— Мы никогда не допустим, чтобы такое случилось с Германией! — воскликнул он и добавил, пристально всмотревшись в лицо Гиммлера: — Я вижу по вашим глазам, что у вас есть еще одна теория, герр рейхсфюрер.
— Да, мой фюрер.
— Давайте выслушаем и ее.
— Фогель верит в истинность той информации, которую представляет вам. Но, к сожалению, он почерпнул ее из отравленного источника.
На лице Гитлера вновь появилось заинтересованное выражение.
— Продолжайте, герр рейхсфюрер.
— Мой фюрер, я всегда откровенно говорил вам о своем отношении к адмиралу Канарису. Я убежден в том, что он предатель. Я знаю, что у него были контакты с британскими и американскими агентами. Если мои подозрения насчет адмирала верны, то не будет ли логичным предположить, что он выдал противнику немецкие сети в Великобритании? И столь же логичным будет предположение, что информация, поступающая от агентуры Канариса в Англии, недостоверна? Что, если капитан Фогель сначала действительно обнаружил правду, а адмирал Канарис заставил его замолчать, чтобы тем самым защитить себя?
Гитлер снова беспокойно забегал по комнате.
— Как всегда, блестяще, герр рейхсфюрер. Вы единственный человек, которому я могу доверять.
— Не забывайте, мой фюрер, что ложь — это та же правда, только наоборот. Поднесите ложь к зеркалу, и увидите в стекле чистую правду.
— У вас есть план. Я определенно вижу это.
— Да, мой фюрер. И Курт Фогель — это ключ. Фогель может раскрыть для нас тайну вторжения и одновременно добыть доказательства предательства Канариса.
— Фогель произвел на меня впечатление очень неглупого человека.
— До войны его считали одним из самых многообещающих молодых юристов Германии. Но напоминаю: его привлек к работе лично Канарис. Поэтому у меня имеются серьезные сомнения в его лояльности. С ним необходимо будет очень тщательно поработать.
— Это ведь ваша специальность, не так ли, герр рейхсфюрер?
Гиммлер улыбнулся своей улыбкой мертвеца.
— Да, мой фюрер.
* * *
Когда Фогель подъехал, в доме было темно. Из-за сильнейшего снегопада поездка вместо двух часов заняла четыре. Он вышел из задней двери автомобиля и вынул из багажника свой скромный багаж. Водителя он отправил в деревенскую гостиницу, где был заранее заказан номер. Труда стояла в открытой двери, обхватив себя руками, чтобы не замерзнуть. Она выглядела до нелепого здоровой — бледная кожа порозовела от холода, каштановые волосы выгорели на горном солнце. Она надела толстый лыжный свитер, шерстяные брюки и горные ботинки. Фогель успел заметить, что, несмотря на довольно легкую одежду, она отлично себя чувствует на морозе. Когда же он обнял жену, она воскликнула:
— Мой бог! Курт Фогель, от тебя остались только кожа да кости. Неужели в Берлине так плохо?
Все уже улеглись и успели уснуть. Девочки спали в одной комнате наверху. Пока Труда собирала ему обед, Фогель пошел взглянуть на них. В комнате было холодно. Николь забралась в постель к Лизбет. В темноте он не смог различить, где кто из них. Он стоял и слушал их дыхание, обонял запахи — их дыхания, их волос, их мыла, их теплых тел, наспанного белья. Гертруде это всегда казалось странным, но их запах умилял его больше всего.
Внизу его ждала тарелка с едой и стакан вина. Труда поела, не дождавшись его, часа два назад, и поэтому просто сидела рядом с ним и без умолку говорила, пока он жадно ел вкуснейшую свинину с картофелем. Он сам не знал, что настолько проголодался. Когда он очистил тарелку, Труда положила ему еще одну порцию; на сей раз Фогель заставил себя есть медленнее.
Труда говорила о своих родителях, девочках, о том, как подразделение вермахта приехало в деревню и забрало всех остававшихся мужчин и школьников, и о том, насколько она благодарна Богу за то, что он дал им двух дочерей, а не сыновей. Она не задавала никаких вопросов о его поездке, а он ничего не рассказывал.
Когда он закончил есть, Труда убрала тарелки. Она сварила суррогатный кофе и только подошла к плите, чтобы налить мужу чашку, как в дверь очень тихо постучали. Гертруда подошла к двери, открыла ее и, не веря своим глазам, уставилась на одетую во все черное мужскую фигуру, стоявшую перед нею.
— О, мой бог, — чуть слышно пробормотала она. Чашка и блюдце выпали из ее внезапно ослабевших рук; по полу разлетелись осколки.
— Я до сих пор не могу поверить, что в этом доме на самом деле побывал Генрих Гиммлер. — Гертруда произнесла эти слова негромко, как будто разговаривала сама с собой. Она стояла перед чуть теплившемся огнем камина в их спальне, прямая, как шомпол, скрестив руки на груди. В тусклом свете Фогель видел, что она дрожала всем телом, а ее лицо было покрыто испариной. — В первый момент после того, как я увидела его лицо, я решила, что мне это снится. Потом я подумала, что нас всех сейчас арестуют. И только потом до меня дошло: Генрих Гиммлер явился в дом моих родителей, потому что ему нужно было поговорить с моим мужем.
