Только в одну «чумную» камеру осмеливались заходить стражи. Там в неглубокой стенной нише лежал прикованный к кровати пленник. Оковы, конечно, были не нужны – в агадейце едва теплилась жизнь.
Надзиратель услужливо поставил у кровати шаткую табуретку и, повинуясь жесту Зивиллы, беззвучно выскользнул из камеры. Лязгнула дверь, за крошечным зарешеченным оконцем всколыхнулась серая тень.
Пленник в алькове безмолвствовал. Зивилла прислушалась к его неровному дыханию и поняла, что он в сознании и не спит.
– Зачем ты звал меня, Лун? – спросила дама Когира. Еле слышно скрипнула кровать. Лязгнули оковы. И словно из немыслимой дали донесся прерывистый шепот:
– Я звал тебя… почти неделю назад.
Зивилла пожала плечами.
– Я была занята. Истребляла в лесах твоих друзей. Теряла своих. Отнимала оружие у Лунов, которых сдуру взялся снабжать твой король. Вчера мы захватили большой обоз агадейцев, всыпали им по первое число, вот я и позволила себе передышку. Решила навестить тебя, послушать, что новенького скажешь, а заодно «порадовать» своими новостями.
Лун снова шевельнулся на кровати.
– Да, на этой войне… нам не очень везет.
– Нам тоже, – с горечью признала Зивилла и безрадостно усмехнулась. – Столько напрасных жертв. Зато мы вас отучим воевать. Раз и навсегда.
Несколько мгновений Лун полежал молча. «Все-таки ему тяжело говорить», – догадалась Зивилла.
– Дама Когира… – сипло произнес узник. – Я все думал… что за странный титул?
– Мог бы спросить у кого-нибудь из надзирателей.
– Спрашивал. Не отвечают. Никто из них со мной не разговаривает. Боятся.
– Мне кажется, на то есть причина, – язвительно вымолвила Зивилла.
Лун тяжело вздохнул.
– Уже нет.
Пришел черед когирянке сделать паузу.
– Что значит нет?
– Мне было видение, – пояснил Лун. – Даже не скажешь, что видение… совсем как наяву. Он сидел на этом же табурете…
– Кто?
– Ну-Ги, отшельник… мой духовный отец. Это он… научил меня…
– Переселяться в чужие умы? Менять местами человеческие души? – Зивилла вдруг разволновалась и тотчас мысленно приструнила себя: «Спокойно! Хоть виду не подавай!»
– Да, – ответил Лун. – В детстве… я был воспитанником… Пустыни Благого Провидения. Это храм в горах Агадеи, там много всяких чудес. А в горах над Пустынью… пещера отшельника. Там его нетленные мощи прикованы к скале… были прикованы до недавних пор, сейчас он снова странствует… Вернулся в мир. Говорит, что мир без него сошел с прямой дорожки.
– Когда я был маленьким… – Голос Луна слабел, слова перемежались тихими стонами. – …жрецы повели нас в пещеру Ну-Ги, чтобы постричь в монахи. Мы долго поднимались в гору, хотелось пить, а в пещере… я увидел источник… Как раз под мощами. Моих сверстников тоже мучила жажда, но они боялись прикоснуться к воде, да и пастыри не велели… А я все-таки испил… украдкой. И за это… за смелость… за то, что я такой особенный… Ну-Ги наградил меня. Он пообещал… тогда… что выполнит мою наисокровеннейшую мечту. Сказал… ты, может быть, сам о ней не подозреваешь, она – в самой глубине твоей души, пришла, наверное, еще из прежней жизни. Но я тебе помогу, сказал он, ступай… мальчик… и будь царем судьбы своей. Так я стал волшебником.
– Выходит, чародеев вроде тебя в Агадее не осталось? – Зивилла ощутила, как по щекам расползается румянец возбуждения.
