Любое накопление, утаивание еды или драка с другими мальчиками категорически запрещаются. Любая ложь, жульничество или воровство заслуживают порки. Все понятно?
– Понятно, – вкрадчиво ответила Кортни, – что вы можете отправляться ко всем чертям.
– Сквернословию тоже будет положен конец. – Обернувшись, Баллантайн сверкнул на нее серыми глазами. – Еще раз выругаетесь в моем присутствии – и заработаете удар саблей плашмя по мягкому месту.
– Вы не посмеете, трусливый Янки! – Кортни прищурилась и уперла руки в бедра.
Баллантайн провел бессонную ночь под открытым небом, мысленно перебирая все причины, какие только мог придумать, для того чтобы отправить девушку снова в трюм, и вслух проклинал каждый довод, не позволявший ему это сделать.
– Последний раз предупреждаю... – Сейчас его терпение было на исходе, и он сделал глубокий вдох.
Глаза Кортни с откровенным вызовом смотрели на него, а память услужливо подсказывала отборные ирландские ругательства, однако Баллантайн вовсе не желал их выслушивать. На крючке с внутренней стороны дверцы шкафа висели ножны, и он в два шага оказался возле них. Со свистом вытащив из ножен клинок, он рассек воздух, прежде чем сердце Кортни успело сделать еще один удар. С громким шлепком блестящая сталь опустилась на нежные ягодицы, и Кортни с громким визгом отскочила в сторону.
– Негодяй! Самодовольный, трусливый... – Она задохнулась, когда второй такой же болезненный удар оставил свою отметину; воздух вырвался из ее легких, и она яростно начала растирать ладонью больное место.
В том, как Баллантайн выставил вперед подбородок, не было ничего, кроме мрачного обещания. Он все еще был обнажен до пояса, его смуглая кожа резко контрастировала с испачканными белыми бриджами, и всем своим обликом он походил на рассвирепевшего военачальника: глаза горят, а сабля наготове.
– Проклятый негодяй! – крикнула Кортни. – Проклятый, презренный американский него...
Сабля еще дважды блеснула в воздухе, и дважды тело Кортни вздрогнуло. Левое бедро нестерпимо болело, и Кортни тщетно искала путь к спасению, но Баллантайн загнал ее в угол, а там невозможно было увернуться, некуда было спрятаться от холодной решимости в его глазах. Кортни чуть не расплакалась, но заставила себя проглотить кислый комок в горле: слезы – оружие женщин, и она не желала им пользоваться.
– Что, Янки, после этого вы чувствуете себя большим и сильным? – тихо спросила она. – Сначала кулаки, теперь сабля. Вам доставляет удовольствие бить беззащитных женщин?
– Ваше время истекает, – предупредил он, пропустив оскорбление мимо ушей. – И страдает ваш зад. Сомневаюсь, что Дункан Фарроу посчитал бы это разумной демонстрацией ума своей дочери.
– Не смейте произносить его имя, Янки! – В глубине глаз цвета морской воды вспыхнул яростный огонь.
– Лейтенант Баллантайн, – поправил он, угрожающе подняв саблю.
– Скажите мне кое-что, лейтенант Янки. – У Кортни задрожал подбородок, а в уголках глаз все же выступили слезы. – После долгого, трудного дня избиения женщин и порки раненых мужчин вы сможете спать спокойно?
Сабля блеснула в руке Адриана, гнев не исчез с его лица, и взгляд остался холодным и безжалостным, но в глазах промелькнула тень – тень, которую скрыли от Кортни ее слезы.
– Неужели вас ничто не трогает, Янки? – дрожащими губами прошептала она. – Неужели ваша совесть никогда вас не беспокоит?
– Она беспокоит меня настолько же, насколько ваша беспокоит вас.
– Я никогда не приказывала пороть смертельно раненного человека, чтобы он умер под плетью, – медленно покачала головой Кортни. – Храброго человека, чье единственное преступление в том, что он хотел умереть с честью. Скажите мне, Янки, вы могли бы лежать, как свинья, в собственном дерьме и не пытаться что-то сделать для того, чтобы освободить себя и своих людей? Вы можете сейчас спрятаться за ваши великолепные золотые галуны и вашу надменность и вынести приговор кому угодно, только не самому себе?
– Это дело мне отвратительно, – тихо ответил Баллантайн. – Очень многое на борту этого корабля вызывает у меня возмущение.
– И тем не менее вы это терпите? До чего же вы храбры, лейтенант!
– Это военный корабль, мисс Фарроу, а мы на войне. – Адриан покраснел и опустил саблю. – Существуют правила и приказы, которым я обязан подчиняться независимо от того, согласен я с ними или нет. В море капитан обладает абсолютной властью, и, уверен, вы это знаете лучше других. Иногда это мучает, иногда вызывает раздражение, но если кто-то из нас восстанет против командной системы, нас погубит хаос. Флот не место для личных амбиций. Ни один из нас не выживет без поддержки сотни остальных.
