Бутылка этого магазинного эксклю
зива стояла рядом с невестиным прибором, и сидящая рядом родня от постор
онних поползновений бутылку эту оберегала.
Самое время здесь описать наряд Саломеи, что я и обещал сделать. Это было п
латье неведомого в этой дальней и глухой стороне фасона. Что-то похожее н
а коробку или какой-то растопыренный роброн осьмнадцатого века, пошитый
из бурого колючего букле. С какой уж заграничной картинки сдувают молод
ые оперные дивы эти фасоны Ц никому не известно. Все сначала примолкли, а
потом загудели, когда мы, шурша складками, вошли в дом и все увидели Саломе
ю. Женщина в таком наряде, совершенно не предназначенном для городских
Ц почти, по сути, сельских Ц окраин наряде, была похожа на клумбу, защище
нную от жадных ручонок колючей проволокой. Как подобраться, как подлезть
? Саломея явилась как вплывающий в незнакомую морскую бухту дредноут, в б
роне и стали, ощетинившийся во все стороны пушками. Я уж не говорю о космет
ике, об устрашающей Ц тогда этого было мало, Ц почти боевой раскраске гл
аз, бровей, ресниц. Тем не менее, окруженная блеском столичного шика и восх
ищением молодой части свадьбы, Саломея запросто, на какой-то свойский ма
нер, расцеловалась с невестой, женихом, всей родной, бабками и мужиками, со
всеми поручкалась и, сев на скамейку, устроенную из доски, положенной на д
ве табуретки, тут же с готовностью, и вовсе не чинясь, хлопнула розовый лаф
итничек самогона. Ай да непьющая Саломея!
Как же под свадебный гул и нестройницу прекрасно шел с чесноком и хреном
холодец, какой чудесный хруст издавал запеченный с гречневой кашей поро
сенок и как быстро, подгоняя один другого, летели прямиком в желудок масл
ята, грузди, белые… Мы сидели почти около невесты, но свадьба шла своим чер
едом, и у нас образовался собственный изолированный мирок. Будто кто-то н
акрыл нас волшебным стеклянным колпаком, отгородившим от остального ми
ра. Когда мы в очередной раз поднимали свои полные самогона стаканы, я спр
осил у Саломеи, указывая глазами на розовую жидкость: «А это голосу не меш
ает?» Ц «Не мешает», Ц ответила она.
Застолье продолжалось довольно долго, пока не закончилась первая часть
праздника, не раздвинули столы и под новенькую радиолу «Ленинград» с пол
ьскими модными пластинками не начались танцы.
Мы с Саломеей вышли сначала во двор, а потом вернулись в хату и остались в
сенях. Во дворе над домом, городом и лежащей поблизости рекой стояло по-ос
еннему стылое небо. Дождь, ливший весь день, закончился. Звуки затихающег
о общенародного праздника стояли в воздухе не гулом, как в Москве, а по отд
ельности. Подмораживало. Я подумал, что шуба, в которой Саломея приехала, о
кажется кстати. Надо было возвращаться в избу, в тепло. И вот в сенях с туск
ло горящей на голом проводе лампочкой мы остановились. А если бы не остан
овились? Изменилась бы моя жизнь?
За дверью глухо бурчала и перелопачивалась веселая свадьба. Дверь, ведущ
ая внутрь, была утеплена рогожей, ручка на ней блестела от многих прикосн
овений. В бочке с водой, поставленной к серой, из нетесаных досок, стене, от
ражался, колеблясь, свет. Я чуть дотронулся до Саломеи, отважно собираясь
попробовать панцирь на крепость, прикоснулся, и вдруг… она запела. Здесь
мне надо будет подойти к самой трудной и интимной части этих моих воспом
инаний.
Роман, конечно, не набор конкретно происшедшего с автором, это лишь случа
й, «зернышко», которое обрастает подробностями других историй и фантази
й. Автор Ц не герой. Здесь еще надо решить вопрос: не пишет ли автор, как пра
вило, все свои истории с точностью «до наоборот»? Может быть, он сочиняет и
менно то, чего в жизни не случилось, чего он только жаждал? В этом смысле «Д
октор Живаго» не героическая ли конструкция судьбы автора, рефлектирую
щего по вполне благополучной собственной судьбе?.. Ну вот, здесь автор уже
«растроился».
Во-первых, надо продолжать историю, остановившуюся на противопоказанно
м серьезной литературе слове «вдруг». По этому поводу необходимо объясн
иться с читателем. Да и вообще читатель имеет право узнать, что такое сего
дня роман. Может ли он существовать, когда жизнь во вполне реальных, объем
ных образах, в образах «конечных», от избыточных подробностей рождения и
мужания до запечатлённых один за другим этапов смерти, оставляет «зрите
ля» холодным. А мы тут с двумя-тремя конкретными эпизодами и претензией н
а внимание! Это второе. И, наконец, третье: если уж упомянули «Живаго», то на
до бы что-то сказать по этому поводу. Правда, не слишком ли неожиданно, пре
рвав эпизод и даже тему своей любви, где почему-то на первом месте собака,
автор вдруг вцепляется в любимую кость современных литературоведов Ц
в нашумевший роман?
