Млеть от жары не приходится, однако остаешься в живых.
Если вас удивляет, какие могли быть проблемы с аккумуляторами, вспомните, что вечных батарей тогда еще не выпускали. Что, говорите, такое вечные батареи? Ну, для особо темных объясняю: это система гибких полос и рычагов, встроенных в одежду, чтобы улавливать кинетическую энергию тела и запасать ее в виде электроэнергии в аккумуляторах. Прямо как генераторы в машинах прежде подзаряжали аккумулятор от работающего двигателя. С вечными батареями одного лишь дыхания достаточно, чтобы не помереть от холода.
Но во время моего рассказа аккумуляторы, повторяю, были обыкновенные. Солдат со стабильным метаболизмом продержится на морозе сутки, не меняя батарей. Другой превратится в ледышку через двенадцать часов, потому что процессор в его костюме решит, что тому требуется больше тепла. Таких полудневок просто нельзя было слать на Ганимед.
Проба на холодовую выносливость проходила так. Солдат сажали по двое в окопы, вырытые вдоль хребта на высоте двенадцати тысяч футов. Ледяной ветер вкупе с собачьим холодом соответствовал восьмидесяти градусам ниже нуля по Фаренгейту. Нужно сутки просидеть в окопе, пока обогреватели в одежде спасают тебя от верной смерти. Это был единственный экзамен, который не разрешалось сдавать повторно. Высидишь – остаешься в войсках. Разрядишь батарею раньше срока, переохладишься – и прощай Ганимед. Все просто, разумно – и страшно обидно.
Каждому испытуемому на палец цепляли датчик, чтобы инструктор мог время от времени проверять температуру тела. Если развивалась гипотермия, солдат терял место в войсках, зато выживал.
Пока мы тряслись в грузовике, мою будущую напарницу то и дело подбрасывало ко мне, и всякий раз она отшатывалась, как от прокаженного.
Если я поначалу строил романтические планы насчет Пигалицы (как Ари ее назвал), они развеялись неделю назад. Тогда, на стрельбище, пулеметчики соревновались за самые почетные назначения. Мы с Пигалицей вышли на первое место, за что нас обоих переводили в штабной батальон (где я и так уже числился). Затем предстояло определить, кто из нас будет стрелять, а кто заряжать. Стрелок не только командовал заряжающим – он еще и носил пулемет, а не тяжеленную сумку с патронами.
Проигравшие сгрудились вокруг нас. Моя соперница, сжав губы, стояла перед пулеметом и трясла руками – скидывала напряжение с пальцев. Она вглядывалась в мишени за шестьсот метров от нас.
– Удачи! – пожелал я Шарии, пока она устраивалась за пулеметом.
– Спасибо, мне не нужно.
А мне не нужна египетская гордячка. Хотя, может, она просто успокаивала напряженные нервы. Я хотел сказать что-нибудь приятное бывшему лейтенанту Муншаре. Честное слово, хотел. Ничего личного, что могло бы нарушить ее концентрацию. С губ же у меня неожиданно сорвалось:
– Трепка тебе нужна хорошая, Пигалица, вот что.
Кто-то засмеялся, потом кто-то еще. Такие прозвища навсегда остаются за человеком, особенно если они его раздражают.
Пигалица покраснела, насколько позволила ее смуглая кожа, и пронзила меня взглядом похолоднее кэмп-хейлских ветров. Потом прижалась щекой к пулемету, и все притихли.
Не повторяйте моей ошибки: никогда не злите коротышек. Состязание закончилось, не успев начаться. Пигалица продырявила каждую мишень, а потом попросила новую пулеметную ленту и разрядила ее в забытые танковые мишени за километр от нас. Я даже не пытался стрелять.
– Так что там насчет трепки? – спросила Шария, когда поднялась и отряхнулась. – Убери-ка лучше вот это, Уондер. – Она махнула на пулемет.
– Уондер! – Голос вернул нас к действительности. Грузовик затормозил, и моя все еще надутая пулеметчица опять рухнула на меня.
