Счастливые обладатели плиток поспешно разбредались по домам дабы насладиться горячей пищей, а их менее удачливые земляки еще яростнее продолжали охоту за огнем. Пользуясь случаем некоторые из недобросовестных торговцев втюрили неопытным но азартным покупателям электрические камины, выдав их за навороченные образцы плиток. И ты с радостными гримасами тащили их себе в квартиры, а потом задумчиво морща лбы пытались пристроить на них плюющиеся жиром сковородки. У кое-кого от таких экспериментов даже выбило пробки, но и это не остановило жаждущих горяченького испытателей. Потом кто-то вспомнил, что помимо электроплит есть такая незаменимая вещь, как керосинки, и началось повальное вытрясание пыльных чуланов и заросших паутиной антресолей. В старом нижнем городе было найдено рекордное количество древних примусов, которых тотчас вернули в рабочее состояние, залив в них за неимением керосина, бензин. Примусы дико воняли и не менее дико коптили, но свою службу выполняли исправно и скоро во многих домах зажглись эти, казалось навсегда утраченные желтоватые огоньки. Как сказал Николай Палин, учащийся в девятом классе Городской средней школы номер шесть (и оставшийся этом классе на второй год), когда увидел как его бабка жарит на коптящем примусе яичницу с колбасой, а его тринадцатилетняя сестра возвращается домой отягощенная двумя оцинкованными ведрами с водой: -Ну, блин, как после войны! В отношении Нижнего города данное определение подходило как нельзя кстати, когда тем же вечером во дворах один за другим взвились сдобренные бензином костры, на котором оставшиеся без плиток и примусов горожане попроще пекли картошку, сдабривая ее пивом и неспешными разговорами. У этих знаменитых и затянувшихся в результате костров, заводились новые знакомства, давние враги мирились, а местная молодежь пережила целую полосу влюбленностей, глядя друг на друга через пляшущие диковатые языки огня. А когда окончательно темнело, по пропахшему сладковатым дымом Нижнему городу разносились протяжные удалые песни, трогательно выводимые горластыми песнярами. Кому-то в окрестных домах может быть это и мешало, но погода была теплая, и потому без открытой форточки спать было нельзя. Измаявшиеся от бессонницы жильцы выглядывали в окна и нецензурно просили костровых петь потише. У костра смеялись и приглашающе махали рукой. И некоторые из отчаявшихся заснуть горожан, и вправду покидали свои душные квартиры и присоединялись к этим ночным посиделкам. Надо сказать, что незапланированное народное гулянье, спровоцированное отсутствием бытовых удобств, по воспоминаниям уехавших за городскую черту, было одним из самых ярких событий того лета. Самых ярких положительных моментов. Голь на выдумки хитра. Как-то раз, Василий Петрович Голованов в очередной раз завел свою девятку, работающую на газе и отправился на единственную приспособленную для таких машин заправку. Глядя как заправщики меняют один пузатый красный баллон на другой, Василию Петровичу пришла в голову простая до гениальности мысль. В тот же день, уплатив небольшую сумму он перевел свой автомобиль обратно на бензин (благо цены на него опускались уже со скоростью свободного падения), а пресловутый баллон присоединил к своей опустевшей плите. Вечером, счастливая семья Головановых устроила праздничный ужин с жареной индейкой и с умилением наблюдала как закипает на вновь работающей плите чайник. К несчастью младшая дочь Василия Петровича проболталась об этом ноу-хау своей подружки, а та в свою очередь донесла родной матери, язык которой славился на всю восточную часть Нижнего города. Весть распространилась как пожар, и не успело солнце очередного дня подняться как следует над горизонтом на газовую колонку выстроилась целая очередь автомобилистов (девять десятых автомобилей которых работали на бензине). Через два часа, подъехавший за желанной халявой Голованов понуро встал позади двадцать девятой по счету машины. После того как имеющиеся на заправке баллоны закончились (а счастливые заправщики принимали заказы на завтра), автомобилисты разъехались по домам, и плиты в Нижнем городе снова ожили. Трубы резали, пилили по живому и приваривали штекеры баллонов. У некоторых это привело к утечке но на этот раз к счастью обошлось без ЧП. У совсем неимущих возродились и уверенно заняли свое место на кухнях печки буржуйки, гордые владельцы которых теперь добывали топливо на окрестных свалках, становясь похожими на канувших в лету местных бомжей. Пламя весело трещало в печурках, дети восторженно смотрели как огонь пожирает трухлявые поленья, а старики задумчиво следили за полетом вертких искр, так похожих на огненных