– Сигрем вообще не выживет, – грустно произнесла Кортни, опустив хрупкие плечи.
– Для Сигрема борьба окончена. Он знал об этом уже в тот момент, когда решил вырваться из трюма. Борьба окончена и для вашего отца, и для вашего дяди, для Гаррета Шо... для всех ваших людей. Когда вы это поймете?
– Когда не останется никого, с кем надо бороться, – тихо ответила она. – Когда не останется ни одного человека, заслуживающего ненависти, когда им негде будет спастись. Когда вы поймете это, Янки?
Баллантайн целую минуту смотрел на нее, а потом, покачав головой, вернулся к шкафу, убрал саблю в ножны и взял чистую рубашку из аккуратно сложенной стопки. Он не знал, верит ли сама Кортни тому, что сказала, но надеялся, что нет. Если все, ради чего она жила, – это ненависть и месть, тогда у нее нет ни будущего, ни надежды, ни счастья.
– У вас есть час до завтрака, – коротко бросил Баллантайн. – В восемь дадут сигнал «свистать всех наверх». Вы встанете вместе с другими мальчиками, а так как и Мэтью, и я будем заняты своими делами, советую вам стоять рядом с Дики, и делать то, что делает он.
– Советуете? Вы не хотите сказать «приказываю»?
– Мадам, – Баллантайн взглянул на Кортни, – бели вы хотите себя погубить, это ваше дело. Если вы хотите разделить наказание с Сигремом и его другом или испытываете непреодолимое желание провести время в обществе капитана Дженнингса – это тоже ваше исключительное право. Но, честно говоря, в данный момент вы не самая большая моя забота.
Быстро сбросив грязные бриджи, Адриан пристегнул к подвязкам длинные белые носки, надел чистые темно-синие брюки и сунул ноги в высокие блестящие черные сапоги. Нетерпеливо провозившись с каждой из десяти маленьких перламутровых пуговиц белого льняного жилета, он надел двубортный темно-синий китель со стоячим белым воротником и обшлагами, обильно расшитыми золотом, и застегнул на узкой талии ремень с саблей. Взяв с полки свою фуражку, он запер ящик, где хранились бритвенные принадлежности, и задержался у письменного стола, чтобы аккуратно сложить толстый журнал и карту.
– Если вы решите, что хотите жить, Малыш Дики будет здесь ровно в десять сорок пять. Не заставляйте его ждать. – Баллантайн направился к двери, и в его глазах снова появилось жесткое, непреклонное выражение.
На мостике «Орла» лейтенант Адриан Баллантайн стоял немного впереди и слева от второго лейтенанта, Отиса Фолуорта. Сержантом Раунтри и третьим лейтенантом, Лесом Лофтусом, заканчивался передний ряд офицеров, а позади них стояли две шеренги гардемаринов с устремленными вперед взглядами, напряженно расправленными плечами и крепко сжатыми губами. Все они были в форменной одежде, их отполированные сабли блестели, а белые накрахмаленные воротники и золотая отделка сверкали на ярком солнце. Ниже, по обе стороны главной палубы, стояли шеренги военных моряков в отглаженных синих с белым формах, простых матросов в тельняшках и черных кожаных шляпах и подсобных рабочих в чистых рубашках и парусиновых штанах. Все стояли на жаре не шевелясь, и напряженная тишина не нарушалась ничем, кроме тихого поскрипывания мачт и снастей наверху.
Паруса «Орла» были спущены, и судно спокойно покачивалось на воде. На верхушке бизань-мачты развевался по ветру звездно-полосатый флаг, а на главной мачте длинный узкий вымпел капитана Уилларда Лича Дженнингса сражался за право не запутаться в провисшей оснастке.
Кортни попыталась хоть что-то разглядеть из-под полей своей черной шляпы. К ее удивлению, цвета Дженнингса были такими же, как у ее отца, – черным и красным, хотя у Дункана Фарроу красный лев на черном поле выглядел более внушительно, чем узкие черные полосы на красном фоне у Дженнингса. А что касается звездно-полосатого флага, то он в отличие от ярко-зеленого с белым вымпела всех Фарроу вызывал у Кортни только презрение. Она никогда не была в Ирландии, но рассказы отца оживили в ее воображении славных воинственных предков, красоту тумана, поднимающегося над рекой Шеннон, и мускусный запах торфа, потрескивающего в очаге. Дункан Фарроу, возможно, был изгнан из страны, которую любил, но он сделал ее реальной для Кортни и, подобно диким гусям из ирландской легенды, был убежден, что даже если умрет на чужом поле битвы, его сердце вернется под незабываемые небеса любимой родины.
