Выше нос, значит.
Я вытянулся в ответ. Орд кивнул, сжал руку в кулак и расслабил, сжал, расслабил, словно бьющееся сердце, потом развернулся и вышел.
Я тоже кивнул и чуть не улыбнулся вслед сержанту. Грудь распирало от гордости. Зная Орда, можно сказать, что он расцеловал меня в обе щеки.
На столе щелкнул селектор.
– Пригласите курсанта Уондера. – Голос Яковича не выражал никаких эмоций.
Я не мог дышать, не мог двинуть ногой. Ведь если я вот так здесь простою, ничего страшного-то не произойдет?
Капрал махнул рукой на дверь.
– Эй, ты там! Уондер! Слыхал, что сказали?
Я доплелся до двери, постучал и услышал капитанское «Войдите!».
– Ну, ни пуха, парень, – шепнул капрал.
Якович тоже был в парадной форме: сейчас поддаст мне коленом под зад – и на выпуск. Он ответил на мое приветствие и зашелестел бумагами. Потом оторвался от них, скомандовал «вольно», чтобы я мог говорить, но сесть не предложил.
– Мне нужно напоминать факты?
– Никак нет, сэр, я все помню! – выпалил я, решив, что нападение – лучшая защита. – Во время службы я принял запрещенный препарат. В результате на учениях произошел несчастный случай. Кур…
Перед глазами появился распластанный Вальтер. Я зажмурился и сглотнул слюну.
– Я знаю, вы с Лоренсеном дружили. Это не смягчает твой проступок.
– Так точно, сэр!
– Факты оспаривать не собираешься?
– Никак нет, сэр!
– Что можешь сказать в свое оправдание?
Я набрал в грудь побольше воздуха.
– Сэр, я много извлек из происшедшего. Я уверен, что смогу исправиться. Я готов к любому наказанию и приложу все усилия, чтобы остаться на службе.
Якович потер подбородок.
– Это почти слово в слово повторяет рекомендательное письмо инструктора Орда. Я ни на миг не допускаю, что это он тебя надрессировал, напротив, думаю, ты пришел к этому выводу самостоятельно. Что свидетельствует как в пользу сержанта Орда, так и в твою.
Я насторожился. Неужели не все еще потеряно?
Якович перелистнул страницу.
– Знаешь, на что я сейчас смотрю? На копию письма для матери курсанта Лоренсена. Первого подобного письма на моей практике.
В глазах защипало, и я заморгал.
– Курсант Уондер, мой отец служил в пехоте.
– Так точно, сэр. Сержант Орд высоко отзывался о генерале Яковиче.
– Он не раз говорил, что такими вот письмами измеряют отвагу солдат и добросовестность командиров.
Я кивнул, не зная, к чему он клонит.
– Это же письмо – мера моей вины.
– Сэр! Вина здесь кругом моя!
– Если я оставлю тебя на службе, тобой будут командовать другие офицеры.
– Сочту за честь, сэр.
– И если ты опять поддашься соблазну, кому-то придется писать новые письма.
Ой!
– Я такой грех на душу брать не хочу.
– Но, сэр…
Он поморщился.
– Послушай, Уондер, я хорошенько все взвесил, прежде чем с тобой говорить. Я не пытаюсь сломать тебе жизнь. На гражданке никому вообще дела бы не было до этих твоих таблеток. Я не собираюсь накладывать на тебя никаких взысканий – ни лишать жалованья, ни писать выговоры, я тебя просто уволю. Без всякого позора. Тебе же легче потом будет работу най…
– Сэр, единственное, что я хочу, – это остаться!
Якович молча смотрел на меня, потом развернулся на кресле. Секунды сменяли друг друга на его электронных часах. Он повернулся обратно. Взгляд его ожесточился.
– Жаль, Уондер, что я не смогу удовлетворить твоего единственного желания.