жуков-светляков. Кое-кто конечно возмутился текущим положением дел и посетил все те же местные Жеки. Но во-первых в зданиях Жеков никого не оказалось, а во-вторых еще свежа была в памяти людей статья о землетрясении, и потому отсутствие газа особо не взволновало население. В чем-то прав был Евлампий Хоноров, несчастная жертва глазоядного монстра - горожане упорно делали вид, что с ними ничего не происходит, накрывшись с головой одеялом повседневных дел. Вот такие перемены сотрясали Нижний город в течение этой недели последней недели уходящего июля. Надо заметить, что Верхний город они абсолютно не коснулись, потому что газифицирован там был один дом из пятнадцати. Потому-то жители панельных многоэтажек с удивлением взирали из-за реки Мелочевки, как над лабиринтом кривых улочек и старых зданий носятся дымы костров и песни Нижнегородцев. Кстати современность Верхнего города не позволила заметить его жителям и следующую странность - на полуслове оборвалось вещание маленького городского радио, студия которого базировалась неподалеку от Арены. Запнувшаяся на выпуске новостей радиоточка так и не возобновила вещание, но узнали об этом только те, у кого она собственно имелась. А эти решили, что испортился их собственный динамик, и благополучно захоронили сию тему. В маленькую студию у Арены никто не зашел, и еще три месяца она простояла с приоткрытой дверью. В абсолютно пустой комнате на режиссерском пульте одиноко мигала красная лампочка. Недолго мигала. Как бы то ни было, к сентябрю месяцу в бывшем источнике информации обреталась только пыль и дохлые мухи.
В один из этих странных дней они познакомились. Он шел вдоль тенистой аллеи, а рядом шумело шоссе, и чующие близость выхлопных газов деревья печально роняли на землю сероватые листья. Аллея была покрыта серыми трупиками листьев, он хорошо запомнил этот момент, потому что именно тогда увидел ее. Она сидела на покрытой облупившейся краской скамейке и читала. Может быть именно это заставило его лишний раз взглянуть на свой будущий объект воздыханий. Он любил книги, до этой поры они были первой и единственной настоящей страстью. Нет, он не верил в любовь с первого взгляда. Сама эта идея, дурацкие сцены в любовных романах, вызывали у него лишь кривую циничную усмешку. Он был снобом. У него было мало друзей - людям претила его эмоциональная холодность. И даже многогранное его образование и высокий КИ, скорее отталкивали, чем притягивали потенциальных приятелей. Он писал стихи - мрачные наполненные жестоким цинизмом, и обреченностью строки. Никому их не показывал, и в этом был прав. Она была другой - живее, веселее, общительнее, а самое главное она была очень терпелива и в меру практична. Во всяком случае, подняв глаза на задавшего ей какой то вопрос человека, она вдруг увидела не неряшливо одетого в темное человека с тоскливыми глазами, а пресловутого принца в белоснежных одеждах. А он? Он не умел общаться с женщинами, и потому, как-то само самой опустившись на скамейку рядом с ней завел разговор о книгах, да об окружающей тоскливой жизни. Ему было плохо в тот день, и в день до этого и на прошлой неделе липкая паутина вялотекущей депрессии удерживала его в своих черных пеленах. Он рассказывал ей, как выглядит жизнь если смотреть на нее сквозь дымчато серые очки, когда яркие краски сглаживаются, а яркие события если и случаются, то проходят как мимо тебя. Он говорил, что завидует тем другим - этому пестрому люду, что идет мимо по улице, завидует их возможности наслаждаться бытием (ему казалось, что большинство из окружавших его людей безмятежно счастливы - обычная фантазия таких как он). Проведя руками, вдоль улицы рассказал о той стене, что отделяет его от остальных людей, которую может быть и можно разбить, вот только для этого нет ни сил не желания. Он говорил много и жарко, сам того не замечая все громче. Ему давно хотелось выговориться. Она слушала, как я уже говорил, она была терпеливой, и почти не вникала в сказанное, а только смотрела на него. Он был похож на большого ребенка. В конце-концов он выговорился и умолк, а потом неожиданно для себя предложил ей как ни будь встретиться и поговорить, просто поговорить о чем ни будь. Она согласилась - кто знает почему? Чем он вообще ее привлек. Он поднялся со скамейки, и поспешно распрощался, а потом ушел дальше вдоль аллеи, и желтые листья летели ветру в след. По дороге он отругал себя за излишнюю говорливость. Он убеждал себя, что это дурацкое ни с того ни с сего назначенное свидание, принесет только вред. О да, самокопания были его коньком. Вот только на этот раз внутренний голос - холодный бесстрастный логик вдруг потерял силу и доводы его