«Мечты», – подумала Кортни и, опустив взгляд с мачты к мостику, остановила его на высоком светловолосом офицере, чьи горящие глаза смотрели прямо на нее. Кортни почувствовала, как по спине ее пробежала дрожь, и у нее возникло ощущение, будто она поднялась над заполненной людьми палубой и с бесстыдным восхищением рассматривает поразительно красивые черты. На фоне пронзительной синевы неба, в жестком белом воротничке, упирающемся в решительный загорелый подбородок, лейтенант был таким неотразимым, что у любой женщины перехватило бы дыхание. Непрошеные воспоминания о твердых как дуб мускулах и огромной силе вызвали на щеках Кортни яркий румянец, разбив вдребезги окружавшую ее реальность. А в реальности все ожидали приведения в исполнение приговора Сигрему и Нильсону, Баллантайн был непосредственно ответствен за это, а потому вызывал у нее презрение.
Контакт между ними нарушил резкий свисток боцманской дудки, и оба повернулись к корме. Появившийся капитан Дженнингс с важным видом приподнял фуражку с кокардой перед рядом отдающих ему честь офицеров.
Кортни Фарроу незаметно поднялась на цыпочки, чтобы увидеть человека, направлявшегося к мостику. Это лицо не стерлось из ее памяти за недели, прошедшие после сражения на Змеином острове, а ее ненависть, пожалуй, только удвоилась. Ей сказали, что человек, которого он приказал выпотрошить на берегу, умер от инфекции в трюме; людей ее отца морили голодом, чтобы заставить подчиниться; у многих была лихорадка, и большинство из них не перенесет долгого перехода до Норфолка. И сейчас Кортни почти черными от ненависти глазами следила за капитаном, поднимающимся на мостик.
Она смотрела на покрытое пятнами, в красных прожилках лицо человека, с высокомерным видом оглядывавшего корабельную палубу, и мечтала о заточенной сабле, рассекающей надвое разжиревшее тело. Наблюдая, как шевелятся толстые губы, когда он обменивался коротким приветствием со своими офицерами, Кортни представляла себе вместо его слов фонтан ярко-красной крови.
Малыш Дики, на голову ниже Кортни и тонкий как тростинка, взглянул на нее большими темными, полными тревоги глазами. Он легонько украдкой дернул ее за рукав, чтобы привлечь внимание, а затем сделал это более настойчиво, поняв, что она не заметила его предупреждения.
Недовольно поморщившись, Кортни взглянула на глухого мальчика, смотревшего на нее умоляющим взглядом. Остальные восемь мальчиков в их группе молча стояли, наклонив головы, потупив взгляды и не осмеливаясь привлечь к себе внимание кого-либо из тех, кто был на корме. Подсобные рабочие, как и матросы, тоже благоразумно отвели взгляды, и Кортни догадалась, что от нее ожидают того же. Бросив Дики быструю благодарную улыбку, она с неохотой покорно склонила голову – слишком быстро, чтобы заметить, как с противоположного конца палубы на нее смотрит еще одна пара сердитых глаз.
Миранда Гоулд стояла в тени у главной мачты, и внезапно выражение скуки на ее лице превратилось в злобную усмешку. Это правда! Это она! Кортни Фарроу, живая, переодетая в мальчика-слугу! Выпуклости, которыми могла похвастаться девчонка, спрятаны под мешковатыми брюками и просторной рубашкой, жалкие золотисто-каштановые волосы стянуты в хвост и убраны под шляпу с широкими полями, которая скрывала ее черты и делала неузнаваемой и неотличимой от других оборванных мальчишек. Если бы Миранда не была заранее предупреждена о присутствии Фарроу на «Орле», она могла бы стоять в десяти шагах от ненавистницы и не узнать ее!
Кортни Фарроу – живая! Боже правый, неужели эту суку ничто не берет?! Ее доставили на борт окровавленную и в цепях, она провела неделю в кишащем крысами трюме – и все-таки ей удалось остаться в живых! Как она избежала издевательств и наказания, которых заслуживала? И как, интересно, ей удалось добиться покровительства высокомерного и грубого лейтенанта? Знает ли он, кто она такая? Знает ли, что приютил дочь Дункана Фарроу?
Миранда прищурила янтарные глаза, заметив, что худенький мальчик, стоящий рядом с Кортни, предостерегающе потянул девушку за руку.
Нет, Фарроу никогда никому не призналась бы, кто она такая. Скорее всего Кортни покорила его...
Чем? Миранда усмехнулась: девчонка не знала бы, что делать с мужчиной, даже если бы ей написали четкие инструкции!
А что касается Баллантайна, то чем больше Миранда присматривалась к нему, тем больше его ненавидела. Ей были знакомы такие люди – надменные и замкнутые, пренебрежительно относящиеся ко всем, кто не отвечал их строгим, взыскательным требованиям. Он, несомненно, был богат, и ему никогда не приходилось бороться или идти на компромисс с самим собой ради достижения какой-нибудь цели. Чтобы он признался в слабости или желании, которыми не мог бы управлять? Да такого просто быть не может!
Итак, картина, достойная наслаждения благодаря своей полнейшей абсурдности: Кортни Фарроу со сжатыми кулаками, выкрикивающая непристойности, и Адриан Баллантайн, чье славное оружие потерпело поражение в попытке сделать ее женщиной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68