Будто со стороны я услышал собственные всхлипы. И ведь знал, что так будет, а все же надеялся, что как-нибудь, да обойдется. Как-нибудь…
Ординарец сунул голову в дверь раньше, чем постучал.
– Сэр, вас тут хотят видеть.
– Скажи им, чтобы подождали! – И мне: – Я уже говорил, что…
– Не им, сэр. Ему. И он настаивает.
Капитан встал, сжал руки в кулаки и оперся ими о стол.
– Капрал, это моя рота. Кто бы там ни был за дверью, дождется, пока не окончится слушание.

13

– Я сюда приехал не разговоры с диктофоном слушать! – прогремело сзади.
Я обернулся к огромной фигуре, заслонившей дверной проем. Судья Марч, не обращая ни малейшего внимания на жалкие попытки ординарца его остановить, шагнул в капитанскую комнату. Старик был в черном пиджаке с подвернутым рукавом и бабочке. Я присмотрелся. Нет, это не бабочка, это голубая лента, усыпанная белыми звездами. Я впервые такую видел – только читал о них в книгах. Старикан-то, оказывается, кавалер ордена Почета!
Якович наклонил голову на бок.
– Это что еще такое?
Потом вдруг вытянул шею, уставившись на синюю ленточку, выправился и отдал под козырек. Единственная польза от нашей высшей военной награды – это то, что все, вплоть до верховного главнокомандующего, отдают вам честь.
Судья ответил на приветствие.
– Мое имя Марч. Некогда полковник Марч, капитан.
Его честь еще и полковник? Никогда бы не подумал!
– Чем обязан, сэр? – поинтересовался Якович.
– Я приехал на выпуск курсанта Уондера. Без самолетов пришлось полтора дня добираться на чертовом поезде.
Мы с Яковичем воззрились на судью, как будто он мех отрастил.
– Джейсон послал мне приглашение.
– Я вас не понимаю, – сказал Якович.
– Курсант Уондер был моим, так сказать, клиентом: вот уже много лет как я ушел из войск и стал судьей. Однако, когда я позвонил узнать о выпускной церемонии, то одновременно узнал о проблемах Джейсона и о предстоящем слушании.
Орд! Это Орд ему все рассказал! Капитал Якович надулся.
– Не о предстоящем, а о состоявшемся. Дело закрыто, говорить не о чем.
– Ну, ну, капитан, полно. Мы же оба хорошо знаем, что стоит вам захотеть, и вы вернетесь к этому делу.
Якович вытаращился так, будто не верил своим ушам.
– А отчего это я захочу к нему вернуться?
– Я могу кое-что сообщить в пользу курсанта Уондера.
– Как бывший полевой офицер – и как судья – вы должны понимать, что у курсанта Уондера нет права на защиту.
– Курсант Уондер заслуживает справедливого решения. Прослужив с вашим отцом, уж это-то я знаю!
Якович застыл.
– Так вы тот самый Дикки Марч?
Судья кивнул и дотронулся до фотографии на капитанском столе. С фотографии улыбался седовласый военный, похожий на Яковича. Он стоял, поставив ногу на бампер древнего «хаммера».
– Чертовски хороший был солдат.
Якович моргнул.
– Спасибо, полковник. То есть судья.
Капитан поправил фотографию и прочистил горло.
– Так что вы хотели сказать?
– Курсант Уондер попал в пехоту во многом из-за меня. Я тогда думал, что и ему это на пользу пойдет, и армии. Я до сих пор так считаю.
– Он совершил тяжкий проступок.
– Насколько я слышал, курсант Уондер принял вполне обычную дозу безрецептурного, совершенно законного препарата. Один раз.
– В действующих положениях ясно указано, чем наказуем подобный поступок. Тем более учитывая отягчающие обстоятельства. Погиб курсант. В бою исход мог быть гораздо хуже. – Якович тряхнул головой.
– В бою даже хороший солдат ошибается. А хороших солдат надо еще поискать.
Якович плотно сжал губы.
