Бен-Саиф и Зивилла проводили бесстрастными взорами хохочущего соправителя Апа, Лун вышел из-за шатра и подсел к костру.
– А если все-таки не получится? – Зивилла бросила недоеденную порцию в огонь – «шутка» апийца напрочь отбила аппетит.
Бен-Саиф неторопливо завтракал, запивая вином каждый кусочек.
– Тогда сюда не возвращайся, – произнес он по некотором размышлении. – Пробирайся в Агадею, на первой же заставе все расскажи. Но только горногвардейцам. Ну, а там… – Он не договорил, лишь пожал плечами.
Зивилла сумрачно кивнула и потянулась к вину. День начинался премерзко.
* * *
День начинался великолепно! Преподобные Кеф и Магрух, героически тараща красные от всенощного бдения глаза, торжественно сорвали покров со своего первого совместного творения – «медитативного манка астральных проекций сверхнизкого и низкого этических уровней». Ощетиненный предохранительными стержнями, увешанный надежными амулетами, манок сильно проигрывал по части эстетики, но приснопамятная схватка с одноглазым магом заставляла уважать могущество Черного Круга. Что с того, что плоть одного из членов этого ордена превратилась в горстку холодного праха? Мысль ведет энергию, любил говаривать кхитайский поэт и философ Куй-Гу, один из наставников юного Абакомо. А кто в Храмах Эрешкигали и Инанны усомнится в способности бесплотного духа мыслить? Поэтому высокомудрые Кеф и Магрух не поскупились на емкие энергопоглотители и вороха сильнодействующих контрзаклинаний – если распыленный чародей возьмется за старое, манок его живо умиротворит.
– Впечатляет. – Повелитель Агадеи, в отличие от ученых мужей, позволил себе отменно выспаться и подкрепиться фазаном по-бусарски, медовыми лепешками, соленым миндалем и слабым сидром. Прогулка по Поющей Галерее привела его в медитативное расположение духа, и небольшая утренняя охота, решил юный монарх, будет как нельзя кстати. Эй, где ты там порхаешь, астральная проекция сверхнизкого этического уровня? – Куда садиться, что надевать? – деловито спросил он.
– Простите, ваше величество, – не без смущения произнес Кеф, – но устройство испытано недостаточно всеобъемлюще, и мы не можем позволить, чтобы…
– Недостаточно всеобъемлюще? – Абакомо хмыкнул. – Эко сказано! На мышах проверяли?
Преподобный Магрух кивнул.
– На кроликах?
– И на кроликах, ваше величество, и на обезьяне, и даже на каторжнике. Во всех случаях результат соответствовал ожиданиям, но следует помнить, что по закону магнита для астральных проекций сверхнизкого этического уровня нет ничего притягательнее личности сверхвысокого…
– Ничто так не ценю, как грубую лесть! – перебил Абакомо с ухмылкой. – Следует понимать так, что кролики, мартышки и душегубы нашего приятеля не заинтересовали, зато на меня он непременно клюнет?
– Вот именно, ваше величество, – хмуро подтвердил Кеф.
Абакомо снова ухмыльнулся и направился к медитативному манку. Пастыри двинулись за ним, обреченно вздыхая. Последним топал грузный Ибн-Мухур, понимая, что спорить бесполезно – когда повелитель закусит удила, ему сам Митра не брат.
– Аупсамаумкамаумммм, – вдруг замогильным голосом провыл Кеф, когда монарх уселся в манок по-восточному и надел медитативный шлем, сработанный из пластин слоновой кости, разрисованный магическими символами для вызова духов и утыканный их техническими аналогами. Абакомо непонимающе посмотрел на лысого эрешита.
– Мантра, ваше величество. Волшебное слово для защиты ума. Повторяйте ее почаще, и все будет в порядке.
Абакомо кивнул – к мантрам он привык с малолетства, как и к другим магическим приемам, показанным для духовного развития, а также для профилактики душевных расстройств. Еще в царствование его деда подобные вещи прочно вросли в агадейский обиход.
«Аупсамаумкамаумммм, – нараспев произнес он мысленно, добиваясь мощной пульсации мозга в ритме этого странного слова. – Аупсамаумкамаумммм…»
В следующий миг он увидел манок со стороны и сверху, в нем – неподвижного себя, а вокруг – суетливых старцев и медлительного ануннака. Две зеленые рясы, одна желто-коричневая. Свечение в комнате было неровным, периферийное зрение ловило радужную рябь, и Абакомо сообразил, что смотрит не настоящими глазами. Его душе было не впервой отделяться от тела – в шестнадцать лет храмовники-эрешиты научили его вылетать через собственную макушку, странствовать по вселенной, набираясь ума-разума, и благополучно возвращаться, – но это всегда требовало некоторого времени на подготовку. А сейчас получилось мгновенно! Он пощупал медитативный шлем, посмотрел на его создателей и одобрительно тряхнул биополевой копией венценосной головы. Вот оно, лишнее подтверждение словам Куй-Гу, что магия и рациональное знание завоюют весь мир, когда встанут плечом к плечу.