– Таких, как я – ни одного. У Ну-Ги был обет… не колдовать, он нарушил его только… ради меня. Так он сказал. Я потом возился с монахами Эрешкигали, пытался их… научить, но все без толку… Зивилла… ты не ответила. Почему тебя называют… дамой Когира?
– Называли, – угрюмо поправила она.
– Называли.
– Дама Когира – это не геральдический титул, – сказала она. – Всего-навсего почетный. Женщина носит его от турнира до турнира. Рыцарь, побеждающий на турнире, завоевывает этот титул и отдает даме своего сердца. Я была Дамой Когира восемь лет подряд. В последний раз осталась ею благодаря Сонго, юноше из моей свиты.
– Вот оно что, – донесся из алькова полустон-полушепот. – Значит, это я отобрал у тебя титул… Зивилла… Хочешь, я его верну?
Когирянка печально улыбнулась и осмелилась чуть приподнять глаза. Изгвазданное шерстяное одеяло лежало жгутом поперек кровати, исподнее на узнике было в пятнах засохшей крови. «А ведь ему ни разу не сменили повязку», – подумала Зивилла. И мысленно одернула себя: он не заслуживает жалости.
– Вместе с прежним телом? – глухо произнесла она.
– Конечно… Как же еще?
– Что так, Лун? Почему ты сразу не согласился? Ведь мы с Конаном тебя уговаривали. Унижались перед тобой.
– Тогда я… не мог, – хрипло ответил Лун. – Не имел права. Нет, не то… Как бы тебе объяснить… Мы, горногвардейцы, не властны над собой. Когда мы присягаем королю, мы произносим заклинание… Сами себя заговариваем. Это мощные чары, нарушить их невозможно. Когда вы с Конаном просили меня… я просто не мог ничего исправить. Я был солдатом и воевал. Даже в этой камере.
А неделю назад… ко мне пришел Ну-Ги. Он… он говорил такие ужасные вещи… Поверь, Зивилла, нет хуже пытки, чем слушать такое от человека, которого считаешь вторым отцом. Я употребил во вред… его священный дар. Оказывается, сокровенная мечта тут ни при чем… ее и не было вовсе. Представляешь? Он научил меня вселяться в чужие умы, чтобы я проник в разум повелителя и остановил его, не дал совершить роковую ошибку. А я все эти годы ни сном, ни духом… Когда мне стукнуло девятнадцать, один влиятельный вельможа… Ибн-Мухур… убедил меня пойти в гвардию. Настоятель не возражал, у вас это в порядке вещей. Я принял присягу… и все! С того дня я даже в мыслях не мог… причинить зло своему властелину. А Ну-Ги… старый безумец забыл про меня. И только теперь вспомнил. Пришел сюда… и, шутя, снял заклятие. Сказал, что мои раны гноятся, скоро я умру… и поделом. А на Серых Равнинах, сказал он, ничего хорошего тебя не ждет, если не исправишь содеянное, хоть отчасти. И вот я… попросил стражников, чтобы позвали тебя. Я готов исправить… что успею. Поверь… это не уловка.
– Я верю. – Зивилла улыбнулась.
– Неправда. – Пленник тяжко вздохнул. – Ты мне не веришь. И никто не верит. Вы все боитесь «лунной болезни».
– А ты посмотри мне в глаза.
Женщина в мужском обличье нагнулась к пленнику. Мешок с прорезью для рта упал на пол. Она отстранилась. Она не знала, что мешок скрывает бронзовую маску с прорезью для глаз.
– Я позову надзирателя, – сказала Зивилла. – Он снимет маску.
– Лучше отвези меня… в Даис. Я должен встретиться с Ангдольфо… пока жив. Он привезет меня обратно… и ты вернешься в свое тело.
Затянулась пауза. Когирянка сидела, тоскливо глядя в одну точку. Прислушиваясь к тяжелому дыханию Луна.
– Я позову надзирателя, – повторила она. – Потом ты расколдуешь Парро и остальных. Излечишь всех, кого мы поймаем.
