Тем временем «Надежда» продолжала крутиться вокруг своей оси, двигаясь по орбите, и корабли наши болтались за ее корпусом, вызывая повальную эпидемию морской болезни.
Пух напевала нам из кабины песенки из старых фильмов. Ари на противоположной скамейке закатил глаза.
– Я готов терпеть запах блевоты, но кто-нибудь, выключите ее, пожалуйста!
Наконец воздушный шлюз закрылся, свет потускнел и сменился красным, чтобы нам привыкнуть к темноте. Пух перестала петь и объявила, как она счастлива, что мы воспользовались услугами ее авиакомпании. А потом сказала, что после приземления мы закончим самую безопасную часть нашего путешествия.
Нам предстояло пролететь сотню миль в старых жестянках, а потом сесть на скорости в двести узлов. Но мы понимали: Пух права.
Громкоговорители трещат, а затем произносят: «По моей команде начать отсчет к высадке… Начали!».

31

Корабль устремился к Ганимеду, ускорение придавило меня к Пигалице. Поначалу просто казалось, что мы спускаемся на скоростном лифте. Потом мы вошли в атмосферу.
Толчок едва не припечатал меня к потолку – спасибо ремням безопасности. Корпус корабля заскрипел: давление, распиравшее его прежде изнутри, теперь оказалось меньше давления снаружи. Искусственная атмосфера Ганимеда сжала наше судно.
– Температура обшивки восемьсот пятьдесят по Фаренгейту, – невозмутимо сообщила Пух. – Хорошо идем.
При трехстах пятидесяти уже печенья пекут.
Тряска кидала нас о борт и друг о друга. Пигалица пыхтела, как чихуахуа во время случки.
– Наши корабли проверяли на прочность на Земле, правда ведь?
– Конечно.
Вот только никто не проверял их после двухлетнего путешествия через космос, где температура почти абсолютный ноль.
– Температура обшивки тысяча градусов.
После этого Пух перестала держать нас в курсе, и слышны были только рев воздуха за бортом и лязг винтовок. Пигалица уставилась на меня распахнутыми от ужаса глазами. А у меня самого сердце выпрыгивало из груди.
– Успокойся, все путем, – сказал я ей.
Черта с два. Если она опять вытащит свои четки, я тоже стану молиться.
Нашим единственным окном был толстенный иллюминатор аварийного люка. За ним колыхались языки пламени – горело керамическое покрытие корабля. Так, вроде бы, и должно быть. Наверное.
Я перевел взгляд на Вайра, закаленного морпеха, заменившего Орда на посту старшины дивизии. В то время как все кругом дружно клали в штаны, Вайр сидел расслабленный, с закрытыми глазами, покачиваясь в такт трясущемуся корпусу и сберегая силы на то время, когда они понадобятся. Он опытный вояка, он-то уж точно выживет – а вот мы?
Наши головы стучали о борт корабля. Какую вибрацию, какое трение перенесет корабль, никто толком не знал. Температура на носу выросла до тысячи градусов, когда Пух прервала свой увлекательный репортаж. Ожидалось не больше тысячи трехсот. От вибрации корабль так жалобно скрипел и дико трясся, что мне казалось, я вижу, как он прогибается, как расходятся швы. Нам оставалось жить секунды – не больше.
Перед нами, объятый пламенем, летел корабль с техникой; позади – восемнадцать кораблей с тысячами солдат.
Я зажмурился и прислушался к сердцебиению, пока мои позвонки колотились друг о друга. Я насчитал восемьдесят ударов. Мы еще не умерли.
Бум!
На сей раз тряхнуло иначе. Сильней, но не так резко, что ли.
– Свежие новости от бортового компьютера для заднего ряда, – ожил громкоговоритель. – Температура обшивки девятьсот градусов и продолжает падать. Скорость меньше тысячи узлов. Начинаем плавно парить.
– Ну вот, – подмигнул я Пигалице. – Я же тебе говорил.
– Да ну тебя. – Она все еще перебирала четки.
Полет превратился во что-то приемлемое, в нечто вроде прыжка с парашютом в грозу. Через пять минут снова раздался голос Пух:
– Дамы и господа, мы приближаемся к Ганимеду. Местное время: пол-темного, температура аж десять градусов ниже нуля.
Никто не засмеялся.
В следующий раз ее голос звучал взволнованнее.
– Мы летим на высоте двадцать пять миль, в двухстах милях от зоны высадки. Расчетное время прибытия – через семь минут. Пока Ганимед выглядит точь-в-точь как на голограмме. Мы тут чуть-чуть заняты, так что на время прощаюсь. Наша скорость малек выше запланированной.
Пух – королева приуменьшений. Я только раз слышал от нее слово «малек» – когда взмокшая после бурной ночи она ловила ртом воздух, распластанная по кровати, как медуза на берегу. «Я малек притомилась, Джейсон», – выдохнула она тогда. Мои волосы зашевелились.
Я поправил снаряжение на поясе, проверил в карманах магазины с патронами, убедился, что винтовка на предохранителе, и пробежал глазами по прикрепленному к полу пулемету. Потом повернулся к Пигалице, и мы осмотрели друг друга. Вокруг залязгал металл: остальные поступали так же.
