- Кривя губы, он накладывал ей щедрые порции с каждого блюда, а потом ответил на вопрос, который неизбежно последовал бы: - Моя кухарка вернулась к себе в Эссекс ухаживать за матерью, дворецкий женился, остальную прислугу в своем лондонском доме я уволил. - Его тон исключал всякие вопросы с ее стороны.
Виктория подцепила вилкой вареные овощи, пытаясь найти новую тему разговора прежде, чем он иссякнет и воцарится молчание. Впрочем, это не имеет значения; в конце концов в этой неловкости полностью повинен хозяин, а она, ничем не рискуя, может высказать свою досаду. Однако Виктория предпочла поддержать разговор. Причем сделала это весьма умело.
- Думаю, столь обширные земли нетрудно сделать доходными.
Рейберн покачал головой, но напряжение исчезло с его лица, и Виктория почувствовала облегчение.
- Я не могу даже найти двух арендаторов на два участка, и мне пришлось понизить плату на другие. Шерсть больше не приносит таких доходов, как раньше, и стада Рейберна уже не так хороши. Я привез из Испании несколько мериносовых овец, чтобы улучшить длинношерстное стадо, и ирландских баранов, чтобы улучшить короткошерстных, но пройдут годы, прежде чем я увижу результаты. - Лицо его потемнело. - А тем временем Стоунсволд и Уэдерли остаются в полузаброшенном состоянии, потому что шерстяные ткани производят теперь на фабриках в Лидсе. Семьи ткачей уехали или были вынуждены наняться слугами.
Виктория поняла, что его заботят не только имение и доход, но и деревенские жители. В его заботах чувствовалось что-то средневековое, феодальное, оттенок рыцарства, и это трогало.
- Вот как? - сказала она, снова подцепила вилкой овощи, отправила в рот и поморщилась.
Рейберн поднял брови:
- Вижу, вы еще не привыкли к простой йоркширской стряпне.
Виктория грустно улыбнулась.
- Не привыкла, - согласилась она, с тоской подумав о поваре-французе дома в Рашворте. Рашворт... Теперь аккуратный фасад ее родного дома, сложенный из известняка, казался сном. Куда реальнее был сам Рейберн, лениво вертевший в руках вилку, поглядывая на нее из-под полуопущенных век. На губах его играла еле заметная улыбка, Виктория догадалась, о чем он думает, и ее бросило в жар. Нет, это не имело значения. Главное то, что ночью они снова насладятся друг другом, без страха и сожалений, а еще через пять ночей расстанутся навсегда. И можно будет забыть, какие признания сделала она в минуту слабости. Всего неделя плотских утех - и награда в конце, и снова в общество, словно она его и не покидала. Но эта мысль, вместо того чтобы принести ей утешение, вызвала холодок в груди. Виктория тряхнула головой, чтобы отогнать эти мысли, и снова взяла немного переваренной еды, запив ее вином.
- Зато ваш погреб безупречен, - сказала она, пытаясь сохранить в беседе легкость, хотя сама ничего подобного не ощущала.
Рейберн, словно не замечая ее смущения, поднял к пламени свечи темно-красную жидкость.
- Надеюсь, что это так. Именно за вином я посылал в Лондон, и потребовался месяц после того, как его привезли, чтобы образовался осадок и вино можно было пить.
Виктория с радостью завела разговор о марочных винах и средствах его перевозки, который продолжался до конца трапезы. Ей хотелось отвлечься и удерживать Рейберна на безопасных темах, но когда она съела последний кусок, поняла, что это ей не удалось. Ее волновал человек, который с таким небрежным видом сидел, откинувшись, напротив нее, и она не понимала, почему это так ее тревожило. Можно было бы сказать себе, что все дело в простой физической привлекательности Рейберна, или в ужасно декорированной комнате, или даже в тех признаниях, которые она сделала, но это было бы полуправдой.
- Сытно, хотя и не очень вкусно, - заметила она, положив салфетку.
Рейберн улыбнулся с таинственным видом:
- Это еще не все.
Он собрал тарелки и блюда, отставил в сторону и из темноты возле маленькой печки достал последнее блюдо, чистые тарелки и серебряные приборы. Потом с торжествующим видом снял с блюда крышку.
- Крамбль? - удивилась Виктория, глядя на блюдо с фруктами, увенчанное верхушкой из сдобного теста.
- Лучший крамбль из персиков, какой бывает к северу от Манчестера, - ответил он. - Это единственное, что кухарка умеет хорошо готовить.
Виктория с сомнением посмотрела на него, а он положил ей на тарелку большую порцию, усмехнулся, заметив выражение ее лица, и погрузил в десерт вилку.
- Попробуйте, - хрипло сказал он, поднеся персик к ее губам.
Виктория немного поколебалась, снова почувствовав странное напряжение, не имевшее ничего общего с жарким трепетом, который она ощущала под его взглядом и в тоже время очень похожим на него. На лице Рейберна отразилось удовольствие, и она невольно раскрыла рот.
