Вигдорова Фрида Абрамовна
Любимая улица
Фрида Абрамовна ВИГДОРОВА
Любимая улица
Анонс
Романы "Семейное счастье" (1962) и "Любимая улица" (1964) были изданы незадолго до смерти Ф. Вигдоровой и после 1966 г. не переиздавались. В главных героях дилогии особенно полно отразилась личность автора. Это книги о семейных отношениях, о воспитании детей, о жизни, о смерти, о дружбе и о порядочности.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
- Ну, Анюта, - сказала Анисья Матвеевна, - кто ж тебя в первый раз в школу-то поведет? Аня ответила:
- В первый день меня поведет мама. Во второй - ты или дедушка, а в третий, если захочет, - Митя.
И он настал, этот день - первое сентября 1944 года. Они проснулись очень рано, обе - Аня и Саша. Но Анисья Матвеевна поднялась еще раньше. Она выгладила сатиновое синее платьице и пришила к нему белый воротничок. Она, строго приучавшая Аню чистить башмаки, сегодня сама их начистила до блеска. А на столе стоял царский завтрак: горячее молоко и белый хлеб с маслом!
Катя, которой было уже два года и которая очень любила поесть, тоже вскочила с кровати и уселась на стул против Ани.
- А помнишь, - сказала она, - ты один раз пила молоко и оставила мне?
Анюта налила ей молока на блюдце и сказала:
- Не обожгись!
- А хлебушка белого? - осторожно сказала Катя.
- Дала бы человеку поесть! Человек в школу собирается, - сердито сказала Анисья Матвеевна.
Аня ходила по комнате так, будто проглотила аршин, - очень прямо и осторожно. Она боялась сесть, чтоб не помять платье, боялась повернуть голову - как бы не растрепались волосы.
- В добрый час! - сказала Анисья Матвеевна, когда Аня и Саша спускались с лестницы.
И снова Саша ведет свою девочку по московским улицам.
Город ее детства и юности. Вспоминала ли она его там, в Ташкенте? Ей было некогда вспоминать. Она просто помнила его постоянно. Может быть, она даже не знала, что помнит. Он вставал перед ней вдруг и всегда неожиданно. Кривым переулком, по которому они когда-то бродили с Юлей. Зачем они оказались там? Этого Саша не помнила. Вечер. Зажигаются окна. Вдалеке старая церквушка... Саша ведет за руку маленького Лешу. Он размазывает по лицу слезы, а она говорит наставительно: "Ну, не плачь, не плачь..." Сколько же ей было тогда? И этого она не помнит. Много, много раз видела она Красную площадь. Но теперь ей кажется, что она видела ее только однажды. В памяти вставали темные на темнеющем небе стены Кремля. Саша с Андреем идут через Красную площадь мимо Мавзолея, вниз к реке. Саша запрещала себе об этом вспоминать и долго, долго не вспоминала.
И вот снова перед ней Москва. Саша вернулась сюда, став взрослой. Сколько же для этого должно было пройти лет? Всего три года. Но столько вместили эти три года - целую жизнь! Сейчас ей кажется, что только там, в одиночестве первых ташкентских месяцев, она по-настоящему поняла, что значит быть матерью. Только в разлуке с отцом поняла, что значит быть дочерью. Только ожидая писем с фронта и видя солдат, выходящих из госпиталей, она поняла, что значит быть сестрой своего брата. И, конечно, только сейчас она поняла, что значит быть женой. Нет, прежде она этого не знала.
Саша идет с Анютой по московской улице. На этот раз их путь недалек, школа за углом. Сентябрь. Еще не опали листья с деревьев. На школьном дворе стоят большие, старые деревья. Сколько школьников перевидали они на своем веку! Сейчас здесь одни девочки. Они нарядные, с разноцветными бантами, но Саше не нравится, что здесь одни девочки. И зачем так сделали? И еще одно замечает Саша: с другими девочками тоже мамы, отцов не видно.
