На душе у горожан было странно и пусто, пахнущий гарью ветер свободы не кружил им головы, а лишь навевал еще большее уныние. -Теперь все... - сказал кто-то, и все поняли, что да, город и все его жители вступили на какую то финишную прямую. Долгий их путь почти завершен и теперь нет пути назад. В окружающих домах по-прежнему горели пожары, беспрепятственно выжигая одну квартиру за другой - их никто не тушил. Насмотревшие горожане побрели прочь, по домам. Мимо них с чемоданами, забитыми до отказа, спешили те, кому жить было уже невмоготу. Они уезжали. Куда? Хоть бы одни сказал, но они лишь отстранено улыбались и спешили прочь к своему непонятному светлому будущему. День выдался удивительно холодный, и таким же был следующий. А с утра ударил заморозок. Когда отключились телефоны, никто уже и не удивился. По ночам город стал напоминать Ленинград в годы блокады - тихий, холодный, пустой. Нет больше костров, нет веселых песен и быстрых знакомств. Только прошмыгнет иногда пугливый прохожий со стилем в кармане. Тень Исхода, безносым обличьем маячила в сознании, не уходила и уходить не собиралась. Вместо звонков стали ходить друг к другу в гости и говорить лицом к лицу. У богатеев стало высшим шиком содержать десяток курьеров, которые как можно быстрее переносили сообщения. Причем чем больше был штат разносчиков, тем лучше. На заправленных дизтопливом автомобилях, вооруженные подобранным скорострельным оружием, разъезжали они по городу, и простые горожане испуганно шарахались, стоило им увидеть эти быстро несущиеся дилижансы. Но люди жили, продолжали жить, и находили в этой жизни свои маленькие радости, и маленькие горести. Ссорились и ругались, дружили и влюблялись, расходились и сходились вновь. Просто потому, что люди всегда остаются людьми, в какую бы ситуацию их не поставит судьба. Вот только людей этих, с каждым днем становилось все меньше и меньше.
* * *
Любовь, что бабочка: во-первых в неволе долго не живет, а во-вторых с ней происходит все то же самое что и с этим насекомым только наоборот - она имеет свойство закукливаться и некоторое время спустя из куколки вылезает нечто ничуть не похожее на исходный объект, и к тому же весьма неприятное, умеющее жрать, гадить и ничего больше. Так бывает. Еще корабль любви часто бьется о быт, почти всегда бьется о быт, что лишний раз доказывает - происхождение сего чувства явно потустороннего характера. Не потому ли рутина так часто заедает, даже самые вдохновленные и романтичные натуры. Проходит год, два, три и, посмотрите - где тот полет мысли и буря чувств?! Где нежные охи-вздохи и предложения притащить щербатую луну с небес? Где те милые, слезоточивые и словно вытянутые из пошленькой мелодрамы посиделки над рекой и чтение тут же забывающихся стишков вслух? Спросите у Александра Белоспицына - большого знатока данного предмета, которого за всю его несчастную и беспокойную жизнь не приголубила ни одна особа женского пола, исключая, разве что, его собственную мать. Разочаровавшийся во всем и вся скажет он вам - нетути! Сгинули, пропали, растворились, как уходит утренний вязкий туман, разгоняемый лучами набирающему силу солнышка, которое и высвечивает все с беспощадной, отрезвляющей ясностью. И килограмм макияжа на приевшемся лице любимой, и рыхлый животик бывшего поэта, а ныне здорового прагматика, потягивающего пиво у телевизора. И так бывает. Так есть почти везде, скажет вам Белоспицын, еще тот Белоспицын, которого судьба еще не свела с врачевателем душ человеческих Владом Сергеевым. Хотя если поискать, если хорошо поискать, можно и опровергнуть его подростковое неуверенное суждение. Но это если поискать. Сколько то дней минуло с тех пор как он встретил ее на той скамеечке в парке? Да он не помнил, знал, что было это в середине лета, и вокруг было совсем не так уныло как сейчас. Они поняли, что друг без друга жить не смогут, у них было сильное и красивое чувство, так что про эти пылающие отношения можно было снять фильм - ту самую пошленькую, но слезливую мелодраму. Он дарил ей цветы. Читал стихи, которыми естественно увлекался с отрочества (но никому не показывал, считая эту плохо срифмованную банальщину криком души, с кровью выдавленным из сердца), даже втайне от возлюбленной нарисовал ее портрет на толстом бумажном листе, увлеченно орудуя пером и черной тушью. Получилось не очень, но он решил, что это замечательный портрет - о да, он считал себя очень талантливым, талантливым во всем, он разрывался на части пытаясь следовать этим талантам. Нарисованный портрет он сложил вчетверо, а потом еще в два раза и носил в своем бумажнике, иногда трепетно проводя по шероховатой бумаге рукой. Некоторое время спустя он достал портрет, развернул