– Я сказал, первая пара на выход: Уондер и Пигалица.
Занятие проводил бывший морской пехотинец по фамилии Вайр, примерно равный Орду по званию. Зычным голосом он перекрикивал ветер.
Полминуты спустя я и девушка, за которой теперь навеки останется прозвище «Пигалица», стояли на голом хребте и смотрели вслед удаляющемуся грузовику. Снег холодными иглами колол нас в лицо, где кожу не защищала маска. Я хлопнул Пигалицу по плечу, показал на заснеженный окоп и прокричал:
– Живо с ветра!
Она кивнула. Когда мы забрались в окоп, Шария уже так тряслась, что ее голос дрожал.
– Аллах меня испытывает…
– Точно. Здесь страх как холодно.
– …посадив вместе с тобой.
– А. Взаимно.
Не совсем. Если уж мерзнуть, так лучше в компании с девчонкой.
– Слушай, ну я же шутил тогда на стрельбах.
– Скорее, хамил. – Пигалица обхватила себя руками и отвернулась к каменной стене.
– Обидой не согреешься, поверь колорадцу. А тут еще нас самыми первыми высадили. Пробудем дольше остальных. Не повезло.
– Везенье тут ни при чем; это из-за меня нас первыми ссадили, за что прошу у тебя прощения. Нас поместили ближе к командному пункту, чтобы за мной могли пристальнее наблюдать.
– Зачем это?
– Я самый низкорослый солдат во всех экспедиционных войсках. Сказали, что, согласно таблицам, мне будет физически невозможно поддерживать должную температуру тела. Советовали уйти добровольно.
– Ну, здесь не так холодно.
На самом деле холод стоял жуткий. Я уже промерз насквозь, несмотря на обогрев.
– Дело не в холоде, а в неизвестности. Я никогда еще раньше не мерзла. В Египте даже нуля не бывает.
– Ноль – это уже зверски холодно.
– Нуля по Цельсию, а не по Фаренгейту. Точка замерзания воды. У нас такого и близко нет. Это считается немыслимым!
– А со мной, значит, тут сидеть еще хуже?
Я успел начитаться всей этой пропаганды о женщинах в войсках: мол, и логика у них практичнее нашей, и выносливы они необычайно, да и вообще у нас равенство полов – а вот теперь мы сидели и не пойми с чего ссорились в окопе.
Она повернулась было ко мне, но, увидев, как я, сняв маску, сморкаюсь в рукавицу, закатила глаза и снова отвернулась.
Я стянул рукавицу и глянул на компьютер.
– Осталось всего двадцать три часа пятьдесят минут. Как местный эксперт по холоду предлагаю обняться и греть друг друга. Так, наверное, и подразумевалось. – Я раскрыл объятья. – Иди к папочке.
– Лучше замерзну насмерть, – буркнула она.
– Как хочешь.
Казалось, она не один час просидела лицом к камням. Мой наручный компьютер настаивал, что прошло всего тридцать минут. Еще через тридцать я подключил считыватель к датчику на пальце. Температура тела девяносто восемь и шесть по Фаренгейту; заряд аккумулятора снизился на четыре процента. Несмотря на холод, я продержусь, и заряд еще останется.
– Ладно, Пигалица, пора к доктору.
– Отвали.
Я разматывал провода от монитора.
– Я же не гинекологический осмотр тебе предлагаю. Давай сюда палец.
Она что-то проворчала, но руку ко мне протянула. Нежная, прямо-таки детская дрожащая рука. Через прорезь в рукавице высовывался указательный палец. Я присоединил считыватель.
– Ну что там?
– Девяносто восемь и пять. Пока неплохо. Вот только заряд твоего аккумулятора упал на девять процентов. Закоченеешь через десять часов.
Не говоря ни слова, она повернулась и прижалась ко мне, зарывшись лицом в грудь. Через пару минут она сказала:
– Только не думай, что мне это нравится.