– Всех не успею… Мне жить осталось…
– Сколько успеешь, – хмуро перебила Зивилла.
– А как же… ты?
– Меня больше нет, – бесстрастно ответила когирянка, вставая. – Позавчера в Даисе горногвардейцы похоронили мое тело. Гангрена.
– Прости, – вздохнул Лун. – Это ужасно, но… может быть, тебя устроит тело другой женщины? Приведи ее ко мне, и я…
– Ты, – зло оборвала Зивилла, – больше никогда меня не увидишь. Прощай.
Она быстро вышла из камеры и жестом остановила надзирателя, который хотел вставить в замочную скважину ключ.
Глава 2
Прозрачный запаянный шар угодил в вершину скалы, вверх и в стороны брызнули «слезы Инанны». Еще не успев долететь до препятствий – серого гранита, кустов, древесных стволов – они превратились в ярчайшие искры. А чуть позже буйное пламя объяло весь утес.
Напуганной змейкой Юйсары выскользнула из объятий Конана, сгребла одежду в охапку. Обнаженный киммериец сидел на сочной траве, с тревогой глядел на оранжевый столб; в реве пламени тонули мирный щебет птиц и жужжание насекомых.
Он торопливо оделся и, прихватив оружие, побежал мимо лагеря когирцев к цепочке скал. Хватаясь за кусты и камни, вскарабкался на невысокий утес в двух бросках копья от охваченного пламенем. Окинул равнину цепким взглядом.
Два точно таких же пожара бушевали на севере, за дворцом и сокровищницей, и на северо-западе. И там, и там были его люди. На севере – когирцы и пандрцы, на северо-западе – кшатрии. А по левую руку, всего в полете стрелы, обосновались вооруженные крестьяне.
Едва он вспомнил о крестьянах, над самой середкой их стана взвился оранжевый жгут. А вскоре до Конана донеслись крики.
Он повернул голову в сторону дворца и заметил неприятельский снаряд. Не увидел (увидеть было невозможно, прозрачный шар, наполненный бесцветной жидкостью, спивался с небесной голубизной), а уловил движение. Зажигательный снаряд летел прямо на него.
За миг до падения шара Конан показался себе голым и беспомощным, как новорожденный ребенок. Сейчас рядом с ним на скалу спрыгнет огненная смерть, и…
«Слезы Инанны» брызнули на лагерь. Кто-то закричал от невыносимой боли, вспыхнули шатры, в следующее мгновение поднялась дикая суматоха. Где бегом, где съезжая на седалище, Конан спустился со скалы и примчался к когирцам.
– Коней! – закричал он, надсаживая горла – Уводите коней!
Стреноженные кони пронзительно ржали, скакали по лагерю, сбивали людей, опрокидывали котлы и рушили пирамиды из копий. Несколько воинов таскали в шлемах воду из ручья, тщились спасти горящую груду провианта, – шатер, прикрывавший ее, успел превратиться в пепел. Сонго висел, как пиявка, на шее своего перепуганного коня, пытался остановить. К нему подскочил Конан, оглушил скакуна ударом могучего кулака по черепу, оттащил когирца от падающего животного и закричал, развернув лицом к себе:
– В лес! Уводи людей в лес! Рассеяться!
– А лагерь? – растерянно выкрикнул когирский рыцарь, – Они же тут все сожгут!
– Людей спасай, болван! – вышел из себя Конан. – В лес! Не вздумай на равнину высунуться – конницей ударят.
Сонго кивнул и, прихрамывая, поспешил к своим товарищам. Конан огляделся, заметил Юйсары, гаркнул: «Сюда!» За спиной треснуло стекло, он развернулся в прыжке, как от нежданного удара кнутом. Шар угодил между двумя шатрами, забрызгал оба; капли на земле и холсте быстро наливались оранжевым жаром. Конан отскочил от гибельной лужи, а шатры вспыхнули, и заполыхала земля, и казалось, пламя не уймется, пока, не прожжет себе лаз к сердцу земли.
