Влад взял у нее из руки бумагу и старую шариковую ручку, расписался внизу листка рядом с тремя другими росписями. Судя по их малочисленности процесс сбора подписей только начался. В квартире Владислав поставил чайник, и когда тот бодро свистнул, закипая, вдруг остро позавидовал его жизнерадостности. Это было очень глупо, но Влад ничего не мог с собой поделать. Секунду он тупо смотрел на пыхтящий чайник, а затем рассмеялся в голос. В конце-концов бывали дни и похуже.
2.
Брат Рамена-нулла смотрел в пустоту и уже начинал что-то в ней видеть. В роли пустоты в данный момент выступало окно и моросящий за ним неприятный дождь. Обычный человек, без сомнения не смог бы долго созерцать этот пейзаж и проникся бы смертной скукой, но брат Рамена давно перестал быть простым смертным. Он был просвещенным, озаренным светом истинны и совершенно безумным, как и все последователи городской секты Просвещенного Ангелайи. Рамена, бывший в незапамятные времена Димой Пономаренко, достиг уже третей ступени познания Добра и мог поклясться, что на последней медитации ему стали видится неясные силуэты, от которых так и веяло доброжелательностью и вселенской любовью. Это было очень хорошо, но не раз и не два его посещали неприятные мысли относящие следующей ступени, после которой начнется его, Раменовское, познание Зла. Если слушать самого великого учителя и бессменного капитана секты Ангелайю в тот момент силуэты будут по-прежнему являться, но уже с прямо противоположным эффектом, принося с собой мрачнейшие и душеубийственные кошмары. Период этот назывался Череда Снов и каждый послушник обязан был через него пройти чтобы стать адептом. Сегодня пустота не сопротивлялась и послушно явила в оконном проеме три белые, размытые фигур от которых доносилось монотонное, но мелодичное пение. Брат Рамена внимал, мягко раскачивая посередине совершенно пустой комнаты. Две остальные комнаты являли собой то же удручающее зрелище. Раменовское жилище было похоже на квартиру закоренелого наркомана. Голый дощатый пол, завивающиеся в трубочку доисторические обои, марширующие по этому бескрайнему простору массивные жирные тараканы. На кухне имелась одна двухкомфорочная плита, на которой сейчас пятнало кастрюлю неапеттитное бурое варево. Оно то и дело выползало из-под выщербленной эмалированной крышки и шмякалось в огонь, вызывая желтоватую недовольную вспышку. Просвещенный Ангелайя наказал питаться только по его самого, Ангелайи, рецепту. Ах, сколько времени потратил Рамена чтобы собрать необходимые травы и вещества! Воистину долог путь познания. Рамена-нулли до сих пор со страхом вспоминал эпизод ограбления им чужой конопляной делянки. Тогда в самый разгар сбора урожая явились хозяева и Рамене пришлось уматывать от них по густому лесу, где он три раза натыкался на деревья, в кровь разбил лоб и обцарапал до невозможности руки. Зато ценный дурман остался с ним, и теперь побулькивал в синей эмалированной кастрюле. В третьей комнате, где собственно и проходила медитация имелись четыре стены, столько же свечей и брат Рамена на вонючем матраце, оба в единственном числе. Мебель, предметы обстановки, а также старая бабка Димы Пономаренко теперь отсутствовали, так как могли испортить весь путь познания. Вещи он, как и любой истинный последователь Ангелайи он отдал самому гуру. Отдал все до единого, и деньги до последней копейки. Бабку же, как полностью бесперспективную хотел пустить в расход, но вот только старая это как-то почуяла и сбежала куда то в глубинку, где у нее по слухам имелась полуразваленная избушка. Рамена подозревал, что это она трижды посылала к нему дюжих врачей в белых халатах, которые настойчиво стучали в дверь, а потом пытались ее сломать. Не вышло, эти погрязшие в грехах нелюди не знали, что в секте каждый стоит друг за друга. Послушники спрятали Рамену у себя и позволили ему пересидеть налеты и выйти между делом на вторую ступень Добра. Теперь, уже больше двух месяцев никто не отвлекал послушника от самосозерцания и он семимильными шагами двигался к истине. Вот хотя бы эти силуэты в окне - явный прогресс! Уже третью неделю Рамена спал не более трех часов в сутки и постепенно впал в так называемое "пограничное" состояние, при котором сон ломает отведенные ему границы и обильно пятнает грязными лапами подсознания непоколебимый вроде бы реал. Если галлюцинации становились слишком слабыми, брат Рамена воспринимал это как понижение чувствительности и спешно добавлял Ангелайев отвар, после чего видения возвращались с новой силой. Что есть то есть, безумно скучные и безрезультатные медитации первых ступеней ушли навсегда и жизнь все больше