Потом что-то случается. Что-то нестандартное, выбивающее из колеи. Что-то плохое. Тебя сбивает машиной, твой близкий человек (ха, кто по настоящему близок?) покидает сей мир, или вот например, тебя подстерегает в подворотне невменяемый маньяк и пытается убить. Хрусь - твою раковину ломает, и ее острые осколки впиваются в мягкую плоть, и причиняет ей невыносимую боль. Мир, уютный маленький мир переворачивается вверх дном или вовсе исчезает, а тебе остается принимать все невзгоды своей тонкой кожей. В данном случае голый розовый слизняк, прячущийся в раковине - это человеческое сознание, эта путаная масса желаний, комплексов и амбиций. Без брони она не может и стоит раз или два проломить эту жесткую оболочку, как здравомыслие начинает давать течи и в конце концов идет ко дну. Острые неврозы, умопомешательство. На долгие-долгие дни! Меня спасла машина, которая очень вовремя заехала в арку. И я сбежав, еще почти час ходил по Школьной, боясь вернуть назад. В конце концов совсем стемнело и арка осветилась от ближайшего фонаря. Тогда я рискнул заглянуть в нее и нашел, что она совершенно пустая. Мои канистры так никто и не взял - капелька удачи в этом океане страха. Вот только одна из них оказалась довольно сильно помята - не тот ли автомобиль проехался по ней. Дома я ничего не сказал, списав задержку на слишком длинную очередь у водоколонки. Тогда я чувствовал себя еще очень ничего - основная тоска навалилась сегодняшней ночью. Мне кажется... мое существование словно поделилось на две половины - до того, как на меня напали, и после. Иногда мне кажется, что меня все-таки убили, и момент нынешний - это греза, сон, издевательство. Последний аккорд агонии. Все время вспоминаю этот нож - длинный, блестящий, настоящий кинжал. Что бы я почувствовал, воткнись он мне в живот. Я читал, раны в живот очень болезненны и практически неизлечимы. Просто очень долго умираешь, вот и все. Неужели это могло быть со мной? Со мной?! Ненавижу его, этого неведомого убийцу!! Он не убил меня, но сделал хуже он убил во мне чувство спокойствия. И последнее доверие к людям. Я убил бы его... Вот так, просто написать, если бы у меня был свой нож, я не колеблясь вонзил бы ему в глотку. И моя бы рука не дрогнула. Убил бы за то, что он сделал... Жизнь дерьмо... Нет, не так, подлиннее: Жизнь - поток фекалий в который нельзя войти дважды, и каждый раз входя в эти дерьмистые воды, мы получаем новую порцию. Вот так, и подчеркнуть!
P.S.(хотя какой к черту постскриптум в дневнике-то): У нас по-прежнему нет воды, никакой. Особенно мерзко сливать в унитазе, потому что вода в него поступала из общей сети то же. Теперь там дурно пахнет, очень согласуясь с моей последней мыслью. Чем все это закончится, скажите мне на милость?
18.
Бомж Васек одиноко сидел на низком пологом левом берегу речки Мелочевки и с неимоверной тоской наблюдал за величаво проплывающим мимо мусором. Коричневые, мутные воды реки давно уже стали пристанищем для самых разнообразных предметов. Лысые шины здесь мирно соседствовали с собачьими трупами, разлапистые коряги с испорченными предметами быта. Каждую весну, кучка солдат из ближайшей части вычищала оба речных берега, но мусор снова накапливался и остановить этот процесс было совершенно невозможно. Вся эта дрянь, уже порядком обросшая вездесущей тиной в конце концов достигала плотины и накапливалась там. Отдельным мелким предметам удавалось проскочить острые клинья водоломов, но тогда они все равно застревали, уже на скользких слизистых камнях позади плотины. Туда регулярно (до последнего времени) наведывались бомжи, стремясь присмотреть себе что ни будь полезное. Был еще омут. Там, сразу за волноломами падающая вода вырыла своеобразную яму, почти полтора метра глубиной. Иным представителями славной мусорной породы удавалось не проскочить над ними и осесть на камнях, а уйти на дно, если хватало веса. В этом омуте, надежно скрытом от посторонних глаз желтоватой дурнопахнущей пеной можно найти много всего занимательного и интересного, если вас, кончено интересуют такого рода находки. Здесь. В мутноватой спокойной водице обретаются антикварные бутылки, выкинутые в реку еще в незапамятные времена, печатная машинка, насквозь ржавая и заселенная крошечными речными рачками, которые под действием химикатов сейчас мутируют со страшной силой. Есть тут давно вышедший из моды пиджак, дырявый и похожий на некое потустороннее чудище, вешалки для одежды датирующиеся аж 1915 годом (в то время со старого еще моста навернулся грузовик перевозящий галантерею), набор пуговиц, фотоаппарат "Зенит" со слепым глазком окуляра, и ржавый до невозможности пистолет системы ТТ с тремя патронами. Есть тут и свои постояльцы - живые и не очень. Помимо рачков здесь живут маленькие юркие рыбки (медленно теряющие чешую и способность к воспроизводству), лягушки, пятнистый полупрозрачный тритон и пакетик с двухдневными котятами, утопленный нерадивой хозяйкой из Нижнего города. От кошек остались лишь чисто обглоданные костяки в помутневшем от времени пластике. И человек здесь тоже есть - любящий муж и отец двоих детей, бывший рабочий со все той же фабрики в далеком семьдесят девятом решивший продемонстрировать свои навыки в плавании. Плыл с приятелем, оба были подшофе, оба пошли на дно. Приятеля нашли, а вот его самого нет. Его скелет в том же состоянии что и кошки (и в красно-черных плавках) вечно смотрит вверх, туда где солнечные лучи иногда пробиваются сквозь толщу воды. Годы идут, и речная вода все мутнеет, и все меньше у вечного постояльца пенного омута возможности увидеть этот навсегда утерянным им свет. Бомж Васек всех этих подробностей, конечно не знал. Но глядя на медленно текущую воду он потихоньку впадал в некое медитативное состояние, и буквально ощущал, как такая же мусорная река протекает где-то внутри него. Где-то в сознании. Оторвавшийся от преследователей кролик, мелкая дичь - вот кем он себя ощущал. Мышцы ног мучительно ныли, дышалось почему-то до сих пор с трудом, хотя бег его окончился больше часа назад (сдает дыхалка, не в его возрасте так бегать), в спине ломило, словно какая то садистки настроенная личность ковырялась там, увлеченно применяя приспособления для вскрытия сейфов. Хотя прошло уже несколько дней со знаменательного бегства от Жориковой лежки, у Васька до сих стоял в ушах омерзительный хруст - словно рвут на части грубую мешковину, который он услышал выбегая наружу, во тьму. Кому-то оторвали голову. Может быть самому Жорику? Василий тихонько завыл, раскачиваясь на берегу туда сюда. Тень его, удлиненная и исковерканная качалась рядом. Солнце клонилось к закату, хотя чтобы полностью зайти за виднокрай ему понадобится еще часа четыре. С того места, где сидел Васек можно было рассмотреть как целеустремленно снуют головастики у самой кромки берега. Сидящий чуть было не позавидовал маленьким безмозглым существам, с их простой и идущей как по рельсам жизнью. Впрочем он и сам последние семь лет прожил как головастик. После того, как в начале девяностых его обставили с квартирой (как он не помнил, был в дымину пьян и подписывал все бумаги, что ему совали под нос). Помнится он еще пару лет вечерами подходил к своему бывшему дому (старой хрущобе в Верхнем городе), и смотрел с немой тоской на окна своей бывшей квартиры. Они всегда жизнерадостно светились, эти окна, и кто-то повесил на них веселые занавесочки, а через некоторое время наклеил дороги обои на потресканный потолок. Там жили другие люди. И возможно счастливо. Эти два сияющих желтоватым мягким светом проема, были для Васька чем-то вроде Вечного огня - огненные символы его неудавшейся жизни. Глядя на них, Василий Мельников иногда раздумывал, а как бы было если бы судьба обошлась с ним иначе. Если бы в далекие застойные годы не пристрастился он к пагубному зеленому змию? Ваську было за сорок, он не был женат, у него не было детей. По большому счету он был никому не нужен. В конце концов, он перестал приходить к этому дому. И уже годы спустя, проходя мимо опустившийся бомж Васек даже не бросал на здание ни единого взгляда. Прошлое окончательно умерло, похороненное под долгими месяцами дикой, волчьей жизни. Тут Васек перестал качаться и замер, вперив стеклянный взгляд в неостановимо бегущую воду. Потом глаза его приобрели некоторую разумность, рот искривился в безумной усмешке и Васек тоненько захихикал, роняя слюни на влажную землю. В конечном итоге, на старости лет и, наверное, под конец этой гнусной не сложившейся жизни Василий стал кому-то нужен. Нужен настолько, что оторваться от преследователя Ваську уже не суждено. -Витек... - проговорил Мельников почти с теплотой, его время истекало, и он это чувствовал, и скоро должен был начаться очередной акт этой эпической, апокалиптичной погони. И он не заставил себя ждать. На все том же философском факультете, куда собирался в самом начале своей несложившейся жизни семнадцатилетний Вася Мельников, он наверняка бы читал изречение одного древнекитайского мыслителя и по совместительству воина звучавшее примерно так: "Если ты хочешь победить своего врага, сядь у реки и подожди пока его труп проплывет мимо". По иронии судьбы, именно нынешнему беглецу предстояло испытать подобный способ на своей шкуре. Пусть и с некоторыми нюансами. Когда солнце опустилось к горизонту на расстояние двух своих дисков, со стороны запада показался Витек. Он неторопливо плыл по реке