Он представил себе, что видит перед собой спину только одного соперника и разделяющий их промежуток сокращается мучительно медленно. До финишной черты оставалось только пятьдесят ярдов. Ее роль играл большой комок водорослей, выброшенный на берег приливом, но в воображении Нойманна это был самый настоящий финишный створ с ленточкой, с мужчинами в белых пиджаках с секундомерами в руках, с олимпийским знаменем, колышущемся над стадионом, повинуясь легкому ветерку. Он с невероятной силой ударял ногами в твердый песок; вот он, подавшись всем телом вперед, пронесся мимо кучи водорослей, пробежал еще несколько шагов, останавливаясь, и согнулся, упер руки в колени, пытаясь отдышаться.
Это была дурацкая игра — игра, в которую он играл сам с собой еще с детских лет, но она отлично служила и вполне практическим целям. Он доказал себе, что снова набрал нормальную физическую форму. Потребовалось много месяцев, чтобы оправиться после жестокого избиения эсэсовцами, после которого он лишь чудом выжил, но, в конце концов, это произошло. Он чувствовал, что теперь физически готов ко всему, что может с ним случиться. Нойманн с минуту шел шагом, а потом перешел на легкий бег трусцой. Именно тогда он и заметил Дженни Колвилл, смотревшую на него с вершины соседней дюны.
* * *
Увидев, что Дженни направляется к нему, Нойманн улыбнулся ей. Она сейчас выглядела более привлекательной, чем показалась ему при первой встрече: широкий подвижный рот, большие синие глаза, бледные обычно щеки раскраснелись от утреннего холода. На ней был толстый шерстяной свитер, брюки, небрежно заправленные в высокие ботинки-веллингтоны, прорезиненный плащ и шерстяная кепка на голове. У нее за спиной, в чахлом сосновом лесу, росшем на дюнах, Нойманн разглядел белый дым погашенного костра. Дженни подошла поближе. У нее был усталый вид, а одежда выглядела так, будто она спала в ней. Но, несмотря на это, ее ответная улыбка была полна очарования. Она стояла, подбоченясь, и с интересом рассматривала Нойманна.
— Очень впечатляет, мистер Портер, — сказала она. Нойманн все еще не без труда понимал ее речь с сильным певучим норфолкским акцентом. — Если бы я не знала, что вы тут отдыхаете, то подумала бы, что вы тренируетесь к каким-то соревнованиям.
— От старых привычек трудно отказываться. Кроме того, это полезно для тела и души. Тебе стоит как-нибудь попробовать самой. Ты быстро избавишься от пары имеющихся у тебя лишних фунтов.
— Да что вы говорите! — Она игриво толкнула его в плечо. — Я и без того слишком тощая. Все мальчишки в деревне так говорят. Им нравится Элеонор Каррик, потому что у нее большие... Ну, вы понимаете, о чем я. Она ходит с мальчишками на пляж, они дают ей деньги, и она разрешает им расстегивать ее блузку.
— Я видел ее вчера в деревне, — ответил Нойманн. — Она просто жирная корова. Ты вдвое красивее, чем Элеонор Каррик.
— Вы серьезно так думаете?
— Совершенно серьезно. — Нойманн с силой потер свои предплечья и подрыгал ногами. — Но мне нужно походить, иначе все мышцы у меня станут жесткими, как доски.
— Хотите, я составлю вам компанию?
Нойманн кивнул. Это была неправда, но Нойманн не видел никакого вреда в том, чтобы немного погулять в ее обществе. Дженни Колвилл, совершенно определенно, втюрилась в него со всей силой первой школьной влюбленности. Она выдумывала всяческие предлоги для того, чтобы каждый день приходить к Догерти, и ни разу даже не сделала вид, что хочет отказаться от приглашений Мэри остаться на чай или ужин. Нойманн старался оказывать Дженни некоторое внимание и тщательно избегал ситуаций, при которых он мог бы остаться с нею один на один. До сих пор ему это удавалось. Надо было попробовать с толком использовать этот разговор — выяснить, достаточно ли убедительна его легенда и насколько хорошо она воспринята в деревне. Некоторое время они шли молча. Дженни смотрела в море, а Нойманн подобрал горстку камешков и кидал их в волны.
— Ничего, если я поговорю о войне? — осведомилась Дженни.
— Конечно.
— Ваши раны... Они были очень серьезными?
— Достаточно серьезными для того, чтобы меня отправили домой с билетом в один конец.
— А куда вас ранило?
— В голову. Когда-нибудь, когда мы будем знакомы получше, я подниму волосы и покажу шрамы.
Она взглянула ему в лицо и улыбнулась.
— Если по мне, так у вас прекрасная голова.
— И что ты хочешь этим сказать, Дженни Колвилл?
— Я хочу сказать, что вы красивый. И к тому же еще и умный. Это точно.
Ветер подхватил прядку волос Дженни и попытался прикрыть ей глаза. Она привычным взмахом руки заправила волосы под кепку.