Она отвернулась от огня и посмотрела на Фогеля.
— Что происходит, Курт? Скажи мне, что ты не работаешь на него. Скажи мне, что ты не один из прихвостней Гиммлера. Скажите мне это, пусть даже тебе придется солгать.
— Я не работаю на Генриха Гиммлера.
— А кто был тот, второй человек?
— Его зовут Вальтер Шелленберг.
— Чем он занимается?
Фогель рассказал.
— А чем занимаешься ты? Только не говори мне, что ты просто личный юрисконсульт Канариса.
— До войны я занимался поиском людей особого сорта. Я обучал их и отправлял в Англию, чтобы они вели там разведку.
Гертруда восприняла эту фразу с таким видом, как будто в глубине души давно подозревала правду.
— Почему же ты не сказал мне об этом раньше?
— Мне запрещено говорить об этом кому бы то ни было, даже тебе. Я обманывал тебя, чтобы защитить. Никакой другой причины у меня не было.
— А где же ты был сегодня?
Продолжать лгать было бесполезно.
— Я был в Берхтесгадене и лично докладывал фюреру.
— Боже всемогущий, — пробормотала Гертруда, качая головой. — О чем еще ты мне лгал, Курт Фогель?
— Я не лгал тебе ни о чем, кроме моей работы.
По выражению ее лица он понял, что она не поверила ему.
— Генрих Гиммлер, в этом доме! Что с тобой случилось, Курт? Ты же мог стать великим юристом. Ты должен был сделаться преемником Германа Хеллера, возможно, даже заседал бы в Верховном суде. Ты же всегда почитал закон.
— В Германии нет никакого закона, Труда. Есть только Гитлер.
— Что хотел Гиммлер? Почему он приехал сюда так поздно ночью?
— Он хочет, чтобы я помог ему убить моего друга.
— Я надеюсь, ты сказал, что не станешь помогать ему. Фогель взглянул ей в лицо.
— Если я откажусь помогать ему, он убьет меня. А потом он убьет тебя и убьет девочек. Он убьет нас всех, Труда.

Часть четвертая
Глава 43
Лондон, февраль 1944
— Все так же, как и прежде, Альфред. Она три часа без толку водила наблюдателей по городу, а потом возвратилась домой.
— Ерунда, Гарри. Она выходит в город, чтобы встретиться с другим агентом или заложить где-то тайник.
— Если она это и сделала, то мы снова прошляпили.
— Проклятье! — Вайкери прикурил новую сигарету от окурка. Он испытывал к себе страшное отвращение. Курить сигареты было само по себе презренным занятием. А уж прикуривать одну от другой — это просто никуда не годилось. Но непрерывное курение позволяло хоть чуть-чуть ослабить напряжение, которое он испытывал. Операция «Литавры» продолжалась уже третью неделю. Он позволил Кэтрин Блэйк сфотографировать четыре набора документов. Четыре раза она заставляла наблюдателей совершать долгие прогулки по Лондону. И четыре раза им не удавалось увидеть, как и когда она передает свои материалы. Вайкери чувствовал невыносимое раздражение. Чем дольше они будут продолжать в том же духе, тем больше будет возможность ошибки. Наблюдатели совершенно вымотались, а Питер Джордан был готов взбунтоваться.
— Возможно, мы все это время идем по неверному пути, — задумчиво произнес Вайкери.
— Что вы имеете в виду?
— Мы ходим за нею в надежде, что нам удастся заметить момент передачи. А что, если мы изменим тактику и будем искать агента, который принимает груз?
— Но каким образом? Мы же не знаем, кто он такой и как выглядит.
— Пожалуй, мы можем это узнать. Каждый раз, когда Кэтрин выходит на улицу, мы отправляемся вместе с нею.
Вместе с остальными всегда ходит Джинджер Брэдшоу. Он уже сделал чертову прорву снимков. На некоторых из них обязательно должен оказаться наш человек.
— Действительно, это возможно. И, конечно, стоит попробовать.
Гарри возвратился через десять минут с пачкой фотографий, высотой не менее фута.
— Ровно сто пятьдесят фотографий, Альфред.
Вайкери сел за стол и надел свои очки со стеклами в форме полумесяцев. Он брал фотографии по одной и рассматривал лица, одежду, расположение людей — все. Фотографическая память, которую Вайкери, в зависимости от настроения, считал то даром, то проклятием, позволяла ему сохранять каждый снимок в памяти и переходить к следующему. Гарри пил чай и время от времени тихонько прохаживался по комнате.
Два часа спустя Вайкери решил, что ему удалось добиться успеха.
— Взгляните-ка, Гарри, этот снимок сделан на Лестер-сквер. А этот возле станции метро «Истон». Одно и то же лицо. Может быть совпадение, могут быть два похожих человека. Но я очень сомневаюсь в этом.
