А это - настоящее средневековье.
Она повернулась и увидела герцога как раз в тот момент, когда безрадостная улыбка мелькнула на его лице.
- Изящество мне не подходит. А это - вполне, - Он замолчал в раздумье. - Два года тому назад я познакомился с молодым архитектором по имени Уэбб. Это совершенный идеалист, уверенный, что он - часть художественной революции, но мне нравятся его работы. Простота, естественная красота и средневековый стиль - вот главные принципы в его небольшом кружке, братстве архитекторов и дизайнеров, которых я назвал бы прерафаэлитами. Я слишком циничен, чтобы меня могли взволновать их идеи, но я нанял его, его архитекторов и дизайнеров для оформления дома, а не для того, чтобы они меня вдохновляли. - Как это практично, - разочарованно произнесла Виктория, не очень-то веря его словам. А чего, собственно, она ожидала? Что он эстет? Почувствовав, что недооценила дом, Виктория добавила: - Но все-таки это красиво.
Рейберн никак не отреагировал на ее замечание и сказал:
- Хартер прав. Все готово. - Он махнул рукой в сторону широкой двери напротив переднего входа. - Давайте посмотрим остальное.
Виктория пошла впереди. Еще две комнаты были точной копией последней, но обставлены они были как салон и столовая в ржавых, золотых и темно-синих тонах с дюжиной окон вдоль задней стены с тяжелыми занавесями. Нижние срединные створки окон тоже были украшены витражами, на этот раз они закручивались цветущими и плодоносящими лозами. У Виктории появилось странное чувство, что это было сделано настолько же ради света, насколько ради красоты, словно Рейберн надеялся, что занавеси на больших окнах не будут раздвинуты. В конце столовой был закрытый дверной проем, а напротив - еще один, яркий от солнечного света, через который был виден скелет из грубых балок - пристройка.
Рейберн обошел комнаты, а Виктория смотрела, недоумевая. В ней нарастало ощущение, что этот дом - портрет герцога, выполненный с такими точными подробностями, что все идиосинкразии его натуры можно было бы увидеть, если бы она понимала, как смотреть. Она покачала головой, отказавшись от этой мысли, когда Рейберн вернулся к ней. Он подвел ее к лестнице, которая вела наверх по торцовой стене салона.
- Наивность, - сказал он задумчиво, когда они поднялись вместе на первую ступеньку. Виктория насторожилась и сжала губы, вспомнив об их предыдущем споре, но ничего не сказала. - Сомневаюсь, что у меня когда-либо была такая роскошь. Я испытывал отчаяние, но разочарование - никогда.
- Если надежды у человека довольно низкого пошиба, он никогда не разочаруется, - едко сказала она. - Хотя так жить нельзя.
Рейберн искоса посмотрел на нее:
- Леди Виктория, вы меня удивляете. Мне казалось, ваш оптимизм давно умер.
Она холодно улыбнулась:
- Оптимизм - возможно, но не надежды. Он хмыкнул:
- Льстить себя надеждой - это и есть оптимизм. Он нападал на нее с грубой философией, пытаясь проползти под дверью, поскольку не удавалось сокрушить стены молотком. Виктория прищурилась. В эту игру можно играть только вдвоем.
- Значит, даже вы не можете считать себя настоящим пессимистом, потому что слишком практичны, чтобы взяться за такой амбициозный проект, как этот дом, не надеясь завершить его.
Рейберн не снизошел до ответа. Они молча поднялись наверх.
В воздухе стояла пыль, где-то совсем близко стучали молотки. Рейберн прошел по центральному коридору, не оглядываясь, чтобы проверить, идет ли она за ним. Он задерживался у каждой двери, чтобы заглянуть внутрь и обменяться парой слов с рабочими, либо окидывал комнату проницательным взглядом, если рабочих там не было. На Викторию Байрон демонстративно не обращал внимания, и она шла за ним неторопливо, строя предположения о назначении той или иной комнаты.
Первая комната была просторной, без окон, с дверным проемом, который вел через две маленькие комнатки в еще одну большую, выходящую на задний сад, - это были спальни герцога и герцогини. Детские комнаты узнать было нетрудно. Потом шла череда комнат - спальни, вероятно, и две смежные, которые могли быть только классной комнатой и спальней гувернантки.
Было ли все это спланировано с учетом безымянной возлюбленной Рейберна? И все ли он еще надеялся, что здесь будет жить его семья? Эта мысль показалась ей странной, вид герцога, окруженного ангелоподобными детками, - смешным, почти немыслимым. И все же явная реальность расположения комнат на этом этаже свидетельствовала не только о том, что он допускал такую возможность, но и не сомневался в том, что его планы осуществятся.
Виктория подошла к Рейберну в дальнем конце холла, где две маленькие комнатки стояли пустые, с трубами, торчащими из стен.