– И мне. Полный отстой, – соврал я, надеясь, что прозвучит убедительно. От нее замечательно пахло.
Через четыре часа от начала испытания из вьюги возник Вайр и сел на корточки около нашего окопа. Он был без маски; ветер трепал мех его зимней куртки. Как инструктор он не числился в экспедиционных войск. Морских пехотинцев согнали сюда нас учить, потому что мерзнуть входило в их работу. Ну ладно-ладно, хорошо, признаю, их созвали потому, что они считаются лучшими в мире солдатами.
Вайр жестом приказал нам поднять к нему пальцы и глянул на приборы.
– Все путем, мистер Уондер.
– Хайя, господин Вайр!
Морпехи, может, и хороши, но не без заморочек. Они, например, настаивают, чтобы мы говорили «Хайя» вместо «Так точно». Думают, повышает боевой дух.
Вайр повернулся к Пигалице.
– Мэм, я вам скажу начистоту: температурка у вас хиленькая, и батарею вы жрете так, что где-то к полуночи она у вас сдохнет. Я не могу приказать закончить испытание, но ей-богу, не вижу в нем смысла. Это простая физика, ничего личного. Вы уверены, что хотите продолжать?
– Хайя! – ее голос уже дрожал, а нам сидеть здесь еще двадцать часов.
Вайр хлопнул себя по коленям и поднялся.
– Хайя, мэм. Продолжайте.
И мне:
– Приглядывай за ней, Уондер. С гипотермией шутки плохи.
После чего он исчез в снежной завесе.
Пигалица в отчаянии стукнула кулаками о камни.
– Слушай, я знаю, как ты хочешь остаться. Все мы хотим – больше всего на свете. Но Вайр же не просто так тебя предупреждает.
– Он на меня психологически давит. Хочет, чтобы я сдалась. Я не сдамся!
Мы оба понимали, что это чепуха. Когда на кону судьба человечества, никто ни на кого не будет давить. Единственная причина, по которой солдата могли выпереть из армии – чтобы тот не подверг опасности миссию. Слишком много в нас вложили, чтобы теперь, смеха или предубеждений ради, кого-то прогонять. Зато ожидались несчастные случаи, неспособность справляться с теми или иными заданиями или отказы от дальнейшей тренировки – поэтому одновременно с нами готовили запасные войска. Если Пигалица сейчас споткнется, на ее место будут претендовать пять тысяч солдат.
– Зачем тебе на Ганимед?
– Восемь причин. Отец, мать и шесть сестер. – Она едва не всхлипнула.
Я прижал ее к себе и поднял глаза на небо. Солнце почти не проглядывало, но чувствовалось, что оно близится к закату.
Тем тоскливым вечером Вайр проверил нас еще дважды. Оба раза он говорил Пигалице, что ее батарея разряжается быстрее нормы. Оба раза она вздрагивала, сжималась и, казалось, таяла на глазах. Оба раза Вайр спрашивал, уверена ли она, что хочет продолжать, и всякий раз Пигалица отвечала слабым «Хайя».
Когда я проверил ее в очередной раз, аккумулятор уже разрядился. Я переключил прибор на термометр: ее температура опустилась на полградуса.
Я замер, страшась того, что придется сделать. Но Пигалица умирала.
– Эй, сколько будет трижды четыре, – потребовал от нее я.
Она смотрела в пустоту. Ее губы зашевелились – но не издали ни звука. Первый признак переохлаждения: человек не может ответить на простейшие вопросы.
– Все! Идем на командный пост! Повоевала и хватит.
Полумертвая от холода, она поняла смысл моих слов.
– Н-нет!
– Нам тут еще шесть часов куковать. Сама не пойдешь, Вайр в следующий раз тебя точно заберет.
Я схватил ее под руки и рывком поднял.
– Нет, про-очь, ска-атина.
Невнятная речь – еще один симптом. Она упиралась руками и ногами в стенки окопа.
– Я не скотина. Я тебе жизнь пытаюсь спасти.