— Я только не понимаю, что вы делаете в такой дыре, как Хэмптон-сэндс.
Значит, легенда, которую он сообщил о себе, вызывает у жителей деревни подозрения!
— Мне нужно было где-нибудь отдохнуть и окончательно прийти в себя. Догерти предложили мне приехать сюда и пожить у них, а я поймал их на слове.
— Почему же я не верю этой истории?
— Придется поверить, Дженни. Потому что это правда.
— Мой отец думает, что вы преступник или террорист. Он говорит, что Шон был членом ИРА.
— Дженни, ты сама можешь представить себе Шона Догерти боевиком Ирландской республиканской армии? Кроме того, у твоего отца есть свои собственные проблемы, и весьма серьезные.
Лицо Дженни сразу помрачнело. Она резко остановилась и повернулась к своему собеседнику.
— И что же вы имеете в виду?
Нойманн испугался, что зашел слишком далеко. Может быть, стоит на этом остановиться, попросить прощения за то, что он лезет не в свое дело, и побыстрее сменить тему? Но что-то подтолкнуло его к продолжению начатого разговора. Почему я не имею права говорить об этом? Он, конечно, знал ответ. Его собственный отчим был гнусным жестоким негодяем, никогда не задумывавшимся перед тем, как залепить пасынку звонкую оплеуху или сказать что-нибудь такое, отчего у мальчика выступали слезы на глазах. И он нисколько не сомневался в том, что Дженни Колвилл приходится выносить намного худшее обращение, нежели то, которое знал он. Ему хотелось сказать ей что-нибудь хорошее, позволяющее ей осознать, что жизнь не всегда бывает такой. Ему хотелось сказать ей, что она не одинока. Ему хотелось помочь ей.
— Я хочу сказать, что он слишком много пьет. — Нойманн поднял руку и ласково прикоснулся к ее щеке. — Я хочу сказать, что он плохо обращается с красивой, умной молодой девушкой, которая совершенно не заслужила такого обращения.
— Вы это серьезно? — спросила она.
— Что — это?
— То, что я красивая и умная. Мне никто никогда не говорил ничего подобного.
— Конечно, совершенно серьезно.
Она взяла его за руку. Некоторое время они шли молча.
— У вас есть девушка? — спросила она через некоторое время.
— Нет.
— Почему?
И в самом деле — почему? Война. Это был самый простой ответ. На самом же деле ему никогда не хватало времени на то, чтобы обзавестись девушкой. Его жизнь представляла собой сплошное одержимое стремление к разным целям: стремление избавиться от следов своего английского происхождения и сделаться хорошим немцем, стремление сделаться олимпийским чемпионом, стремление сделаться самым заслуженным десантником. Его последней любовницей была молодая крестьянка-француженка из деревни, рядом с которой находился их пост радиоперехвата. Она была нежна как раз в то время, когда Нойманну больше всего на свете была нужна нежность, и каждую ночь на протяжении месяца она тайно впускала его через черный ход своего дома и вела в свою комнату. Закрывая глаза, Нойманн иногда видел перед собой, как наяву, ее тело, озаренное дрожащим пламенем свечи, горевшей в ее спальне. Она пообещала целовать его голову каждую ночь, пока все раны не заживут. В конце концов Нойманн не вынес чувства вины за свое положение оккупанта и порвал с нею. Теперь он страшился за нее и за ту судьбу, которая может ждать ее после окончания войны.
— Ваше лицо на мгновение стало грустным, — сказала Дженни.
— Я подумал кое о чем.
— Я бы сказала, что вы подумали кое о ком. И, судя по выражению вашего лица, этот кто-то был женщиной.
— Ты очень проницательная девочка.
— Она была хорошенькая?
— Она была француженка. Очень красивая.
— Она разбила вам сердце?
— Можно сказать и так.
— Но это вы расстались с ней.
— Да, похоже, так оно и было.
— Почему?
— Потому что я слишком сильно любил ее.
— Я вас не понимаю.
— Когда-нибудь поймешь.
— А что вы сейчас хотите этим сказать?
— Я хочу сказать, что ты еще слишком молода, чтобы гулять по ночам с такими, как я. Мне пора заканчивать пробежку. По-моему, тебе стоит пойти домой и переодеться во что-нибудь чистое. У тебя такой вид, будто ты так и ночевала здесь, на берегу.
Они взглянули друг другу в глаза. Оба отлично знали, что так и было на самом деле. Дженни отвернулась, чтобы уйти, но тут же остановилась.
— Вы никогда не сделаете мне ничего плохого, ведь правда, Джеймс?
— Конечно, нет.
— Вы обещаете?
— Я обещаю.
Она шагнула вперед и неумело ткнулась губами в его губы. Потом повернулась и побежала прочь по песку. Нойманн покачал головой, постоял еще несколько секунд и тоже побежал по берегу, но в противоположном направлении.