– Знаете, как мы с вашим отцом коротали часы во время осады Кабула? Когда делать было совершенно нечего, только пригибаться, если начинала «работать» вражеская артиллерия?
Якович через силу изобразил на лице заинтересованность, и я тоже заскучал. Только стариковских воспоминаний нам не хватает.
– Мы сидели в палатках и чесали языком. А еще курили «траву».
У меня отвисла челюсть. «Трава», или «травка», на старом жаргоне означала марихуану. Она тогда была запрещенным наркотиком.
Якович, видимо, тоже был знаком с этим словечком, потому что он задумчиво покачал головой.
– Мне трудно в это поверить.
– А вы что же, думали, будто отец вам расскажет о своих похождениях в неслужебное время? И что, по-вашему, это умаляет его заслуги? Полагаете, армия выиграла бы, если б нас поймали и вышвырнули со службы?
Якович оттолкнулся руками от стола, развернулся на кресле и уставился за окно.
Судья Марч глянул на меня и постучал пальцем под подбородком. Выше голову.
Где-то взревели и потом затихли пропеллеры «Геркулеса».
– Оставьте меня одного на пятнадцать минут, – не глядя на нас, пробормотал Якович.
Мы вышли на линейку.
– Спасибо, ваша честь. Огромное вам спасибо. За то, что приехали. За все!
Судья пробежал по мне глазами.
– А тебе идет форма. Как дела, Джейсон?
– Не очень, сами знаете.
Все это казалось невероятным. Что Орд примет мою сторону. Что судья приедет сюда. Что он окажется известным офицером.
Судья показал в сторону столовой с теперь уж пустыми горизонтальными лестницами и одиноким деревцем, дрожащим на ветру.
– Как думаешь, дадут кофейку старому солдату?
Пару минут спустя мы с судьей сидели над чашками кофе в столовой, пока дежурные гремели посудой, готовясь к ужину.
– Ты другими наркотиками, кроме этого «Прозака», не балуешься? – спросил судья, отхлебнув из чашки.
– Нет, что вы, я никогда…
– Хорошо, – кивнул он. – Если узнаю, что ты меня обманываешь, я тебе уши к голове приколю.
Я поднял брови. Конечно, в годы юности судьи пирсинг был в моде, да только теперь он явно имел в виду нечто другое…
– Сэр, почему вы за меня вступились?
Он передернул плечами.
– Если бы тебя уволили, ты бы попал в мое распоряжение. А у меня и так работы по горло.
– Вот оно что…
Судья оторвался от чашки и улыбнулся.
– Шучу. Просто мне показалось, ты перспективный мальчуган, которого надо только направить в нужную сторону.
Приятней слов я еще не слышал. Я тряхнул головой.
– Ну и совпадение же, что вы служили вместе с отцом капитана. И что вы курили, ну эту, «травку».
Судья вытряс в кофе сахар и стал методично его размешивать.
– Есть у уголовников поговорка. Хотя они думают, я ее не знаю.
– Сэр?
– Если правдой воли не добиться, ври напропалую.
Ах ты, хитрожопый старикан!
Так мы и сидели, попивая кофе, пока в столовую не сунулся ординарец Яковича.
– Уондер! Капитан зовет.
Я крепче вцепился в чашку.
– Давай, давай, шевелись. – Ординарец исчез, хлопнув дверью. А я чуть под потолок не прыгнул от ее стука.
Когда мы вернулись к Яковичу, он выставил судью за дверь, а сам откинулся в кресле и сложил руки под подбородком.
– Значит так, сначала про марихуану. Отец много мне рассказывал про полковника Марча. Дикки Марч был хорошим солдатом, но слишком вольно относился к приказам. Они выпивали вместе, и все же ни один из них ни разу не дотронулся до косяка.
Я заледенел. Якович уличил моего защитника во лжи и клевете на собственного отца.
– Уондер, ты знаешь, как судья Марч получил орден Почета?