его, и с досадой обнаружил, что лицо подруги жизни теперь испещрено прямимы и широкими, как панамский канал морщинами, там где бумага слежалась на сгибах, изза этого изображенная выглядела словно ее рисовали на кирпичной, солидно порушенной стене. Но сил выкинуть картинку он так и не нашел. Он пел ей песни, думая, что обладает хорошим голосом (ночами он обожал петь сам себе, приходя от собственных неблагозвучных голосовых переливов в полный восторг). Песен он знал много, и даже умел подыгрывать себе на гитаре, так же фальшиво, как и пел. Но в умении преподнести себя зачастую играет главную роль даже не талант, а пустой гонор и возвышенное самомнение, да еще может быть умение изрекать прописные истины с глубокомысленным видом. А что она? Она принимала все это как должное. Хлопала в ладоши и плакала тайком, когда ей приносили цветы (ярко красные розы, а плакала после того, когда их оказалось четное число, как для покойника - оказалось он не знал сколько полагается дарить). Ей очень нравились его стихи, они завораживали ее и она уносилась куда то вдаль, в широко раскинутые лазурные выси своих фантазий. Потом она говорила ему, что эти стихотворные строки прекрасны и он наверняка в будущем станет известным поэтом, и все его будут почитать, и он будет зарабатывать много денег - да, денежный вопрос был для нее если не на первом, то точно на втором месте. На самом деле смысла в читаемых стихах она не улавливала, а завораживало ее в основном от тембра его голоса. То же казалось и песен, хотя фальш зачастую резала ее слух. Он считал ее богиней, он говорил, что она отлично разбирается в исскустве, он приносил ей умные книги и она забирала их, и долго читала, находя их нудными и неинтересными, но все же читала, чтобы доставит удовольствие любимому. И на частых свиданьях с ним говорила про то, как ей понравились эти заплесневелые сонные труды. Она вела себя как нормальная женщина - в меру чувственно, в меру расчетливо с житейской хитринкой. Она и была нормальной. Была обыкновенной. Какое то время они еще гуляли по ночам, хотя в последнее время городские темные улицы, припорошенные дождем, обладали всем очарованием дохлой змеи. Смотрели на темные массивы домов, на проглядывающую сквозь тучи мутную луну. Смотрели и почти не замечали окружающей разрухи, увлеченные друг другом. Все последние городские потрясения прошли мимо них, едва задержавшись на краю сознания. В середине августа он переехал к ней домой. Она не могла - у нее была больная мать, страдающая параличом телесным и одновременно параличом сознания, преждевременно уйдя в ту чудесную страну, где каждый день все новое, которая и называется маразмом. Он принял все с покорностью, он понимал, все понимал. Тем более, что квартира была трехкомнатная и до третьей комнаты не доносились стоны сбрендившей бабки. С той же покорностью (и огненным энтузиазмом в сердце) он каждый день ходил за водой, а, как-то раз, приволок печку буржуйку, отхватив ее перед самым носом жадных скупщиков. Он наконец чувствовал себя человеком, чувствовал сильным. Черные шоры спали с его глаз и открыли этот прекрасный, медленно ветшающий мир во всей его мрачной красе. Он упивался этим. Вот только... почему в последнее время на глаза стали наползать другие шоры - серые? Сколько же прошло времени с момента их встречи? Почему ему кажется что много... так много?
7.
-Ну так что? - спросил Влад, - Все?! -Что, все? - в голос ответил ему Дивер. -Все тут? -Дык это, тут вроде больше никого быть и не должно, - молвил из угла Степан Приходских. Крошечная единственная комнатка Владовой квартиры вдруг оказалась плотно забита людьми, так что для их обустройства уже не хватало диван-кровати и пришлось в срочном порядке транспортировать из кухни две разболтанные табуретки. На них и устроились гости. Сам Влад занял кресло перед умолкшим навсегда компьютером, Севрюк вальяжно развалился на диване, а на табуретках устроились сталкер, да примолкший Саня Белоспицын, под глазами которого пролегли темные нездорового вида, круги. За окном моросил дождь. Массивный Дивер, под килограммами которого диван жалобно поскрипывал и жаловался на свою тяжелую диванью судьбу, повел головой, недовольно шмыгнул носом: -Амбре у тебя тут... -Так что делать то, - произнес Влад, - с тех пор, как слив забился такая жизнь началась, что хоть за город, хоть на тот свет. Правда, Сань? Белоспицын кивнул с видом мученика. -Ну у меня, положим, так же, - сказал Степан, - сортир больше не фурычит, а то и пытается все обратно извергнуть. Заткнул я слив гаду фарфоровому. Но вонь, то вонь! - тут он удивленно полуобернулся к Диверу - а у тебя, что, не так? Дивер вздохнул барственно, перекинул ногу на ногу, и, глядя