– Минута до посадки.
Бам!
Тряхнуло несильно – это корабль выпустил лыжи. Инженеры сказали, что шасси на застывшей лаве слишком непредсказуемы, поэтому лыжи наших кораблей – первое творение человеческих рук, которое коснется Ганимеда.
Защитные костюмы предохранят нас от шрапнели и пуль, напалма, радиации, ядовитых веществ и микроорганизмов. Мы могли дышать сколь угодно долго, переносить температуру до тридцати ниже нуля и видеть в темноте. У каждого было по автоматической винтовке с технической скорострельностью восемьсот выстрелов в минуту и две тысячи патронов, дюжины гранат, а плазмы, атропина и заживляющих повязок – больше, чем в больнице. Любая пара солдат была опасней целого взвода времен Корейской войны. Командиры держали с нами радиосвязь и видели положение любого солдата на приборах спутниковой навигации (только сегодня «Надежда» выпустила на орбиту Ганимеда сеть спутников). Наши лазерные целеуказатели позволят «Надежде» швырять с орбиты с точностью до метра что попало – от однотонных бомбочек до исполинских махин.
Мы были готовы ко всему…
…Кроме того, что нас ждало.

32

– Двадцать секунд до посадки.
Корабль должен был коснуться поверхности Ганимеда на скорости двести миль в час и потом, как по катку, проехать четыре мили, пока не остановится.
Если слизни нас ждут, то они должны вот-вот открыть огонь, который только усилится по приземлении.
Бум!
Что это? Удар лыж по земле или выстрел слизня?
Бум-бум-бум.
Не, все нормально – садимся. Вот уже катимся.
Следующий удар с такой силой кинул на меня Пигалицу, что казалось, она сломала мои ребра. Снаряжение вырвалось из креплений и полетело в сторону передней переборки.
Напротив меня, все еще расслабленный перед боем, сидел Вайр. Сорвавшаяся с места винтовка прошла через висок морпеха, как зубочистка через маслину. Опыт его не спас.
– О, господи! – закричал сосед Вайра, которому упала на колени окровавленная голова старшины. – Господи боже!
Мы остановились. Свет погас. Я даже успел подумать, что потерял сознание, но потом кто-то выругался.
Что-то капало в темноте. Кого-то громко стошнило.
Бух-бух-бух!
Сработали взрывные болты вдоль верхней обшивки, и фюзеляж распался, как гороховый стручок. Над нами сияло оранжевое небо Ганимеда.
Я опустил на глаза прибор ночного видения. Расколотый надвое корабль лежал в серой пыли.
– Шевелись, шевелись! Наружу из гроба!
Я все еще озирался, а рука рефлекторно ударила по пряжке на груди. Я повернулся помочь Пигалице, но она уже сама отстегнулась и высвобождала пулемет из креплений на полу.
Вокруг нас солдаты топали по Ганимеду. Да-да, топали – в отличие от Луны, здесь есть атмосфера, которая проводит звук. В остальном, впрочем, Ганимед был таким же холодным и негостеприимным.
Мы с Пигалицей отбежали на пятьдесят метров от корабля и плюхнулись на пузо между другими пехотинцами, создавая защитный периметр. Щелкали затворы, драли глотку командиры, выравнивающие ряды.
Потом с оглушающим грохотом над нами пронесся третий десантный корабль и за футбольное поле от нас врезался в гору, сложившись в гармошку. Он не взорвался. Конечно, нет – в здешнем воздухе ведь только два процента кислорода.
На мгновение корабль застыл, будто воткнутый в камень, потом покачнулся, свалился с горы и откатился на пятьдесят ярдов от нашего периметра.
Гора? Откуда здесь взяться горе?
Я приподнялся и огляделся вокруг. Вместо обещанной равнины мы лежали у подножия горы в центре кратера. Наш корабль зарылся носом под камни. Позади тянулись мили ровной поверхности. Из-за края кратера выглядывал огромный красный Юпитер.
Мы на мили просчитались с зоной высадки и врезались в единственную преграду посреди площадки размером с Лос-Анджелес. Кораблю номер три досталось еще хуже. А самого первого корабля нигде не было видно. Что, черт возьми, натворила Пух?
Пух!
Она осталась в кабине! На носу, под камнями!
С обеих сторон громыхали корабли, скользили по камням и врезались носами в гору, которая должна была стать нашим убежищем. Эхом отражались выстрелы взрывных болтов, солдаты высыпались из корабля, как мы до них, и достраивали наш периметр.
Через пыль и суетившихся фельдшеров я всматривался в искореженные останки нашего корабля. Никакого движения.
Я проверил пулеметную ленту, убедился, что коробка со следующей лентой стоит наготове, и сказал Пигалице:
– Я назад к кораблю.
– Тебе никто не разрешал.
– Там Пух.
– Это дезертирство!
– Пятьдесят метров всего.