В сознании героя, приехавшего в знаменитый Марбург прочесть лекцию о Лом
оносове и Пастернаке, вдруг складывается некоторая последовательность
и закономерность его собственной судьбы, отчего-то сопряженной с этим г
ородом. Надо ли здесь говорить, что автор, профессор-литературовед, по-пр
офессорски честолюбив и, как любой средний профессор, занимающийся лите
ратурой, ощущает себя писателем. Возможно, через сознание каждого русско
го этот город, эта тема неизбежно проходят, вспомним здесь хотя бы директ
ивность, существовавшую в не столь отдаленное время, а именно директивно
сть определенных слов, понятий, героев, имен, топонимики в школьных прогр
аммах. Это было. У автора в запасе есть еще несколько достаточно конкретн
ых эпизодов, иллюстрирующих эту, уже заявленную и, как ему кажется, неизбе
жную, сопряженность. В своё время он их предъявит.
А теперь несколько, буквально несколько слов о романе поэта. Здесь, конеч
но, обычное русское честолюбие. Великие русские писатели всегда мешали п
росто русским писателям. Так вот, на исходе жизни, сознавая, что прожил он
её вполне благополучно, Пастернак решает жизнь обострить. Он был орденон
осцем, знаменем левизны, написал первое в истории стихотворение о Сталин
е, но не перешагнул сверстников, Маяковского и Есенина. Возможно, поле ген
иальных стихов уже иссякало, роман уже был написан, поэт был достаточно о
пытным и тертым в литературе человеком, чтобы не осознать собственной за
урядности высокого масштаба, надо было обострять. Судьба поэта так завис
ит от жизненного мифа. В этом мире так всё не случайно, особенно, чтобы зак
ончить.
Марло, соперник Шекспира, не случайно был убит в кабаке, а гениальный Шекс
пир не случайно не оставил ни клочка бумаги с автографом своих пьес; неис
товость Аввакума была вознаграждена морозной ямой, а потом сожжением; Пу
шкин и Лермонтов убиты на дуэлях (причем сейчас пошли упорные предположе
ния, что дуэли ими же самими «организованы»); Чехов умер в немецком захолу
стье, но в центре Европы, отправленный туда женой; Есенин и Маяковский, уда
чливые соперники пастернаковской юности, покончили с собой (если не убит
ы!), Мандельштам за дерзкие стихи заплатил недолгими, но смертельными лаг
ерями на Девятой речке; Цветаева, храня сына от войны, прерывает ее для себ
я петлёй Ц Пастернак же передает свой роман на Запад, а потом, продлевая с
кандал, отказывается от Нобелевской премии.
Впрочем, подождем со всем этим, чуть позже всё уложится само собой. И, пожа
луйста, автор, поделикатней: и в случае с Пастернаком, как, тем более, и в слу
чае с Ломоносовым, мы имеем дело с гениальными русскими провидцами. Как ж
е всё-таки убийственно верно сказал Пастернак: «Я не пишу своей биографи
и. Я к ней обращаюсь, когда того требует чужая». Не про всех ли нас, из племен
и писак?
Теперь разберемся со словом «вдруг». Это слово Ц индульгенция. Им польз
уется писатель, когда не может справиться со всеми сложностями жизни, не
может, например, объяснить зарождение того или иного поступка или психол
огического состояния своего героя, то есть когда не держит в своих руках,
как Бог, всех нитей созданного им мироздания. И в каком-то смысле разве не
богом является писатель? Но, может быть, и Бог не всевидящ? Имеет же Он прав
о на мгновение отвлечься от конкретного человека и в этот момент пристал
ьно следить за другим. В мнении, что Бог не отводит взора от каждого и знае
т абсолютно всё, Ц слишком много человеческой гордыни. Мы ведь порой не м
ожем определить причину и собственных поступков и с большим трудом дока
пываемся до психологической первоосновы. Бог не мелочен, Он дает нам воз
можность кое-что решить самим и не наказывает за всё, пропуская несущест
венное, чего не умеет делать строгая воспитательница в детском садике.
Я потом, много времени спустя, спрашивал Саломею: «Почему ты тогда запела,
не оттого ли, что выпила розового самогончика?» Ц и не получил ответа. Мож
ет, именно в таких случаях и возникает пресловутое «вдруг»?