Несмотря на слабость, она яростно отбивалась. Болью обожгло замерзшую лодыжку, куда Пигалица меня лягнула.
– Какую жизнь, Уондер? Вот все что у меня осталось. Как мне жить без цели, без близких – ты не думал?
Думал. Думал каждый день. Только до сегодняшнего дня мне казалось, я один об этом думаю.
Я перестал ее тянуть. «А если бы наши роли поменялись?» – мелькнуло у меня в голове. Что если бы я вот-вот мог потерять место в войсках. Должен же быть какой-то выход.
Я проверил свой датчик. Аккумулятор заряжен на сорок процентов. Организм шпарит на девяноста восьми и шести.
– Повернись.
– Че?
Я перехватил ее, как мешок с мукой, отсоединил у нее на спине дохлую батарею, потом, извернувшись, отцепил свою и поменял их местами.
– Ты чего делаешь?
– Ничего. Прижмись ко мне, – сказал я, думая, можно ли быть несчастнее.
Через три часа я понял, что можно.
Я трясся так, что боялся, выбью Пигалице зубы. Выл ветер, падал снег, но, несмотря на вьюгу, температура у девчонки слегка поднялась.
Над нами замаячил фонарик Вайра.
– Хайя, молодцы! Не хотите ли холодного пивка?
– Шли бы вы, господин Вайр.
– Слушаюсь, мэм. – Он скосился на нее. – А чего это вдруг мы такие бойкие?
Он нацепил на нее считыватель, глянул на приборы, встряхнул их, глянул еще раз, поднял брови на нее, потом на меня.
– Ну-ка, сколько будет трижды два?
Она встретила его взгляд.
– Шесть.
Вайр проверил меня.
– Ну и ну, Уондер, чем же ты тут занимался? Батареи высосаны досуха, температура тела падает. Будет трудно, но, думаю, до конца досидишь. И Пигалица тоже. Поздравляю обоих.
Он подождал, почесав лицо через шерстяную маску.
– Уондер, выйди-ка, пожалуйста, из окопа. Надо поговорить.
Я вылез. Он махнул мне рукой, отзывая в сторону.
Черт! Черт, черт и черт! Ну почему я всегда попадаюсь? Вот Мецгеру все сходит с рук.
Вайр повернулся ко мне. Порывы снега застилали наш окоп. Вайру приходилось кричать.
– Ты менялся батареями с Пигалицей?
Вспомнился судья Марч и его «Если правдой воли не добиться, ври напропалую».
– Никак нет, господин Вайр!
– Не смей ее выгораживать! Менялся или нет, отвечай!
– Никак нет, господин Вайр!
Он насупился, смахнул снег носком ботинка.
– Если она и в бою будет так тратить энергию, от нее толка никакого. Погибнет девчонка. Хуже того, поставит под удар своих товарищей и миссию в целом. Проба на холодовую выносливость – серьезное испытание.
– Фигня это, а не испытание. Когда прибудут вечные батареи…
– Если прибудут! Если прибудут, то пробу, может, и отменят, а Пигалицу восстановят в войсках.
– Вы прекрасно знаете: те, кого исключают, не возвращаются.
Он отвернулся.
– Не нам с тобой решать, кто остается, а кто нет. Я понимаю: вы с ней друзья, и я не говорю, что вы ни на что не годны и лучше бы мне оказаться на вашем месте.
Да, уж он бы точно хотел оказаться на нашем месте. Морские пехотинцы тренируются всю жизнь, надеясь попасть в операцию типа высадки на Ганимед. Они лучшие из лучших. Только вот Вайру и другим не повезло: у них были живые родственники, а политиканы тем временем утащили операцию у них из-под носа и отдали желторотым сиротам, вроде нас с Пигалицей. Судьба-злодейка.
– Так уж вышло, – ответил я. – Теперь Пигалица – член моей семьи. И она хочет остаться.
Он кивнул.
– Ага. Значит, ты уже дорос до понимания, что на войне мы сражаемся не за честь и славу, а за солдат рядом с нами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29