в потолок, молвил: -У меня не так. - И предупреждая вопросы быстро добавил - скворешник у меня во дворе... по типу дырка. -А... - протянул Белоспицын и посмотрел на Севрюка с откровенной завистью. -Что вздыхаешь, накрылся прогресс, - сказал Сергеев, - словно и не было последних ста лет. Даже хуже стало. У кого скворешников нет, те на улицу бегают, ночами под деревьями пристраиваются. -А слышали? - вскинулся сталкер. - Говорят, в Верхнем банда орудует, специализируются как раз на таких. Человеку невмоготу, выйдет ночью из дома по нужде, ключи с собой возьмет. Присядет, а тут эти, сзади набрасываются. Ключи отбирают в миг, а без штанов, как с ними повоюешь! Квартиры полностью вычищают. -А ловить их не пробовали? - спросил Саня. На него поглядели снисходительно, как на давшего неправильный ответ на задачу по арифметике, но все же старательного, ребенка - и вправду, кто же будет ловить, если властей не осталось? В городе царила полная анархия и каждый был сам за себя. -Мне интересно другое, - сказал Дивер, - кому они натасканное толкнули? -Был бы товар, а идиоты всегда найдутся. Деньги то еще в ходу? -А как же, без разбору берут рубли и валюту, меняют по произвольному курсу. Причем у каждого менялы курс свой. Гонять то их некому. Только убивают их иногда, но это, небось, сами обманутые счеты сводят. Кто поумнее, тот золото скупает, но вот беда, в ювелирных лотках бижутерия вся ушла. Что не дограбили, то скупили. Народ кубышки роет в огородах, прячет на черный день. -А счас что, белый? - спросил Саня Белоспицын. -Счас, Санька, такой день, - молвил Степан - что и не поймешь какого цвета. Серо-буро-малиновый с пупырышками. -Как поняли, что золота нетути, равно как и других драгметаллов, включая медь, - продолжил Севрюк - бросились скупать недвижимость. Ореховых итальянских гарнитуров смели сколько - жуть. Некоторые по три штуки брали - одинаковых. Машины пытались продавать, а все никто не брал. А еще квартиры покупают... или попросту забирают, у больных да увечных. Стариков, почитай, всех на улицу вытряхнули, в дождь. -Да, стариков, это неправильно... - протянул Приходских - не собаки же они, в конце-концов. -Один нувориш, как раз вчера к вечеру совсем головку потерял. Скупил пять типовых квартир в трущобе в Нижнем городе. Сам - один как перст, не жены не детей. Но купил - капиталы боялся потерять! И что же, сегодня с утра в этом доме пожар! Все пять клетушек выгорели просто дотла - тушить то некому! -А он что? -А этот поплакал, волосы на голове порвал да и сгинул прочь из города. Куда? Да туда куда и все остальные? -Знать бы куда они уходят! - произнес Влад - но ведь сами то знают, с такими лицами уезжают словно им прямая дорога на Гавайи. Белоспицын покивал сам имел четь наблюдать. -Совсем ополоумел народ. - Добавил Дивер - впрочем, причина на это есть... -Ага, когда сортиры не работают, - ухмыльнулся Степан - это тебе не какой то там свет или газ. Это, брат, насущное. Лиши человека сортира и он уже, получается и не человек вовсе, а дикое животное. -Вы это бросьте, про сортиры, - хмуро сказал Владислав, - не про сортиры ведь собрались говорить. Рассказывайте, давайте, что с кем случилось. Не первый же раз собираемся. -Меня убить пытались, - просто сказал Саня. Все удивленно повернулись к нему, Дивер сбросил с себя вальяжность, потерянно мигнул. -Тот же? -Нет, не тот. Этих двое было. Лица тупые, злобные. Гопота! Встретили у площади, прижали, думал не уйду. Но... вывернулся как-то. Мне ж не привыкать. Бежали за мной, почти до Школьной, только потом потеряли. Степан ошарашено покачал головой, сказал: -Значит не зря мы это... набрали? - и кивнул в сторону оружейной пирамидки, устроенной из единственного в комнате стула. Арсенал впечатлял. Россыпь из почти десятка пистолетов разных конструкций (превалировали в ней в основном ПМ и ТТ но были настоящие раритеты), помповый вороненый дробовик без ручки, два АК-47 с облизанными до черноты пламенем, прикладами, именной хромированный револьвер с инициалами А.К.Р в прошлой жизни принадлежащий Кривому, хотя об этом никто не знал, старый обрез с четырьмя жизнерадостнозелеными картонными патронами, да новенький, блестящий, свежей смазкой и инвентарным номером "ингрем" с двумя запасными обоймами. Это последний выглядел в окружении Владовой убогой квартиры особенно дико, словно здесь снимают фильм о трудовых буднях западных наркоторговцев. Подобрано все это было возле центра на следующий после тамошнего побоища, день. Трупы никто не убирал, за исключением сомнительных счастливчиков из числа родственников погибших, которые отыскали в кровавом месиве останки своих павших за правду чад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81