В этих щелясто-холодных пыльных сенях русской избы с голой лампочкой по
д потолком, как клекот начинающего действовать вулкана, принялось сочит
ься невероятно низкое, дрожащее и переливающееся меццо-сопрано Саломеи
. Сначала это была как бы только проартикулированная дыханием, его естес
твенным ходом, мелодия, но мелодия самоговорящая, в которую все мы, слушав
шие радио той поры, сразу угадывали слова: «Ах, нет сил снести разлуку, жду
тебя…» Знаменитая ария из знаменитой оперы. Что Саломея пыталась вложит
ь в эти слова, и что слышалось в них мне? Я же никогда не обещал жениться на н
ей, ни разу не говорил слово «люблю», да и любил ли я тогда Саломею? Если что
и произошло, если что-нибудь, по мысли Стендаля, и выкристаллизовалось, то
именно в этот миг. Так неистово, с топотом, плясала за стеной свадьба, так м
елко рябила водная поверхность в бочке, так пронзило меня в этот момент ч
увство, что без этой женщины я не могу жить, что проживу с нею всю жизнь, до т
яжелого камня на кладбище! Но почувствовал ли я все несчастья, которые пр
онесутся над нами, над её головой?
Однако пора возвращаться из собственного прошлого в мир профессорског
о номера гостиницы, расположенной в старом ботаническом саду.
Это были лишь первые ассоциации, которые пронеслись у меня в сознании, ко
гда я по телефону услышал голос Саломеи:
Ц Не волнуйся, у меня всё в порядке.
Ц А как собака?
Сейчас примемся за собаку. Это уже неизбежно, сюжет главы подразумевает
некую парность.
Я понимаю, что этот открытый ход не понравится ни Станиславу Куняеву, ни п
рочим моим друзьям из «Современника», которым я понесу свой роман. А кто е
ще его напечатает? Не Наташа же Иванова из «Знамени» с ее беспроигрышной
любовью то к Трифонову, то к Пастернаку и всегда Ц к стоящему за спиной Гр
игорию Яковлевичу Бакланову. А может быть, Андрей Василевский из «Нового
мира»? Правда, он охотней печатает русское зарубежье с Ближнего Востока.
Нет, вся надежда на «Наш современник». Но что делать с этими «модернистск
ими» вывихами в тексте? Может, они снизойдут за верность и в понимании тог
о, что каждый серьезный и значительный роман в литературе неизбежно пона
чалу был модернистским Ц от «Войны и мира» и «Бесов» до «Улисса», романо
в Пруста и прозы Пелевина. Но надо ли объяснять эту «парность»? Она уже зая
влена в расположении эпизодов о любви с первого и не с первого взгляда. Та
к пусть по закону и романа, и жизни останется в таком же порядке.
Ц С собакой всё в порядке. Она облаивает весь двор с балкона.
Ц Не выпускай её на балкон слишком рано, она способна перебудить весь кв
артал.
Голос у Розы мощный, густой, рыкающий бас. Я всегда думаю, что по мощи ее гол
ос не уступает густой патоке меццо Саломеи. Но, слава Богу, все здоровы. То
напряжение, которое исподволь владело мною всё утро, ушло, душа моя тепер
ь свободна на двое суток. Саломея снова, еле передвигая ноги, приползет на
свои процедуры, и какой она оттуда выйдет? Как обычно, почти как вчера, с об
новленно-ликующим организмом или… Специалисты хорошо знают, как сложны
работающие гидросистемы и как легко разбалансировать их при любом изме
нении давления или подключения. Саломея не любит рассказывать, какая ино
гда в их зале бывает паника. Кого-нибудь вместе с аппаратом и креслом выго
раживают ширмочками, и туда, за ширмочку, набиваются два или три врача. Пот
ом ширмочку уносят, и всё продолжается, как всегда. Это человек вернулся с
того света. Сегодня хорошо, но через день я снова буду напряженно ждать ут
реннего звонка.
Мы поговорили еще пять минут, и я остался наедине со своим романом, будуще
й лекцией и воспоминаниями. Но сначала кофе, булочку с джемом, которую при
несла немецкая улыбающаяся фрау, и пасьянс из карточек с цитатами, приго
товленными для лекции. Какое же счастье, когда душа свободна от тревоги з
а близких. Саломея сейчас, наверное, варит манную кашу для себя, Роза уже п
олучила свою порцию «геркулеса» с вареным и крупно порезанным телячьим
сердцем, но, немедленно проглотив, всё равно смотрит на Саломею невинным
и честным взглядом абсолютно никогда не евшей, голодной собаки.
В гостинице почти пусто, можно наслаждаться стерильным немецким уютом, с
ловно выцветшим ароматом кофе, можно разложить на столе, где ни единой пы
линки или крошки, свои карточки: направо Ц выписки из стихов и бумаг Ломо
носова, налево Ц выписки из сочинений Пастернака. У Ломоносова не было н
икаких премий, только жалованная императрицей табакерка с её персоной. Т
оже был, что называётся, не простой человек. Сколько написал этот русский
гений жалоб и прямо-таки доносов. Но сейчас меня, пожалуй, интересует друг
ое Ц эпизод надо скруглять и выбрасывать из сознания. Сосредоточиться н
а другом виде работы, на профессорском знании не удается. А может быть, всё
происходит параллельно и один слой сознания подпитывает другой? Когда п
ишешь роман и он получается, то всё идет в лист, вместе с героями твоя собс
твенная жизнь всасывается в одно ненасытное жерло, чтобы стать словами и
текстом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35