Двоих привел дедушка: седой, сгорбленный, руки дрожат. И только один папа на школьном дворе - в выцветшей гимнастерке со споротыми погонами. Он держит букет, и лицо у него торжественное.
На порог школы выходят три женщины, это учительницы первых классов. Одна из них, видно, только что кончила институт. На блузке комсомольский значок. Что-то в ней есть мальчишеское, лихое: короткая стрижка, вихор на макушке, а глаза чуть растерянные, и руки не знает, куда девать. Ей хочется быть и веселой, и приветливой, но она боится, как боится всякая учительница, впервые встречающая своих будущих питомцев. А они боятся ее. Аня крепко сжимает Сашину руку и шепчет:
- Боюсь.
Другая учительница чуть постарше, миловидная, с гладкой кожей, гладкой прической, в гладком сером костюме, над губой маленькая черная родинка. Она держится уверенно, она громко и ласково говорит:
- Первый "А"! Ко мне!
До чего же они смешные, те, что бегут к ней, они чем-то похожи на цыплят. Все смешалось, перепуталось, кто-то спрашивает:
- А я первый "А"?
Кто-то зовет в последний раз безнадежно и отчаянно: "Мама!", и учительница начинает толково и быстро расставлять детей в пары.
"Значит, не Анина, - подумала Саша и с надеждой взглянула на ту, что с вихорком. - Как бы хорошо, если б Аня попала к ней!" Но нет, молоденькая сказала дрогнувшим голосом:
- Первый "Б"! Ко мне!
Аня была зачислена в первый "В", и Саша перевела глаза на высокую пожилую женщину в синем английском костюме.
- Мама, она злая? - шепотом спросила Аня.
- Ну почему ты думаешь? - неуверенно ответила Саша. Учительница была нисколько не злая, она, наверно, была просто строгая. Она даже улыбнулась, показала два металлических зуба и сказала спокойно и властно:
- Первый "В", становитесь в пары! Мамаши, прошу прийти за детьми в половине первого!
Сердце Саши сжалось, она отпустила Анину руку. А та женщина, которая будет иметь над Аней такую же власть, как она, шла вперед не оглядываясь, а за ней испуганно и покорно, сбивая шаг, тянулась вереница девочек с короткими косичками и пестрыми лентами. Открылись двери, впустили эту робкую вереницу и захлопнулись. А мамы все еще стояли на школьном дворе и не знали, что делать дальше.
Теперь, когда Ани с ней не было, Саша оглянулась и увидела толпу старшеклассниц. Девочки смеялись, захлебываясь о чем-то рассказывали друг другу, и Саша вдруг пожалела, что она никогда уже не сможет как равная смешаться с этой веселой толпой.
"Ах, как бы хорошо, если бы та, молоденькая, с вихорком! - снова подумала Саша. - А может, лучше, что эта? Опытная, строгая, приучит к дисциплине..." Но слова пошли такие скучные, хоть и правильные, мысли такие нерадостные, что не хотелось и думать об этом. Она ускорила шаг. В газетах всегда пишут, будто это такой счастливый день, когда в первый раз отводишь своего ребенка в школу. Почему же она не радуется? А если б оказалась та, молоденькая, может, радовалась бы?
Саша отворяет калитку своего двора. Распахнуты окна, двери балконов. Еще тепло. Из того окна не выглянет Петька, не окликнет: "Са-аша!" Его нет в живых, он убит под Ельней. А каштан? Нет, лучше не глядеть туда... И, дав себе слово не глядеть, она вдруг оглядывается. Там стоит обугленный каштан, а она так помнит его в зелени, в цвету. Всякий раз, вновь увидев черный ствол и голые ветки, она непременно вспоминает щедрую листву и бело-розовые цветы среди зелени. Как давно это было!