Глава 29
Лондон
У Альфреда Вайкери было такое ощущение, словно он тонет в зыбучем песке. Чем сильнее он барахтался, тем глубже погружался. Как только он раскапывал какую-нибудь улику, нащупывал новую нить, оказывалось, что находка отбрасывает его еще дальше от цели, чем он был накануне. Он уже начинал сомневаться в том, что вообще способен ловить шпионов.
Причиной его отчаяния была пара расшифрованных немецких радиограмм, которые рано утром доставили ему из Блетчли-парка. В первой немецкий резидент в Великобритании просил Берлин начать регулярные действия по передаче материалов. Во второй, направленной из Гамбурга, очевидно, по просьбе этого самого резидента, содержалось приказание начать эти самые действия. Это было форменным бедствием. Немецкая операция, какую бы цель она ни преследовала, похоже, развивалась. Если резидент требовал прислать курьера, было логично предположить, что резидент что-то украл. И еще у Вайкери чуть не подкашивались ноги от мысли о том, что, если он все же поймает этих шпионов, это случится слишком поздно.
Над роскошной дверью кабинета Бутби сиял красный свет. Вайкери нажал кнопку звонка и подождал. Прошла минута, но красная лампа продолжала гореть. Это было так типично для Бутби: приказать срочно явиться, а потом заставить свою жертву ждать.
"Почему вы не рассказали всего этого прежде?
Как же, Альфред, старина? Я говорил... Я рассказал все это Бутби".
Вайкери снова нажал кнопку. Неужели могло быть так, что Бутби знал о существовании сети Фогеля и скрыл это от него? В этом не было ровно никакого смысла. Вайкери мог придумать только одно возможное объяснение. Бутби резко возражал против того, чтобы это дело поручили Вайкери, о чем совершенно откровенно дал понять с самого начала. Но неужели он мог активно противодействовать усилиям Вайкери? Вполне возможно. Если Вайкери не сможет добиться успехов в работе по этому делу, Бутби получит основание отстранить его и передать дело кому-нибудь другому, из тех, кому он доверяет — одному из кадровых офицеров, а не из этих презираемых им неизвестно откуда взявшихся новичков.
Наконец красный свет сменился зеленым. Вайкери проскользнул между тяжелыми створками, дав себе на ходу клятву не уходить, пока не удастся хоть что-нибудь прояснить.
Бутби восседал за своим столом.
— Что ж, Альфред, выкладывайте.
Вайкери сообщил Бутби о содержании двух перехваченных радиограмм и о своей теории насчет их значения. Бутби слушал, заметно волнуясь и ерзая на стуле.
— Помилуй бог! — бросил он. — Все, что касается этого дела, становится хуже с каждым днем.
«Еще один замечательный вклад в расследование с вашей стороны, сэр Бэзил», — прокомментировал про себя Вайкери.
— У нас наметился некоторый прогресс в отношении личности женщины-резидента. Карл Бекер идентифицировал ее как Анну фон Штайнер. Она родилась в лондонской больнице Ги на Рождество 1910 года. Ее отцом был Питер фон Штайнер, дипломат и богатый аристократ из Западной Пруссии. Ее матерью была англичанка по имени Дафна Харрисон. Семейство оставалось в Лондоне вплоть до начала Первой мировой войны, а потом переехало в Германию. Благодаря положению Штайнера Дафна Харрисон не была интернирована во время войны, как это случилось с большинством британских подданных. Она умерла от туберкулеза в 1918 году в поместье Штайнера в Западной Пруссии. После войны Штайнер вместе со своей дочерью переезжал от одного места службы к другому. В том числе в начале двадцатых они прожили непродолжительное время в Лондоне. Штайнер также работал в Риме и в Вашингтоне.
— Если судить по вашему рассказу, он вполне мог быть шпионом, — вставил Бутби. — Но продолжайте, Альфред.
— В 1937 году Анна Штайнер исчезла. Начиная с этого момента, мы можем исходить лишь из предположений. Вероятней всего, она прошла подготовку в абвере, прожила некоторое время в Нидерландах, чтобы создать образ Кристы Кунст, после чего легальным путем въехала в Англию. Между прочим, Анна Штайнер предположительно погибла в автокатастрофе неподалеку от Берлина в марте 1938 года. Вероятно, эту версию подготовил Фогель.
Бутби поднялся и прошелся по коридору.
— Все это очень интересно, Альфред, но хочу указать на один фактор, очень сильно подрывающий вашу теорию. Она базируется на информации, полученной вами от Карла Бекера. Бекер готов рассказать все, что угодно, в надежде сыскать наше расположение.
— У Бекера нет никакой причины лгать нам в этом деле, сэр Бэзил. Кроме того, рассказанная им история очень хорошо совпадает с теми немногочисленными фактами, которые нам точно известны.
— Альфред, я хочу сказать лишь одно: что я очень сомневаюсь в правдивости всего, о чем говорит этот человек.
— Значит, именно поэтому вы потратили на него так много времени в минувшем октябре? — сказал Вайкери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83