— Будь я проклят, вы правы! — Гарри внимательно изучал человека, запечатленного на фотографиях: невысокий, темноволосый, с квадратными плечами и в простой одежде. В его внешности не было ничего такого, что могло бы привлечь внимание, — идеальная кандидатура для зачисления в группу наблюдателей.
Вайкери собрал оставшиеся фотографии и разделил их пополам.
— Давайте искать его, Гарри. Только его и никого другого.
Еще через полчаса Гарри отыскал его на фотографии, сделанной на Трафальгар-сквер. Этот снимок оказался удачнее всех остальных.
— Ему нужно кодовое имя, — сказал Вайкери.
— Он выглядит точь-в-точь как Рудольф.
— Отлично, — отозвался Вайкери. — Вот и будет Рудольфом.
Глава 44
Хэмптон-сэндс, Норфолк
В этот самый момент Хорст Нойманн ехал на велосипеде от дома Догерти в направлении деревни. На нем был толстый, грубой вязки свитер с высоким воротом, полупальто и брюки, заправленные в ботинки-веллингтоны. Стоял ясный солнечный день. Сильный северный ветер гнал по ярко-синему небу стада пухлых белых кучевых облаков. Их тени проносились по лугам, по склонам холмов и исчезали на морском берегу. Это, вероятно, был последний погожий день, на смену которому опять должны были надолго прийти ледяной дождь и пронизывающий холод. Синоптики предсказывали резкое ухудшение погоды на всем Восточном побережье страны, начиная с середины завтрашнего дня и на несколько дней вперед. Нойманну хотелось выйти из дома на несколько часов, пока представилась такая возможность. Ему было необходимо подумать. Ветер налетал резкими порывами, и удержать велосипед на неровной тропинке между глубокими разбитыми колеями было почти невозможно. Нойманн нагнул голову, посильнее налег на педали и оглянулся через плечо. Догерти отказался от борьбы. Он слез с велосипеда и с мрачным видом вел его по тропе.
Нойманн сделал вид, что не заметил этого, и продолжил кросс дальше, в сторону деревни. Он склонился пониже к рулю, растопырил локти и, тяжело налегая на педали, въехал на невысокий холм, откуда уже без всяких усилий покатил вниз. За минувшую ночь истоптанная земля крепко замерзла, и велосипед так подпрыгивал на глубоких рытвинах, что Нойманн боялся, как бы не сломался передний обод. Ветер стих. Впереди показалась деревня. Нойманн преодолел мост, перекинутый через протоку, остановился на противоположной стороне, положил велосипед в высокую траву у дороги, сел рядом с ним и запрокинул голову, чтобы солнце светило в лицо. Оно заметно грело, хотя воздух все равно оставался холодным. Наверху без криков кружила эскадрилья чаек. Нойманн закрыл глаза и прислушался к шуму морского прибоя. Ему в голову вдруг пришла совершенно абсурдная мысль: когда придет время уехать отсюда, он будет скучать по этой жалкой деревушке.
Открыв глаза, он увидел Догерти на вершине холма. Догерти снял кепку, вытер пот со лба и помахал ему.
— Не торопитесь, Шон, — крикнул ему Нойманн и указал на солнце, чтобы его спутник понял, что он развалился здесь, просто чтобы отдохнуть. Догерти забрался на велосипед и, не крутя педали, съехал вниз.
Нойманн некоторое время смотрел на приближавшегося Догерти, а потом повернулся к морю. Его серьезно беспокоила радиограмма, которую он получил от Фогеля сегодня утром перед рассветом. Ему не хотелось думать о ней, но он не мог ничего с собой поделать. Гамбургский радист передал кодовую фразу, которая означала приказ Нойманну провести действия по проверке отсутствия слежки за Кэтрин Блэйк в Лондоне. Суть этих действий состояла в том, что ему предстояло ходить следом за Кэтрин, чтобы удостовериться в том, что за ней нет иного «хвоста», кроме него. У этого приказа могло быть несколько подтекстов. Он мог означать, что Фогель всего-навсего хотел дополнительно удостовериться в том, что информация, добытая Кэтрин, была достоверной. За ним могло также скрываться подозрение в том, что ее засекла другая сторона. Если это так, то Нойманн мог оказаться в чрезвычайно опасном положении. Устроив слежку за Кэтрин одновременно с МИ-5, он мог очутиться бок о бок с агентами британской контрразведки, которые также обучены ведению слежки и контрслежки. То есть ему предстояло направиться прямиком в капкан. «Проклятье! — подумал он. — В какие же игры Фогель играет на сей раз?»
А если она и впрямь находится под наблюдением противной стороны? В этом случае у Нойманна было два варианта поведения. При наличии возможности он должен был связаться с Фогелем по радио и попросить разрешения на вывоз Кэтрин Блэйк из Англии. Если же времени на это не останется... Что ж, у него имелось разрешение Фогеля на действия по собственному усмотрению.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83