Я покачал головой.
– Во время второй Афганской войны ракетой сбили транспортный вертолет. Из всей команды выжили только мой отец и Дикки Марч. Отец сломал обе ноги. Дикки Марчу – он тогда был майором – раздавило и зажало обломками руку. Вертолет загорелся. Майор Марч лопаткой перерубил размозженные ткани и здоровой рукой вытащил отца из вертолета прежде, чем тот взорвался. Потом три дня прятался от патрулей и нес отца на спине, пока их не подобрали.
Якович откинулся на спинку стула и потрогал другую рамку – голограмму хорошенькой женщины с младенцем на руках.
– Я бы все что угодно отдал за своих жену и сына, но родственникам редко приходится идти на большие жертвы. Солдатам приходится. В бою мы сражаемся не за страну, и не за веру, и даже не за родных и близких дома. Мы сражаемся за соседа, собрата по оружию. Они нам ближе любой семьи.
Во рту у меня пересохло.
– Сэр?
– Я в долгу перед Дикки Марчем. В долгу за отца. Дикки Марч мне ближе, чем семья. Если он считает, что за тебя стоит солгать, этого достаточно. Только не думай, что тебя оставили в армии, потому что желторотый офицер повелся на нелепую ложь. Ты остаешься потому, что один глубоко уважаемый мной человек считает тебя на что-то годным.
Остаюсь! Ура!
– Сэр, я стану лучшим солдатом…
– Отставить. Я каждый день слушаю, как обещают исправиться. И судья наверняка тоже. Если хочешь остаться, я занесу это происшествие в твой послужной список. Тебе никто никогда не предложит в армии хорошего места.
Ну, хуже чем курс основной подготовки уж точно не бывает. Я разомлел от счастья.
– …так мы оба опоздаем на церемонию, Уондер, – донесся до меня голос Яковича. – Я сказал «свободен»! – Он махнул рукой.
Я чуть не забыл отдать честь, прежде чем развернуться кругом. Я выпускаюсь! Худшая ошибка моей жизни остается позади!
Церемония особенно удалась, потому что судья остался смотреть. Потом, в столовой, мы ели печенья, пили разведенный виноградный сироп и жали руки чужим родителям. Позже, в Херши, я завел судью в ресторан и пытался угостить бифштексом, но он исхитрился сам оплатить наш счет. Мы оба всплакнули, когда я сажал его на обратный поезд.
После курса нам полагалось двухнедельное увольнение. Курсанты, в основном, разъехались по семьям. А моим самым близким человеком на земле был Мецгер.
Его база располагалась на мысе Канаверал. Поскольку пассажирские самолеты не летали, я решил мотануть туда на попутках и увязался с военным конвоем в Филадельфию.
Я ежился в тряском холодном кузове и размышлял. Размышлял о Вальтере, о судьбе мира, но больше всего – о том, какой же я идиот. Якович ведь предлагал мне спокойно уйти из армии. А я, вместо того, чтобы воспользоваться случаем, собственноручно пробился обратно – на грязную, низкооплачиваемую, опасную работу. Работу, где мне теперь не продвинуться. Ребята типа Дрюона Паркера, у которых есть родственники со связями, могут сделать себе в армии карьеру. Мне же не судьба. Чем дальше я отъезжал от Индиантауна, тем трезвее глядел на будущее.
Меня довезли до склада в Филадельфии – большого, с серым металлическим столом, за которым сидел сержант-снабженец, с автоматами с едой вдоль одной стены и несколькими кушетками – у другой. Склад пах влажным картоном. До колонны на Флориду было несколько часов.
Двое парней, лет примерно по двадцать, сидели на чемоданах. Новобранцы, призванные на курс основной подготовки в форт Индиантаун. Растрепанные, расхлябанные и развязные. Словом, вылитый я несколько месяцев назад.
Я развалился на кушетке и присмотрелся к сержанту, подсчитывавшему что-то на компьютере.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29