становилась похожей на нескончаемый сюрреалистический сон. Не то, чтобы Рамене это очень не нравилось (новое существование его играло красками и ясными целями), но вот мысль о предстоящей Череде снов, снова и снова выползала из заболоченного краешка сознания, и изгнать ее не могло даже активное промывание мозгов самим Просвещенным Гуру. Вздохнув, Рамена поднялся (он ощущал в теле небывалую легкость, потому что уже третий день питался одними отварами) и прошествовал на кухню, выключив по пути японский сиди-проигрыватель, оглашающий комнату тантрическими мелодиями. Проигрыватель был единственным, что осталось от прежнего меломана и любящего внука Димы Пономаренко. Кухонный кран раскатисто рыгнул и напрочь отказался наполнять теплой водой оцинкованный тазик для омовений. Рамена и ухом не повел, повернув ручку с синей полоской, он налил в сосуд ледяной влаги и поставил нагреваться на единственную свободную комфорку. Варево в очередной раз выползло из-под крышки и рухнуло в тазик со слабым всплеском. Так даже лучше. На свете было не много вещей способных вывести из себя истинного адепта гуру Ангелайи. С невесомой улыбкой Рамена-Нулла вернулся в комнату для медитации и тут же увидел вырисованную черными расплывающимися буквами на стене надпись - "Череда снов". Повисев секунду, буквы расплылись и бесследно исчезли. Улыбка Рамены поблекла, но он поспешил продолжить медитацию. Истинные адепты Ангелайи никогда не перед чем ни останавливаются! Рамена не знал этого, но зайдя так далеко, сам собой остановиться уже и не смог бы.
3.
-Ты, дед, стой на месте! Павел Константинович ошеломленно замер, вырвавшись из тягостных дум. Узкую арку между не первой свежести домами перегораживали двое. За ними открывалась панорама двора полускрытая пеленой дождя. И здесь в арке, что-то капало - гулко, размеренно. Это был логичный конец такого мерзкого дня для Павла Константиновича Мартикова, старшего экономиста самой крупной в городе фирме "Паритет", а ранее старшего же экономиста, отдавшего концы в бурной схватке с частниками единственного городского завода. Когда Мартиков заканчивал свой вуз, еще в те незапамятные времена, будущее виделось ему просторным и безоблачным, то есть подобным штилю над Тихим океаном. Оно обещало немного работы, и много-много финансов, льющихся в его, Мартикова карман. Со временем, он понял, что работа его отличается удивительной нудностью и кропотливостью, а самое главное - громадной ответственностью при относительно низкой заработной плате. С момента этого осознания наслаждение бытием у Павла Константиновича постепенно стало сходить на нет, а на безбрежной жизненной глади заиграли пенные барашки. В двадцать девять лет он женился - скорее по необходимости, чем по зову сердца и уже спустя три года понял, что новоиспеченной семье его светит пожизненное прозябание в середняках, без особых надежд подняться выше. Это еще больше уронило планку его жизненных ценностей и на море появилась неровная зыбь, а небо над головой потихоньку затягивало фиолетового окраса тучами. Да, он работал, старался, продвигался вверх по служебной лестнице. Но, во первых, он уже ненавидел свою работу лютой ненавистью, а во вторых, был лишен обязательной для людей его профессии педантичности, и потому зачастую работал спустя рукава. Бывший в глубине души романтиком, Мартиков, тем не менее активно жаждал материального благополучия, и эта не стыковка амбиций и внутреннего склада резко затормаживала его путь к вершинам. Подобное иногда случается - разум жаждет одно, а душа совершенно другое, и в сознании возникает трещина. Когда начались девяностые, Мартиков несколько воспрял духом. Человеком он был деятельным, и потому, воспользовавшись смутой и неразберихой пролез в старшие экономисты родного завода, а оттуда прямиком в "Паритет", где и принялся заколачивать деньги с новой силой. С годами, Павел Константинович почувствовал волю и совершал все более и более рискованные ходы, некоторые из которых напрямую граничили с криминалом. Его семья (все еще без детей) вырвалась из серости и стала одной из наиболее обеспеченных семей в городе (исключая только местных бандитов), Мартиков купил пятикомнатную квартиру в Верхнем городе, купил машину и каждый год стал летать за границу. Еще два месяца назад, когда замечательная в этих местах весна пророчила не менее замечательное лето (ах, знали бы, какое оно будет), Мартикову стало казаться, что он снова видит жизнь такой как в юности - сияющее небо у горизонта сливающегося с водной гладью. Он был почти счастлив. Ну кто, скажите, кто может похвастаться тем, что на пятом десятке вдруг обрел юношеское