были неубедительные. Надежда - странная надежда непонятно на что вдруг очнулась от летаргического сна в этом уставшем от жизни человеке и зацвела. Он хотел вновь настроиться на отстраненный философский лад и не смог. Он укорял себя и называл сопливым подростком, у которого чувства главенствуют над разумом, но и это казалось таким незначительным. Против воли он вдруг улыбнулся, впервые за многие дни, и лицо его, усталое и угрюмое обрело неожиданно некоторую красоту. Он не знал этого, но природа не обделила его внешностью и он вполне мог бы стать любимцем женщин, если бы был как все. Но он не был. Он уже давно распрощался с мыслью, что может жить также как и окружающие его люди. А дома оказалось, что весь тот хрупкий многослойный быт, которым он занимал свой досуг перестал иметь всякое значение. Раковина в которую он себя заключил - та самая о которой упоминал в дневнике обуреваемый тоской сосед Влада, тоже кстати имеющий схожий характер - дала трещину и весь огромный цветной мир хлынул сюда, внутрь, и захлестнул его потоком новых ощущений. И хотя он дал себе клятвенное обещание, что на свидание не пойдет, он разумеется пошел. Был тихий вечер второй половины лета - в садах зрели яблоки, и в воздухе витал неуловимый сладкий запах, все вокруг буйно жило, цвело и растило плоды. Они встретились у Старого моста, и некоторое время стояли, облокотившись на крашенные черной краской чугунные перила и смотрели, как несутся мимо воды Мелочевки. Сады на правом ее берегу активно зеленели, и в это время, перед наступлением ночи, река обрела даже некую красоту. Двое смотрели, как солнце склоняется к горизонту, облака наливаются светом, готовясь одарить город очередным изумительным летним закатом и разговаривали о пустяках. У него вдруг обнаружилось чувство юмора - черное и циничное, но оно было, и она улыбалась его каламбурам. Вечер завершился стандартно, но так как он еще никогда не переживал ничего подобного, то последующие события казались ему дивным сном, которому вроде бы не место в окружающей серой действительности. Они гуляли по городу, сначала по Верхнему, а потом пересекли Мелочевку и углубились в спутанные узкие улочки Нижнего. Как раз в тот день зажглись впервые костры, и абсолютно доселе незнакомый люд стал собираться вокруг них, разговаривать за жизнь. И они тоже подсели к одному из костров, и сидели рядом и смотрели как пляшет огонь - вечное завораживающее зрелище. Потрескивали заботливо принесенные поленья, красные искры прыгали вверх в летнее небо и поблескивали оранжевым глаза людей и было что-то в этом неожиданных людских сборищах. Ведь в те дни, когда вспыхнули эти костры, нарастающий вал жестокости в городе на некоторое время приуменьшил свою буйную силу. Пусть и не надолго. Поздно ночью они распрощались на мосту и разошлись в разные стороны. Он отправился в район Школьной, где жил, а она к Центру. Совершенно одуревший от нахлынувших на ощущений, бесшабашно топая посередине большой Зеленовской улицы, он неожиданно понял что счастлив. Это было очень глупо (и совсем не было повода, потому что он считал поводом для счастья лишь некое событие вселенского масштаба), это было совсем мелко и примитивно, дурацкая игра гормонов и химических реакций. Но, факт остался фактом - он шел посреди улицы и вся та грязь, все разложение, что раньше бросалось ему в глаза, в чем он купался и что смаковал больше не казалось чем-то значащим. Он любил эту ночь, любил весь мир, и шагал не чуя под собой ног отстраненных и возвышенный и одетый в душе в эмпирическое подобие белых одежд. Вот такое, бывает, случается с жесткими циниками, ведь известно - чем крепче наружная броня, тем мягче и ранимее то что сидит под ней. И если уж ктото добрался до этого розового и восторженного слизняка, тот, считай, получил над ни полную власть.
Но он всего это не знал - он был наивен и восторжен, как пятнадцатилетний юнец, хотя он уже довольно давно вышел из подросткового возраста. Чувство в существование которого он не верил, вдруг накрыло его как могучий, брызжущий пеной прилив, и, казалось, вымыло из души всю грязь и мерзость, и то недоверие к людям, что там скопилась. Поэтому он шел, едва касаясь ногами асфальта, а то, в чем он до сих пор не смог себе признаться уже вовсю распахнуло крылья и летело над ним и впереди него.
7.
В начале августа Владиславу стало казаться, что-то не так. Что-то изменилось и, похоже не в очень хорошую сторону. Что? Он конкретно не знал. Но сотни неприятных мелочей, не складываясь в отдельную картину, между тем, давали странное ощущение, похожее на струйку холода между лопатками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81