ногами вперед и грязная водица обтекала голые и бледные как у утопленника пальцы его босых ног. На лице у него застыла все та же закостенелая улыбка, и речная влага беспрепятственно заливалась к нему в рот, полоскалась там, оставляла между зубами клочки тины. Глаза смотрели в небо, а небо отражалось в зеркальных глазницах. Витька мягко покачивало, руки его были безмятежно сложены на животе, и он не совершал ни единого движения, однако плыл почему-то как раз по направлению к левому берегу. Одежда, ранее всегда грязная сейчас была относительно чиста, прополощенная в речной воде, то же самое относилось и к белым расслабленным пальцам, с длинными, отросшими за это время ногтями (Васек помнил, что ногти у Витька, еще живого Витька, всегда были грязны и обломаны под корень). Преследователь, враг, выглядел неживым, но Васек прекрасно знал, что это не так. Когда Витьку до берега оставалось метра три, так что цель его визита была ясна и понятна, Василий нехотя поднялся. Подышал, насыщая легкие кислородом. Взглянул в серебристые глаза своего бывшего напарника. На душе была тоска, тина и гнилая речная вода. Витек, улыбаясь, достиг мелководья, и стал подниматься и протягивать вперед скрюченные руки. -Ненавижу! - прошептал Василий стоя на месте, - ненавижу тебя, Витек. Ненавижу, предатель! После этого он все-таки повернулся и побежал. На бегу Васек хихикал, размахивал руками и бормотал себе что-то под нос. Он очень устал. Сам того не сознавая, он уже приблизился к той черте, когда загнанная до полной потери сил дичь оборачивается и в последней самоубийственной атаке бросается на преследователя.
Лишенный воды город замер в вечерней тьме. На улицах его практически не наблюдалось никаких шевелений, и лишь в точках где работали водоколонки все еще копошились сильно укоротившиеся очереди. Воду отключали не в первые, но впервые на такой долгий срок и жители Верхнего города, возвращаясь вдоль Мелочевки с полными ведрами прозрачной воды, злобно ворчали на своих земляков, удобно устроившихся в Нижнем, где вода есть (совсем забыв при этом, как гордились они переездом в новые светлые квартиры из Нижнегородских трущоб). Правду не знал пока никто. А заключалась она в том, что и в отделенном Мелочевкой Нижнем городе воды тоже не было. Но там это переносилось куда легче, колонок было больше, а проржавевшие коммуникации все время лопались, поэтому местное население приучилось обходиться без воды из-под крана, перейдя на подручные использующееся еще с давних времен, методы. Особой засухи не ожидалось, лето было теплым, но влажным и дождик регулярно увлажнял землю. Тяжелее всего пришлось, пожалуй дачникам, на грядках которых вдруг перестали крутиться модные, цветасто раскрашенные опрыскиватели. В теплицах теперь установился пустынный зной, и нежные растения стали удручающе быстро вянуть, чем привели не один десяток дачников в состояние маниакальной депрессии. Доходило даже до того, что владельцы крохотных земельных участков взаимно обвиняли друг друга во вредительстве, и так и не договорившись начинали гадить серьезно гадить своим недругам. Александр Петрович Каточкин глухой безлунной ночью подсыпал соседскому псу Тою крысиной отравы, коварно выполненной в виде шоколадных кубиков. Той, очень любивший шоколад, подношение съел, а на утро привел своего хозяина в ужас зрелищ своей агонии. Евгений Палин - мирный пенсионер-дачник, не думал ни секунды о том, кто мог проделать над Тоем такую гадость, и такая же порция псевдошоколада отправилась в мелкоистолченном виде в комбикорм к Каточкинским курам, большая часть из которых в тот же день покинула этот не очень гостеприимный мир. Каночкин пришел в ярость, и некоторое время скрежеща зубами ходил по своей крохотной комнате, иногда кидая дикие взгляды в сторону соседского участка. Никто не знал как, но еще более мелко истолченная порция отравы каким то образом оказалась у Палина в растворимом супе, который и съел ее с превеликим удовольствием (и подумывая, кого бы еще отравить у ненавистного соседа). С этими же мыслями через два часа его увезли на скорой, а Каточкин стоял, прислонившись к ограде своего дачного участка и, улыбаясь, махал в след. Иногда кажется, что дачный народ поработав на своем участке проникается какими то древними инстинктами, побуждающими их охранять земельный надел до последней капли крови, а также подсознательно строить захватнические планы, по отношению участка соседнего. В одной из двух городских школ, шестикласснику Васе Манину сильно разбили нос, и Вася, весь в слезах побежал в школьный туалет, дабы смыть кровавые пятна стремительно расползающиеся по его дорогой куртке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81