- Два года я довольствовался сидячими ваннами, - неожиданно обратился к ней Рейберн, - но к весне с этим будет покончено.
- Ватерклозеты? - спросила Виктория.
В доме ее родителей в Лондоне была подобная роскошь, но в Рашворте они все еще обходились ночными горшками и ваннами, для которых воду приносили из кухни.
- Пожалуй, - сказал он. - Небольшое излишество. - Он повернулся. - А теперь надо посмотреть, как обстоят дела в пристройке.
- А что там строят? - с невольным интересом спросила Виктория.
- Гостиную, библиотеку и кабинет. Помещения такие же, как в хозяйственном крыле по другую сторону, кроме гостиной, где будут французские окна, выходящие на террасу.
Французские окна - еще одно доказательство, что дом рассчитан не только на него. Лицо у Рейберна оставалось непроницаемое, но Виктория заметила промелькнувшую на нем боль, прежде чем Рейберн отвернулся. Она тоже ощутила боль, но подавила ее.
- Этот дом очень важен для вас, не так ли? - мягко спросила Виктория. - Архитектор спроектировал его также для тех, кто будет жить вместе с вами, да? - Она говорила медленно, словно обдумывая каждое слово. - Это важно, ведь вы вложили в него все свои чаяния и мечты, хотя и не поняли этого, пока не стало слишком поздно.
- И что же? - с вызовом спросил Рейберн.
- И мне он нравится, - робея, произнесла Виктория.
Он повернулся к ней, на лице его отразилось удивление, а губы тронула почти ласковая улыбка, несвойственная ему. Изменчивые ореховые глаза утратили ироничный блеск и засияли теплом.
- Приятно слышать это от вас, - произнес он, и сам удивился этому признанию, как и она, услышав его. Но он опомнился первым, и искренняя теплая улыбка уступила место дьявольской усмешке. Он привлек Викторию к себе, взяв за руку.
Румянец окрасил ее щеки, она почувствовала страх перед соблазном. Но в его глазах все еще оставалось тепло, которое не было только чувственным, и она лишилась дара речи, но тут же пришла в себя и вырвала руку.
- Ваша светлость, я сказала это не для того, чтобы сделать вам приятное. А потому, что это правда. - Она повернулась и пошла обратно по длинному коридору.
Рейберн поравнялся с ней у начала лестницы. Схватил ее за локоть, и она повернулась к нему лицом.
Рейберн остановил на ней тяжелый испытующий взгляд.
- Теперь я начинаю понимать, - пробормотал он почти шепотом. Он отвел прядь волос с ее лица, и она вздрогнула.
- Пустите меня.
- Все в свое время, - сказал он, но тут же отпустил ее.
Они спускались по лестнице бок о бок, и он как ни в чем не бывало снова завел разговор о новшествах. Рейберн с такой легкостью перешел на свой обычный небрежный тон, что Виктория растерялась.
В основании лестницы он остановился и посмотрел на нее. Судя по ироническому изгибу губ, он говорил одно, а думал совсем другое. Виктория задержалась на последней ступеньке, ответив ему таким же взглядом.
- Миледи, мне нужно поговорить с Хартером. Встретимся в карете.
Он отпустил ее.
Виктория смотрела ему вслед. Он думал, она пойдет к карете и станет его ждать. Как бы не так! Виктория прошла по комнате и приблизилась к двери во внешней стене. Легкий толчок - и дверь отворилась. Она оказалась в заднем саду Дауджер-Хауса.
Точнее, там, где когда-то был сад. А сейчас разросшиеся сорняки подползли к самой двери, и Виктория едва могла различить очертания заброшенного фонтана среди зарослей утесника. Позади была путаница веток, где росли одичавшие деревья. Стук молотков и визг пил, казалось, доносились из другого мира, потому что рабочих за углом дома видно не было.
Подобрав юбки, Виктория нерешительно вышла в сад. Ее алые чулки над ботинками тут же намокли от отягощенной росой травы, но Виктория не обратила на это внимания. Ветер, обремененный дождем, коснулся ее лица, и ей вдруг захотелось пробежать по этому разрушенному саду, броситься в заросли и залезть на ближайшее дерево, как это она делала в детстве.
Безумие. Она понимала, что это безумие, но позволила ему овладеть собой, смеясь и кружась по траве, не обращая внимания на сырость и на свои прекрасные юбки, охваченная радостью мгновения свободы. Прекрасные юбки Рейберна, напомнила она себе и еще шире заулыбалась. Если он хочет присматривать за ними, это его дело. Она остановилась и протянула руки к небу, глубоко вдыхая воздух, обещавший дождь. Давно она не чувствовала себя такой раскованной и счастливой.
Виктория сняла перчатки, сорвала шляпку, швырнула на землю и, запрокинув голову, поймала первые капли дождя. Пятнадцать лет она была неприступно респектабельной, и что это ей дало? Она приобрела некоторую власть - привести в порядок управление графством, вершить и разрушать карьеру светских людей, внося иногда изменения в список лиц, приглашенных к обеду.