Быстро, через две ступеньки, Саша поднимается по лестнице - сколько раз она по ней поднималась с тех пор, как помнит себя. Сколько раз вспоминала в эвакуации. Сколько раз ждала той минуты, когда снова взлетит по ней. Оттуда, издалека, ей казалось, что она никогда не привыкнет к счастью ходить по этим наизусть знакомым ступенькам. Там, в Ташкенте, когда они еще были одни с Аней, она постоянно видела этот дом во сне. Из всех домов на свете он был ей самым дорогим. Закопченный, старый, тронутый войной: кое-где фанера вместо стекла, осыпавшаяся штукатурка, отбитый угол - это случилось в ту памятную бомбежку, после которой ее выпроводили из Москвы.
Когда она была маленькая, она съезжала по этим перилам, пряталась на той, верхней площадке.
Вот дверь из квартиры. На стене слева до тих пор не стерлась надпись: "Куда ты девалась? Я сто раз заходила. Юля".
Саша повернула ключ, вошла в переднюю и тотчас стукнулась о сундук, на котором теперь спала Анисья Матвеевна. Сундук стоял здесь с незапамятных времен, но все натыкались на него: свет экономили, и в коридоре было темно.
Саша принялась убирать в комнате. Здесь было тесно, теперь тут жили четверо. Саша никогда не думала, что это будет так трудно - вновь жить в этой комнате.
Комнату нельзя было узнать: диван, раскладушка, две детские кровати, книжный шкаф, неизвестно как здесь поместившийся. Письменный стол не стоял больше у окна, Митя работал в комнате Константина Артемьевича или в редакции.
Да, все было другое. А стены те же. Вот они-то все и подняли со дна души.
"Сегодня я отвела ее в школу. Я хочу вспомнить твое лицо. Встань, улыбнись, посмотри мне в глаза..." Но лицо Андрея ускользало, расплывалось. И вдруг оно встало перед ней на мгновенье - юное, доброе, ямка на щеке. Оно встало перед ней с пронзительной отчетливостью. Саша принялась перебирать книги. Андрей не уходил. Он глядел на нее теплыми коричневыми глазами, Аниными глазами.
Саша открыла окно и выглянула на улицу. Во двор входила Анисья Матвеевна с Катей.
Саша знала, что братья и сестры иногда бывают не похожи друг на друга, но все-таки ее не переставала удивлять Анина и Катина несхожесть. В Кате не было Аниной тишины, робости Аниных первых лет. Она была драчунья, она приставала к детям во дворе, она была ревнива и пристрастна. И очень уверена в своих правах - в праве на любовь, на счастье, на хлеб с маслом (масло бывало редко!), на всеобщее уважение, и уж конечно на немедленный отклик мира, земли, прохожего - на все, что Кате хочется узнать или спросить: "Мама а скажи... Мама, погляди на меня! Мама!"
Саша помахала ей из окна. Катя стояла задрав голову. Лицо ее сияло навстречу Саше, она что-то кричала снизу, но Анисья Матвеевна подтолкнула ее к дверям, и обе скрылись в парадном. Вот ее ноги затопали по коридору, вот и она:
- А мы чего принесли! В магазине давали! Подушечки! Сладкие!
...Уже двенадцать. Пора идти за Аней... "У нас сегодня праздник, хорошо бы купить цветы", - подумала Саша. Она взяла в цветочном киоске розовую, красную и белую, чуть поблекшую, остро пахнувшую гвоздику и, боясь опоздать, ускорила шаг.
"Неужели я опоздала?" - подумала Саша. И в самом деле, во дворе уже толпились мамы и разговаривали между собой, то и дело поглядывая на дверь школы. И вдруг Саша приметила Митю. Он стоял к ней спиной в своей потертой кожаной куртке, заложив руки в карманы. Она хотела его окликнуть, но тут отворилась тяжелая школьная дверь и вышли девочки первоклассницы. Торжественно и молча, сияя Мите улыбкой, спускалась Аня с каменного крыльца. Он присел на корточки и широко расставил руки. Она ускорила шаг, почти побежала и ринулась в эти руки, крепко обнявшие ее. Митя смеялся, Саша знала это, хотя он и стоял к ней спиной. Выражение его лица и глаз отразилось в выражении Аниного лица. Он взял Аню на руки, как маленькую, поцеловал и, только поставив ее наземь, увидел Сашу.
