собирались купцы и производили торговые сделки. Есть два рода бирж: торговая и фондовая. На фондовой бирже продаются и покупаются различные ценные бумаги. В США — 19 фондовых бирж, и самая большая из них — в Нью-Йорке. Здесь производится 85 процентов всех операций с акциями в США, здесь решаются судьбы не только отдельных людей, но целых корпораций, а иногда и,правительства.
Каждая акция продается и покупается за ту или иную цену, которая и называется курсом акции. Чем большую прибыль дает акция, чем больше дивиденд — тем выше ее курс. Величина дивиденда зависит от общей прибыли того или иного предприятия. Во время экономического расцвета курс акций, как правило, повышается, а в годы депрессий — понижается. Часто случается, что в одно и то же время акции одних фирм повышаются, а других — падают. Это зависит от экономической конъюнктуры и от общего политического климата в стране. Когда в США началась истерика со строительством подземных противоатомных бомбоубежищ, сразу резко подскочил курс акций той корпорации, которая занималась этим бизнесом, и одновременно упали акции домостроителей.
На нью-йоркской фондовой бирже ежедневно продается и покупается от 3 до 5 миллионов акций. Если почему-либо продано больше, возникает биржевая паника, начинается падение курса. В «черную пятницу» 29 октября 1929 года было продано 16 миллионов акций. Соединенные Штаты Америки, а за ними и весь капиталистический мир охватил жестокий экономический кризис.
Когда с балкона биржи я смотрел в зал, казалось, что там, внизу, гигантский муравейник, растревоженный сапогом случайного прохожего. Правда, бегать в зале категорически запрещено, после того как два обезумевших дельца, мчась из разных концов, столкнулись на бегу лбами, да так, что больше им уже никогда не пришлось интересоваться курсом акций. Зато теперь по залу передвигаются при помощи спортивной ходьбы: очень быстро работая локтями и почти не сгибая колен, однако не переходя на бег. Служащие биржи — маклеры — сами не.продают и не покупают акций, они только выполняют заказы клиентов. Для заключения сделок все корпорации пользуются их услугами. На бирже — 1300 маклеров. Получить такое место очень трудно. В том году цена на него поднялась до 150 тысяч долларов. Это выгодная должность, ведь маклер никогда не проигрывает. Он получает свой процент от сделок независимо от того, производит он операции с падающими в цене или высоко стоящими акциями.
На полу росли горы бумаги. Безостановочно работали 1800 телефонов. На стене светящееся табло — передавали курс акций, но никто не следил за ними: впервые с 1929 года аппараты отстали от темпов купли-продажи.
Разумеется, с падением курса акций реальные экономические ценности не потеряли своей стоимости ни на один цент.После очередного «пожара» на бирже печать США на некоторое время перестала публиковать статьи о том, как при помощи акционерных обществ прийти к «народному капитализму», и заполнила образовавшиеся пробелы на своих страницах исследованием причин, породивших «черный понедельник». Но ненадолго. Очень скоро раздетых и ограбленных американцев снова принялись величать «капиталистами».
«Народный капитализм» выступал в роли «голого короля» уже не раз. Американцы не верят пропаганде, громогласно вещающей, что все жители Соединенных Штатов Америки — капиталисты. Не верят по той простой причине, что многие из них живут в каждодневной нужде и борьбе за кусок хлеба. И все же большинство продолжают верить в акции — самую грубую бутафорию «народного капитализма».
Акция для американца — это далекий берег надежды, обещающий рай на земле в виде больших денег. Акция, как и билет на скачках, может когда-нибудь дать и выигрыш. Как же не верить в нее?
Когда американец приобретает акцию, он, сам того не замечая, одновременно теряет способность объективно и трезво оценивать некоторые явления жизни.В Чикаго я познакомился с одним весьма трезво рассуждающим американцем. Он гневно осуждал милитаристскую политику правительства, но в тот день, когда он узнал, что правительство Перу национализировало в своей стране все предприятия компании «Стандард ойл», его словно подменили.
— Какое право имеет правительство Перу отнимать имущество, принадлежащее мне? — возмущался он.
— Но ведь это вовсе не ваше имущество,— напомнил я.
— Но у меня есть акции «Стандард ойл»,—выходил из себя мой знакомый.— Значит, правительство Перу обворовало меня!
Мирный по натуре, вежливый благодаря воспитанию, демократичный соответственно моде, американец вдруг теряет все свои качества и делается крикливым, сварливым, злобным, чуть он услышит, что кто-то посмел покуситься на его акции.
Как только заходит разговор об уменьшении гонки вооружений, американцы — владельцы акций военных компаний оказываются перед дилеммой: требовать ли мира, чтобы не погиб сын соседа, призванный в армию, и соответственно требовать прекращения гонки вооружений или поддерживать милитаристскую политику, чтобы не похудели хранящиеся в его кармане акции военной промышленности. Увы, не всегда в сознании американцев побеждает доброе начало.
Выходя из здания биржи, я вспомнил слова, опубликованные в одной американской газете: «Люди, которые грабят банки, называются бандитами, а как назвать тех, кто, сидя в байке, грабит людей?»
Однажды, когда мы плыли через Атлантический океан, нам довелось сидеть в ресторане за одним столом с семьей американского банкира. Сначала беседа не вязалась. Но дня через два банкир заказал бутылку шампанского и выразил желание «откровенно побеседовать».
— Моя жена,— начал он этот разговор,— узнав, что мы будем сидеть за одним столом с советскими людьми, очень испугалась и даже хотела просить, чтобы нас пересадили. Только веселый смех вашей дочери успокоил ее.