На язык ее полился обильно сдобренный циннамоном сироп, и когда она откусила кусочек персика, он выпустил сок.
- Ах! - сказала она, проглотив. - Это вкусно. - Вкус оставался во рту, сладкий и соблазнительный. Она потянулась за вилкой, но Рейберн остановил ее.
- Нет, я сам.
Глядя на нее, он поднес вилку с крамблем к ее губам и медленно сунул ей в рот так, что у нее перехватило дыхание и она вспыхнула. Он заметил это и удовлетворенно улыбнулся. Этого было достаточно, чтобы ее смущение уступило место уязвленной гордости, заставив ее перещеголять его в этой игре, когда он поднес к ее губам очередную порцию. Она ела медленно, нарочито обводя языком каждый кусочек, прежде чем откусить. Лицо Рейберна обострилось, и когда она слизнула кусочек, оставшийся в уголке ее рта, черты его выразили грубый голод, и он сжал ее запястье. Ответный жар распространился от центра солнечного сплетения и залил все ее тело, и внезапно она осознала, какая мозолистая у него ладонь, как стесняют ее корсет и ткань платья.
- Если будете продолжать в том же духе, вряд ли доедите прекрасный десерт, миссис Макдугал, - произнес он с подчеркнутым напором, противоречившим его легкому тону.
- Кто сказал, что это плохо? - Голос у нее дрогнул.
- Только не я.
Ощущение странности вернулось к Виктории во всей полноте, беспокойство смешалось с другим ощущением, почти болезненным. Она порывисто высвободилась и поднесла к губам руку Рейберна, словно хотела вдохнуть в себя самую его суть, отделить ее, разложить на составляющие части и выяснить, что так тревожит ее в нем. Она прижалась губами к его ладони и провела по ней языком, исследуя каждую линию. Он задышал чаще и прерывистее.
Это оказалось бесполезным. На ладони не было ничего, кроме немой плоти, намекающей на что-то в своей бескомпромиссной жесткости, но не дающей ответов, которых она искала.- Гадалки говорят, что могут предсказать судьбу человека по линиям на его ладони. - Виктория покачала головой и слегка улыбнулась. - Я ничего не могу прочесть, но думаю, вам следует надевать перчатки так часто, как это обычно делают джентльмены.
Лицо у Рейберна было одновременно довольным и странно печальным.
- Что могли бы вы прочесть? Моя судьба скрыта от таких вульгарных наук. Они говорят, что моя судьба у меня в крови, и ее никто не может прочесть.
- Тайна внутри тайны, как в русских матрешках, которые вкладываются одна в другую. Уверена, даже у миссис Пибоди есть в прошлом темные тени, только мы об этом не знаем.
Рейберн скривил губы:
- Вы весьма умело укололи мое больное самомнение.
- А вы напомнили мне о том, что мое собственное здесь неуместно.
Виктория порывисто встала и отвернулась. Поток мыслей, которые вызвал его ответ, расстроил ее, однако она виду не подала. На каком-то глубинном уровне она поверила, что не безразлична ему, что ее история хоть кого-то тронула в этом мире. Но улыбка Рейберна сказала ей о том, что она ошиблась.
Виктория подошла к высокому полукруглому окну, из которого виднелись далекие просторы, без контрфорсов и балконов Рейберн-Корта. Сквозь собственное отражение она рассмотрела каменистый склон, окруженный изгородью, и аллею, которая вела от подъездной дороги. Луна светила сквозь легкие облачка, превращая пятна низкого тумана в переливчатое руно. Вид был пустынный, жутковато спокойный, но не угрожающий, как во время разразившейся бури. И все же тихий голос интуиции предупреждал ее, что прошлой ночью, когда безумие могло унести ее прочь, а обвинить в этом можно было ветер и дождь, она находилась в гораздо большей безопасности.
Виктория повернулась к герцогу. Лицо его в бликах света и тенях было непроницаемо. Он сидел в беспечной позе, и она видела очертания его мускулов там, где рубашка обтягивала торс. Если бы за его личиной надменности не скрывался отблеск чего-то человечного, Виктория не смогла бы справиться с охватившим ее ощущением ледяного холода. Но там было что-то... Насмешливая грусть? Язвительная насмешка над собой? Лед в душе постепенно растаял.
Виктория прерывисто вздохнула:
- Мы с вами два старых страшилища, не так ли? Рейберн скривил губы и пожал плечами:
- Возможно. Вы всегда выражаетесь так прямо, миледи? - Его голос звучал насмешливо, но не без раздражения. - Рядом с вами не может уцелеть ни одна самая дорогая и интимная иллюзия.
Виктория слегка улыбнулась:
- Пожалуй, мой конек - не жалость к себе, а тщательное изучение себя, и я склонна распространять это на других. Я утратила привычку к милосердию, если она вообще когда-либо у меня была.
- А умение прощать? - Рейберн пристально посмотрел на нее.
Виктория отмахнулась:
- Прощать мне некого. Однажды порезавшись, я остерегаюсь ножа. - Она устремила на герцога острый взгляд. - Я редко режусь дважды.