наслаждение жизнью? Вы скажете, что такое может случить только с очень ограниченными людьми и будете совершенно правы. Естественно он стал относиться к работе еще больше спустя рукава. И конечно так долго продолжаться не могло. Подобно Сизифу Мартиков тащил камень на гору всю свою жизнь и вот теперь его падение стало для старшего экономиста "Паритета" полной неожиданностью. Камень сорвался и стремился погрести под собой Павла Константиновича Мартикова. Падение происходило в духе бредовой версии Гоголевского "Ревизора". Аж из самой Москвы прибыл налоговый инспектор, а с ним целый штат соглядаев и ищеек. Мартиков подозревал, что кто-то стукнул о его махинациях и заложил его с потрохами. Этот кто-то без сомнения находился в штате "Паритета" и был в курсе всех дел старшего экономиста. Но кто, вот вопрос? Налоговики перетрясли всю документацию и бумаги фирмы, а потом вытрясли всю душу из самого Мартикова. А если после этого там что-то и осталось, его вытрясло руководство фирмы, сопровождая сие действо непечатной руганью. Павел Константинович был немедленно уволен. Налоговики предъявили ему счет с похожим на гусеницу рядом нулей, а следом последовало обвинение в мошенничестве и повестка в суд. И теперь подобно двум разнокалиберным дамокловым мечам над опальной головой Мартикова зависли Долг и Срок. Все это случилось в течение скоротечных шести часов, после чего по уши облитый грязью и униженный до невозможности Мартиков на негнущихся ногах побрел домой - ехать он сейчас не мог. Долг и Срок - эти два сиамских близнеца прочно сидели у Павла Константиновича на шее не давая забыть о своем присутствии ни на секунду. Первые десять шагов он сделал в детской растерянности, но уже отойдя на километр от родного заведения стал потихоньку наливаться злобой. Кулаки его сжимались, губы шептали что-то ему одному слышимое, а глаза были бессмысленны и пусты. Трещина в сознания проявилась с новой силой, став внезапно размером с большой каньон. Мартиков шлепал по лужам насквозь промочив свои дорогие ботинки но совершенно не замечал этого. Как бы то ни было, когда Павел Константинович Мартиков достиг темноватой арки безбрежную водную гладь в его жизни сменил черный и неистовый шторм. И теперь он стоял - импозантного вида немолодой мужчина в долгополом дорогом плаще, всем изляпанном грязью, и с пустым застывшим лицом смотрел на две тени загородившие ему путь. -Дед, стой, - повторил один из налетчиков и они приблизились, заслоняя собой свет. -"Почему дед?" - подумалось Мартикову, - "Мне же всего пятьдесят два года!" Вслух он сказал: -Вам чего? - сухо, академично, и не следа тех страстей что бушуют в душе. Одновременно Мартиков попятился и вышел из арки. Тени последовали за ним и оказались на свету - двое парней лет восемнадцати со следами вырождения на лице. Один был высоким с короткой стрижкой, и вероятно в свое время массивным, но сейчас мощно исхудал, кожа висела у него на лице неприятными складками. Второй вообще заморыш, сгорбленный со слипшейся копной волос неопределенного цвета. Волосы падали ему на лицо, узкое, нездорового цвета и необлагороженное интеллектом вероятно даже в свои лучшие дни. -Плащик сымай, - прошипел заморенный и ткнул пальцем для наглядности в названную одежку. Шпана. Гопники. Судя по всему еще и наркоты. Хотят денег, хотят дорогой плащ Павла Константиновича, как будто мало сегодня напастей свалилось на голову бывшего старшего экономиста. Вот теперь еще и ограбят возле собственного дома, и... опа... бывший здоровяк достает ножик, может еще и прирежут тут же. Нож был выкидной, длинный с хорошей голубоватой сталью. -Ну ты че?! - спросил заморенный - плащик давай! Баксы есть? А Мартиков стоял перед ними и чувствовал как злость перехлестывает через край, затмевая все остальное. Сами собой вдруг сжались кулаки, так что ногти впились в ладони оставляя неровные полукруглые бороздки. Эти двое, этот человеческий мусор, они мешают ему, они смеют его задерживать! Нет, хватит. Павел Константинович чувствовал как нелепая, широкая и более похожая на оскал улыбка сама собой выползает на лицо. Трещина в сознании ширилась и наполнялась огнедышащей лавой. -Не дури! - поспешно сказал при виде улыбки бывший здоровяк и шагнул вперед, неуверенно помовая ножом, а потом встретился с Мартиковым глазами. Глаза у грабителя были маленькими, воспаленными и все время слезились. Какие глаза были у самого Мартикова он не мог сказать, но гоп вдруг остановился, отвесив массивную до сих пор челюсть. -Колян... - сказал бывший здоровяк, - Колян он... Павел Константинович больше не медлил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81