Но какой ценой достигалось это влияние? Следить за каждым своим словом, за каждой улыбкой, держаться в тени, прятаться от нежелательных поклонников за отвратительными платьями, - нежелательными не потому, что она стала бесполой, но потому, что она не смела принимать даже ухаживания. Знать, что ты погибшая женщина и что любое слово, сказанное шепотом, может погрузить тебя в бесчестье...
Она сжала юбки в кулаках, и мягкий шелк нежного цвета собрался в комки - то был первый такой шелк, который она надела с тех пор, как жизнь ее чуть не пошла прахом из-за какой-то комедии. Назвать это трагедией она не могла - для трагедии не хватало благородства. Она почувствовала, как натянулась ткань, и медлила, не зная, хочется ли ей погрузиться в ее чувственность или разорвать ее собственными руками. И она опустила юбку. Еще шесть дней будет важно, что на ней надето. Еще шесть дней ни для кого не будет иметь значения, что она делает - разве что для Рей-берна.
- Леди Виктория.
Его голос прервал размышления Виктории. Казалось, он на расстоянии прочел ее мысли. Виктория повернулась к нему и почувствовала, что краснеет, смущенная и огорченная тем, что ее застали, когда она ходит босиком по траве, - столь интимный момент не был предназначен для посторонних глаз.
На лице Рейберна не было осуждения. Оно выражало желание, удовольствие и что-то похожее на грусть или зависть.
- Я решила посмотреть, как вы приводите в порядок сад, - сказала она в свое оправдание.
Рейберн кивнул, не в знак того, что принимает это объяснение, а что услышал его, и жестом велел ей подойти. Она подобрала шляпку и подчинилась. Она впервые увидела его при дневном свете и решила рассмотреть, пока просовывала руку под его локоть и входила в дверь. Он казался старше, чем в полутемных комнатах Дауджер-Хауса и еще более темных комнатах Рейберн-Корта. У рта залегли глубокие складки, кожа на носу была загрубевшей. Поскольку он избегал солнца, Виктория полагала, что лицо у него гладкое и бледное, но оно оказалось обветренным, словно у пастуха. Как ни странно, это увеличивало его своеобразную привлекательность, подчеркивало контраст между ним и светскими джентльменами, с которыми она привыкла общаться. Конечно, ни у одного светского джентльмена не могло быть таких сильных рук, такой уверенной походки, как у него. Но при этом сама она не казалась себе ни маленькой, ни слабой, напротив - полной энергии, словно его жизненные силы бросали ей вызов и вдохновляли. Это открытие должно было бы встревожить ее, иона знала, что так и будет, когда она обдумает его позже. Но сейчас она шла в ауре покоя и хотела продлить эти минуты.
Они шли по дому рука об руку, у передней двери она остановилась, чтобы завязать ленты шляпы.
- Нет, - сказал Рейберн, отводя в сторону шляпу. - Нет. Мне больше нравится без шляпы.
Виктория начала было возражать, но передумала. Ей показалось смешным заботиться о какой-то ничего не значащей пристойности, когда вся неделя будет сплошным нарушением правил, когда-либо существовавших в приличном обществе. Она положила перчатки в шляпку и несла ее за ленты, когда шла рядом с герцогом к карете.
На этот раз в темноте кареты между ними не возникло ощущения неловкости. Лакей взобрался на запятки, карета покачнулась, потом тронулась с места - это лошади отъехали от Дауджер-Хауса, предназначенного для супружеской четы и ее цветущего потомства.
- Вы задумали этот дом, когда хотели жениться на ней, не так ли? - тихо спросила Виктория.
- Да, - ответил герцог. Воцарилось молчание. Наконец Рейберн вздохнул:
- Мы должны были пожениться, как только дом будет готов. Мои планы ей не понравились - она находила этот дом слишком скромным для герцогини, а к эстетической стороне дела относилась равнодушно. Я не знал, насколько она невзлюбила его, пока не стало слишком поздно, и даже тогда у меня не возникло желания изменить его. Мне казалось, что он таков, каким должен быть.
- Наверное, вы очень любили ее. - Любить и терять - не так ли устроен этот мир?
Смех его прозвучал горестно.
- Летицию? Никогда. Она красавица, я восхищался ею, как восхищаются произведением искусства. Нет, я не любил эту женщину. Я любил ее образ. В последние двенадцать лет я никого не любил.
Значит, когда-то он любил. Интересно, подумала Виктория, что же произошло. Теперь он притворяется, будто не способен на чувства. Виктория в это не верила.
- Вы любите этот дом, - заметила она. Это было самым легким оправданием. - Трудно найти что-либо более конкретное, не важно, что это неодушевленный предмет.
- Дома никого не осуждают и не презирают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27