Я поднялся, скидывая на ходу рюкзак, и побежал, пригибаясь от огня противника. Только не было никакого огня. Ганимед был пуст, как и положено безжизненной космической глыбе.
Ближе к горе медики копошились у остатков корабля номер три. Электропила с недовольным визгом вонзалась в металл.
– Сюда, сюда! – замахал я им.
Искореженный фюзеляж перекрывал вход в кабину.
– Пух?
Тишина.
Я вскарабкался на камни над самой кабиной. На крыше корабля, погребенный под булыжниками, должен быть аварийный выход. Казалось, я часами раскидывал камни, пока не показалась красная надпись: «Открывать здесь».
Впрочем, удар и так его открыл.
– Пух! – крикнул я.
Молчание.
По животу разлился холод. Мне нужно, просто жизненно необходимо было спуститься в темную кабину, но меня мучил страх от того, что могу увидеть. Я нагнулся, всматриваясь внутрь, но там была только темнота.
Я тряхнул головой, опустив на глаза прибор ночного видения, и выждал четыре удара сердца, пока он заработает.
Люк открывался несколько справа, над креслом второго пилота. Только винты в полу подсказывали, где стояло кресло. Я повернул голову: пилот вместе с креслом припечатался к стеклу, превратившись в кровавое месиво. Этого можно даже не проверять.
Я не мог заставить себя посмотреть на Пух. Я закрыл глаза, набрал полную грудь воздуха и повернулся.
Ее кресло удержалось на полу. Пух висела на ремнях, обмякшая, неподвижная, будто спала.
– Пух?
Она не шелохнулась.
Я стянул рукавицу, расстегнул ее комбинезон и прижал пальцы к шее, проверяя пульс. Только в проверке не было никакой нужды. В таком холодном теле сердце биться не станет.
А ведь я знал, знал с полной уверенностью, что погибну я. Пух не могла умереть. Не могла.
– Эй, там есть кто живой?
Никого. Никого из нас троих.
Чьи-то руки оттащили меня от нее.
– Не мешай работать, парень!
Чуть позже, когда я сидел в пыли, обхватив колени, ее положили рядом со мной.
– Сломана шея, – докладывал кто-то. – Она ничего не почувствовала.
Прямо как я. Совершенно ничего.
– А с этим что?
– Не знаю. Двинутый какой-то.
– Эй ты, солдат! – Кто-то хлопнул мне по плечу.
Позади меня стоял сержант из другого взвода.
– А ну подъем!
– Погодите, дайте ему время – они были вместе!
Голос Пигалицы.
– Нет у нас времени! А если он сейчас же не встанет, то отправится следом!
Пигалица подняла меня на ноги. Рядом с ней торчал Ари.
– Сержант прав, Джейсон.
Вокруг неровными рядами лежали раненые, суетились медики. Многим просто наклеивали на шлем букву «М». Морфин. Больше помочь нечем.
Двое санитаров опустили носилки рядом с нами. Ноги раненого были зафиксированы пневматическими шинами. Его синяя форма отличалась от формы Пух только нашивкой «Третий десантный корабль». Тот самый корабль, который пролетел над нами и врезался в гору.
– Не знаю, как у нее это вышло, – проговорил пилот, окинув нас туманным от наркотиков взглядом. – Тот корабль, который первым опустился… Он вообще исчез.
– Джиб сейчас летает над зоной высадки, – зашептал мне на ухо Ари. – Застывшая лава, на которую мы рассчитывали сесть, оказалась не лавой вовсе, а вулканическим пеплом. Корабль провалился, как кирпич.
– Кто-нибудь выжил?
– Магнетометр Джиба показывает, что корабль упал на двести футов вниз.
Ганимед уже заживо похоронил четырехсот солдат.
– Она увидела, как корабль ушел под землю, – продолжал бормотать пилот, – перелетела яму и села прямо у горы. И знала ведь, что нос не выдержит – но это давало шанс солдатам.
Пилот тряхнул головой.
– Я пытался идти за ней следом. Только никто не летает, как Пух.
Летала.
Я осмотрелся. На милю у подножия горы валялись шестнадцать кораблей со смятыми носами, вокруг которых окапывались солдаты и лежали раненые.
Остальные пилоты за лишние секунды успели среагировать, последовали примеру Пух и погибли, спасая солдат. В мгновение ока она обменяла свою жизнь на тысячи других.
А Пух еще говорила, что это я совершу какую-нибудь благородную глупость и умру. Я смотрел на нее через слезы, заливавшие очки ночного видения.
Пигалица взяла меня за руку, всмотрелась в глаза.
– Надо похоронить ее до заката. У мусульман так положено.
Вроде бы мы высадились на рассвете. Говардовы астрометеорологи предсказывали, что ночью из-за охлаждения и сжатия атмосферы на спокойном Ганимеде начнутся ураганы.
Гонимая ветром пыль уже окружала нас, когда мы положили на могилу Пух последний камень. Пигалица пробормотала арабские слова и оставила белую розу, которую Мецгер дал ей на прощание. Ари молился на иврите. Я рыдал.
Похороны Присциллы Харт были последними, которые я посетил на Ганимеде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29