- Ой, мама, Митя, послушайте, - говорила Аня захлебываясь, - и я сказала Зинаиде Петровне: "Не буду я сидеть с этой девочкой, она толкается". А Зинаида Петровна сказала: "Привыкай к коллективу". А когда спрашиваешь, надо поднимать руку. А букетов - ну, прямо сто штук - на подоконнике, и у нее на столе, и где только хочешь. А одна девочка говорит: "Не отдам я ей свой букет, у нее и так много". А другая девочка...
Они шли по улице - Митя, Саша и между ними Аня. И Саша держала в свободной руке гвоздику, а придя домой, поставила ее в воду.
Это мне? - спросила Аня.
Конечно! - ответил Митя и тотчас повернулся к Анисе Матвеевне:
- Неужели сегодня нет пирога?
- Еще чего - нет! Скажет тоже! Из кожи лезли, муки заняли, будет пирог!
- С капустой? - спросила Катя.
- С яблоком! - сухо и гордо ответила Анисья Матвеевна .Саша слышала все это и видела веселые лица детей и полное достоинства лицо Анисьи Матвеевны.
"Неужели я все испорчу и заплачу?" - подумала она и быстро вышла в коридор.
Теплая, большая рука легла ей на плечо. Она повернулась - Митя. Он привлек ее к себе, заглянул в глаза:
- Ну что? Ну что ты?
Он откинул ей со лба волосы, поцеловал глаза, щеки, а Саша, не умея найти ответных слов, повторяла, плача:
- Митя... Митя...
- Уж шли бы на свою жилплощадь, что ли, от соседей совестно! - раздался рядом сдержанный голос Анисьи Матвеевны.
- Что ж такого? Почему совестно? Я ее поздравляю! - ответил Митя. Дочь в школу пошла - это можно приравнять к Первому мая!
Когда Анисья Матвеевна в первый раз постлала себе на старом сундуке, Ольга Сергеевна, соседка, сказала:
- Нет такого правила, чтоб прислуга жила в коридоре.
- Я те покажу прислугу, - спокойно отчеканила Анисья Матвеевна, да так, что Ольга Сергеевна больше не пыталась вступать с ней в спор.
Ольга Сергеевна была в квартире единственной прежней жилицей. Тетя Даша умерла, не вернулись из эвакуации другие соседи, вместо них жили новые люди.
Вот за той дверью в конце коридора живут молодые супруги. У них двое мальчишек: одному три года, другому пять.
Раньше самыми шумными в квартире были Константин Артемьевич и его семья. Теперь они остались далеко позади, и на первое место вышли молодые супруги. Они ссорились так, что звенели стекла не только в их комнате, но и у всех по соседству.
Находя арену своей комнаты слишком тесной, молодые супруги без стеснения выскакивали в коридор - обычно это бывало по ночам - и поливали друг друга бранью.
- Ты зачем с ним в кино бегаешь? - кричал муж, Юра.
- Оглянись на себя! - отвечала Леля, жена, и все оглядывались на Юру, который таращил обезумевшие глаза на неверную жену и все норовил оскорбить ее посильнее и ударить покрепче.
- Поднять руку на женщину! Позор! - кричал Константин Артемьевич. - Я сейчас позвоню в милицию.
- Не волнуйся, голубчик! - уговаривала Нина Викторовна и добавляла:
- Какие впечатления для детей! А такая тихая была квартира!
- Ну и люди! И выспаться не дадут! - спокойно, но с досадой говорила Анисья Матвеевна. - Дрались бы на своей площади. Зачем будить весь дом?
Еще одна новая соседка - она жила в маленькой комнате при кухне, высокая, худощавая стенографистка, тоже выходила на крик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39