— Газеты утверждают,— пыталась оправдаться его жена,— что коммунисты хотят нас уничтожить.
Бедные люди! Сосредоточив в своих руках газеты, радио и телевидение, прислужники капитала клевещут на Советский Союз и обливают грязью идеи социализма, а потом сами становятся жертвами ими же сочиненной лжи и уже не знают покоя...
В Вашингтоне, в Клубе национальной печати, в стену вмурованы матрицы американских газет начала XX века с сообщениями о важнейших событиях того времени. В одной из заметок обсуждается, почему командующий вооруженными силами Конфедерации генерал Ли сдался генералу Гранту. «Если бы для основных 90-миллиметровых пушек форта генерала Ли не прислали 120-миллиметровые снаряды, он бы еще мог сопротивляться»,— писал историк. Боссы долларовой печати не повторяют ошибки генерала Ли. Свои пушки лжи они заряжают снарядами соответствующего калибра. Но, увы, снаряды эти часто отскакивают от цели и поражают тех, кто послал их.
ЯМЫ
У греха много орудий, но ложь — это рукоятка, которая подходит к любому из них.
Оливер Холмз, американский писатель
Кость, брошенная собаке, не есть милосердие; милосердие — это кость, поделенная с собакой, когда ты голоден не меньше ее, Джек Лондон
После живительного «индейского лета» в двери Нью-Йорка неожиданно постучалась суровая зима, ветер с Атлантики принялся безжалостно прочесывать город с востока на запад. Из подземных туннелей сквозь выходящие па улицы решетки вырывались клубы теплого воздуха и, тут же обращаясь в пар, обволакивали бесконечные вереницы машин. Казалось, что улица горит. Промозглая сырость пробиралась сквозь легкие, не приспособленные к зиме пальто американцев, заставляя их ускорить шаг.
На 34-й стрит возле дверей одного из самых больших в мире магазинов — «Мейзи» стоит дед-мороз. Он одет в просторный красный халат, подпоясанный зеленым кушаком, а его нейлоновая борода не боится ни мокрого снега, ни злого ветра. Он стоит возле ящика для пожертвований и безостановочно звонит в медный колокольчик. Песня колокольчика сливается с шумом уличного движения и растворяется в нем, как растворяется человек в многоликой толпе. На улице холодно и неуютно.
Было утро, и широкий тротуар перед «Мейзи» едва вмещал спешащую толпу. Я видел, как мать, державшая за руку ребенка, сунула ему в кулачок монету, а малыш, в волнении перепутав все на свете, подбежал к ящику для пожертвований и опустил туда вместо денег рукавичку. Дед-мороз погладил ребенка по голове и пробормотал стандартное «Счастливого рождества».
Из года в год видя деда-мороза, стоявшего все в том же одеянии на том же самом месте, прохожие привыкли к нему и почти не замечали. Сборщику пожертвований тоже надоела пестрая и в то же время одноликая толпа и, полиняв глаза, он глядел вверх на небоскребы. Вдруг он так энергично потряс свой колокольчик, что проходившая мимо женщина вздрогнула. Он смотрел на две черные точки — людей, которые, забравшись в люльку, на огромной высоте чистили окна небоскребов. По небу проплывало облачко, и деду-морозу вдруг показалось, что грандиозный дом начал клониться, падать и сейчас придавит не только тех людей в люльке, по и его самого...
Глядя на этого старика с нейлоновой бородой, словно сошедшего с рождественской открытки, вслушиваясь в звон колокольчика, я вспомнил стихотворение поэта Р. Смита, который утверждал, что колокольчик поет свою песню для небоскребов, для железных мостов и для мачт отплывающих кораблей, а не для людей. Да потому, что человек — «ненужный придаток каменной симфонии Нью-Йорка».
И все-таки это не так. Дед-мороз собирает пожертвования не для небоскребов, а для людей. На улицах Нью-Йорка холодно не только людям, но и собакам. Но не у всех собак собачья жизнь. Те, которые ходят со своими хозяевами но 5-й авеню, одеты в попонки. Рикки выпустили из тюрьмы на прогулку, по рядом с ним шагал, охранник... Рикки прекрасно понимал безвыходность своего положения и потому шел, низко опустив голову. Недавно суд приговорил его к смертной казни, и решение это было подтверждено окружным судом. Адвокат Рикки упрямо карабкался по всем ступеням кассационной лестницы. Дело оказалось в верховном суде штата Виргиния, но и здесь пятью голосами против четырех смертный приговор был утвержден. Верховный суд США отказался пересматривать дело. Оставалась одна надежда: Рикки мог помиловать губернатор штата. Но и тут надежды было мало, потому что убийца был схвачен па месте преступления. Несколько свидетелей видели, как он, Рикки, в паре с еще одним, неопознанным и скрывшимся, псом напали на овцу и растерзали ее. Рикки угодил в руки полицейских, и на его морде были найдены следы овечьей шерсти.
На столе губернатора штата Виргиния росла груда писем, моливших подарить псу жизнь. «Уже целую педелю мы на уроках вместе с учителями обсуждаем судьбу Рикки...» — так начиналось коллективное письмо учащихся
одной из школ. Оно было написано иа меловой, бумаге, перевязано национальной ленточкой и даже спрыснуто одеколоном.Губернатор был склонен подарить Рикки жизнь. Приближались выборы, и милосердие, проявленное в отношении собаки, могло дать ему дополнительные голоса. Однако его ограничивала статья закона за номером 27/097, в которой совершенно недвусмысленно говорилось: «...если собака становится убийцей в стаде, она должна быть уничтожена...»
И все-таки не всюду в США законы столь жестоки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41