- Да, - пробормотал он, и лицо у него смягчилось. - Пожалуй, вы правы.
Он обошел вокруг стола и остановился перед ней. Виктория напряглась и посмотрела ему в глаза. Морщины у него на лбу и складки у рта в темноте казались глубже, и выглядел он старше своих лет. Старше и печальнее. Потрясенная Виктория поняла, что отчасти она причина этой печали.
Ей показалось, будто ее схватили и встряхнули. Ее отвергали, ею манипулировали, ее принимали на веру, ею даже восхищались, желали ее - и все это не вызывало у нее тревоги, все это было почти безличной реакцией на то, какой она показывала себя миру. Но сейчас во взгляде Рейберна не было ничего безличного. Этот взгляд, просверлив ее насквозь, проник в самые потайные уголки ее сердца, и то, что он обнаружил там, вызвало у него жалость. Это ошеломило Викторию. Никогда еще она не была столь открыта для чужих глаз, и ей не хотелось, чтобы это повторилось, тем более перед этим высокомерным герцогом.
Рейберн взял ее за локоть, но она отпрянула и отвернулась.
- Я не нуждаюсь в жалости, - хрипло произнесла она. - Тем более - вашей.
Рейберн крепко обнял ее за талию, но она не сопротивлялась, потому что свободной рукой он приподнял ее подбородок, чтобы она смотрела ему в лицо, и выражение его лица поразило ее. В нем не было и намека на насмешку, порицание или снисходительность. Только печаль. Она ощущала всем телом его близость, и это ощущение было острее, чем просто телесность, оно жгло ее и одновременно лишало сил.
- Посмотрите на меня и скажите, что вам это не нужно. Я не о жалости. Я слишком высоко ценю вас, чтобы предлагать ее. Я о сочувствии, доброте, симпатии. Скажите, что и они вам не нужны.
- Не могу, - прошептала Виктория. Почему бы ей не солгать герцогу, как она лгала другим? Возможно, она многое поняла, когда была в доме, который он строит. - Но я все равно этого не заслуживаю.
Он улыбнулся, но улыбка была вымученной.
- Небеса оберегают нас от сладостей.
Он наклонил голову, и Виктория рванулась, поняв, что он собирается делать.
- Да поцелуйте же меня! - взревел он, обхватив рукой ее голову.
Виктория попыталась стряхнуть его руку. Ей казалось, что ее ум наголо ободран, стены взорваны, пока она охраняла ворота. Голова шла кругом. Прикосновения казались невыносимыми.
- Дайте мне минуту - полминуты! - простонала она. Этого было бы достаточно, чтобы заделать прорехи в защитных сооружениях и поставить новую стражу. Но ее мольбы стихли, потому что губы их встретились.
У нее перехватило дыхание, а охота к сопротивлению отпала. Жар из солнечного сплетения промчался по ней, как расплавленное серебро, теребя каждый нерв, плавя каждую кость. Она попыталась удалиться в его блаженство, забыть обо всем, кроме ощущения плоти к плоти, но каждое прикосновение крепко удерживало ее в этом мгновении и в знании того, что ее обнимает не просто мужчина, а Рейберн. Поцелуй, его прикосновение, ее вожделение отзывались в ее душе радостью, смешанной с горечью отчаяния, с безумием и пустотой.
Когда губы их разошлись, из горла у нее вырвался не то стон, не то всхлип. Некоторое время она стояла, слишком потрясенная наплывом ощущений, чтобы двигаться, пытаясь совладать с эмоциями, которые так долго не тревожили ее, что она почти забыла о них. Спокойное отчаяние привычного одиночества: вот к чему она привыкла, вот в чем была ее сила. Но не в этой куда более личной боли и сознании, что она здесь, а там, за мостом из воздуха и дыхания, находится Рейберн, предлагающий мимолетную остановку, которую у нее хватило безумия принять.
- Больше этого не делайте, - сказала она, наконец. Голос ее звучал уверенно, в то время как сама она была в замешательстве.
- Почему? - очень серьезно спросил Рейберн. Она крепко сжала губы.
- Потому что наша сделка касается только моего тела, не более того.
- Я могу взять лишь то, что вы мне дадите. - Его руки скользнули по ее спине, нашли пуговицы на поясе и быстро расстегнули их. Двумя рывками он развязал первую нижнюю юбку. Мгновение - и кринолин упал к ее ногам.
- Это всегда должно уходить в первую очередь? - спросила она, тщетно пытаясь восстановить легкость двух прошедших минут. Рейберн поднял бровь:
- Это всегда больше всего мешает. - Он привлек ее к себе, и по выражению его лица Виктория поняла, что ей не удалось направить его мысли в другом направлении.
Она решила прибегнуть к хитрости:
- Я стою на кринолине.
Рейберн проигнорировал это замечание, просто приподнял ее и описал ею полукруг. Он не сразу поставил ее на пол, а некоторое время прижимал к себе, вглядываясь в ее лицо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27