На этот раз никого из людей не задело, но сосуды падали с потрясающей точностью, а значит, лагерю конец, подумал Конан. Но не эта мысль привела его в ярость. Здесь, в лесочке за скалами, стояла меньшая часть когирского отряда, остальные расположились на севере, и у них были кони, отбитые у агадейцев. Сорок восемь скакунов. Сутки напролет сорок восемь когирских рыцарей и отборных воинов Сеула Выжиги осваивали необыкновенное оружие покорителей мира, чтобы завтра штурмовать сокровищницу и дворец, чтобы громить врага его же оружием. За навыки приходилось дорого платить – ожогами, рваными ранами, даже жизнями. Двоих унесла на тот свет «ноздря Мушхуша»; плохо прикрепленная, она сорвалась с бока скачущего коня и хлестнула огнем по цепочке зрителей. А теперь получается, эти жертвы напрасны. Конан заскрежетал зубами и выругался.
Его вина. Он видел, как на крыше великолепного дворца и плоской вершине колоссальной гранитной глыбы – сокровищницы пандрского властелина – агадейцы сооружают метательные машины. И лишь ухмылялся. Катапульты придуманы для обстрела крепостей или больших осаждающих армий, а вовсе не для истребления юрких отрядов всадников. Все равно что с пращой охотиться на комара. Не испугал Конана и воздухоплавательный аппарат – детище агадейского гения. Киммериец прикинул, что стрелой до мешка не достать, а канат, на котором он держится, начинается в стенах дворца. «Ну и пусть болтается, – сказав он себе, глядя на беспомощную игрушку ветров. – Наверное, Бен-Саиф собирается швырять с него „нектар Мушхуша“, когда я наведу людей на приступ. Не иначе, за дурака меня держит».
Но оказалось как раз наоборот. Это Конан принимал Бен-Саифа за дурака. Успехи в ночных нападениях на караулы, в стычках с мелкими группами грозных вражеских конников притупили его осторожность и проницательность. И теперь агадейцы сурово наказали его за беспечность. Не будет завтра никакого штурма. С утра до ночи ему придется собирать по лесам и садам разбежавшихся людей и коней.
Четвертый шатер занялся огнем, и только один, на дальнем краю лагеря, остался цел. Когирцы укрылись среди деревьев – никто не искал страшной и бессмысленной смерти. Только Конан бесцельно метался по горящему лагерю, перепрыгивая через мириады огоньков, усеявших землю.
Полог уцелевшего шатра откинулся, и перед Конаном выпрямился агадейский воин.
Киммериец с ревом схватился за меч, и облегченно ругнулся, узнав Сафара. За слепым рубакой из шатра выбрался мальчишка-поводырь, он тоже успех облачиться в серые доспехи убитого агадейского караульщика. Золотой шишах так и норовил съехать на нос, с таким же успехом мальчик мог нахлобучить на смуглую обритую голову войсковой казан, что вмещает еды на десятерых.
– Какого демона вы тут дурака валяете? – От неожиданности Конан даже повеселел.
Безглазый воин, не так давно слывший грозой бусарского жулья, улыбнулся и показал в шатер.
– Там еще доспехи для двоих.
– А толку? – не понял киммериец. – Ты и в этих железках испечешься в лучшем виде.
– Под шаром, – перестал улыбаться Сафар, – все время торчат трое-четверо верховых. Вот он видел. – Могучий бусарец положил ладонь на плечо поводыря.
Конан и сам обратил внимание на всадников, гарцующих под шаром. Ему было невдомек, зачем они там понадобились, ведь с земли в надутый мешок не попадешь ни из лука, ни из арбалета. Наверное, просто на всякий случай.
– Это связные, – пояснил Сафар. – Человек под мешком высматривает нас и бросает связанным записки для обслуги катапульт. Вот он, – новый хлопок по плечу поводыря, – видел, как конники снуют туда-сюда.
– Ну и что?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45