Злосчастный колдун был рядом, кружил по залу, как голодная гиена, и плотоядно облизывался, косясь на физическое тело Абакомо. Углядев, наконец, витающую под потолочным витражом душу агадейского правителя, он ощерился и даже чуть резче прорисовался от ненависти – черный, одноглазый, окровавленный. Его руки неимоверно удлиннились, стремясь дотянуться до «горла» врага, но шлепнулись на пол, как щупальца издохшего спрута, когда Абакомо метнул в него огненный дротик мантры. Несколько минут чародей стоял в кажущейся прострации, тщетно пытаясь усвоить белую энергию, затем конвульсивным рывком всего «тела» исторг ее и бочком двинулся к медитативному манку. Расчет Магруха и Кефа вполне оправдался, хитрая машина надежно приворожила дух стигийского колдуна посулом нового воплощения, которого алчет любое низкоморальное сознание. И все-таки надо было отдать должное уму и стойкости чужеземного гостя: он не кинулся прожорливой щукой ни на одну из приманок, не тронул даже злодея, приговоренного к смерти, хотя Абакомо вполне мог себе представить, сколь соблазнительно выглядят в подобной ситуации тело и разум ЧЕЛОВЕКА. Еще раз явив свою невероятную проницательность, колдун дождался, когда в манок усядется его главный недруг.
– Что тебя ко мне привело? – произнес, вернее, телепатировал Абакомо.
Душа колдуна из Черного Круга не ответила, лишь закачалась по-змеиному, раскрыла имитацию рта и высунула длинный раздвоенный псевдоязык. Глазницы углубились, превратились в колодцы, в тоннели, в их недрах набухала, наливалась черным соком пресловутая стигийская мгла. Абакомо и сам владел этим приемом, для мага с приличным стажем это совсем несложно, надо лишь как следует вжиться в образ удава, который завораживает беззащитную добычу, затягивает в пучину глаз ее агонизирующий разум. Нет, этот самонадеянный выскочка упрямо не желает признать, что связался отнюдь не с дилетантом. Абакомо снова оглушил его мантрой, а затем лихо обошел блокировку «мозга» и внедрил психогрыз – несколько стихотворных строк на мертвом языке атлантов. Стихи лишь на первый взгляд казались набором бессмысленных слов, – вскоре жертва агадейского короля обнаружила, что психогрыз звенит в «мозгу» назойливым рефреном, кочует по ассоциативным каналам, стирая на своем пути информацию лирико-метафорического свойства, и его совершенно невозможно вышвырнуть из «головы». Стигийский чародей заметно стушевался – низкоэтическому сознанию вовсе не улыбалось перейти в разряд несуществующих.
– Кое-что нетрадиционное, а? – Абакомо улыбнулся и телепатическим сигналом остановил психогрыз. – Может, перестанем играть в бирюльки и начнем торг?
Черный маг горестно вздохнул, точнее, расширил на миг полевую структуру. Властелин Агадеи повеселел – до сего момента незваный гость проявлял из эмоций только злобу, торжество и в редчайших случаях – страх.
– Ты ведь не ради развлечения сюда пришел, верно? – спросил король.
Стигиец пристально поглядел ему в «глаза» и неохотно кивнул.
– У тебя есть основания желать мне зла?
Колдун не ответил ни словом, ни жестом.
– Не расположен к откровенности, – заключил Абакомо. – Жаль. Поскольку ты вполне наказан за несвоевременный визит, у меня нет причин желать тебе дальнейших неприятностей. Напротив, я бы мог предложить кое-что ценное в обмен на откровенность. К примеру, воплощение. – «Произнося» эти слова, он ловил каждое шевеление мага и с удовлетворением заметил новый «вздох».
– Тебе интересно?
Никакого ответа.
«Блокировка! – осенило монарха. – На него просто-напросто наложили заклятие. Вульгарно и примитивно. Запретили какие бы то ни было сделки».
– Что, нельзя торговаться?
Маг с тоской поглядел на манок, на неподвижное физическое тело, и Абакомо понял, что угодил в точку.
– А принимать подарки?
Дух чужеземного злодея преобразился – «плечи» раздались вширь, «живот» втянулся, в «глазах» вспыхнули зеленоватые огоньки возбуждения. Король азартно потер несуществующие ладони.
– Это уже лучше! Надеюсь, ты теперь не сомневаешься, что я способен сделать подарок, который даже величайшему из чародеев покажется королевским. И цвет моей ауры уже убедил тебя, что я из тех, кто привык держать слово. Итак, достойное перевоплощение в обмен на кое-какие сведения. При желании ты даже сможешь получить работу при моем дворе, но это, конечно, с условием, что дашь прочистить себе мозги и перестанешь злоупотреблять черной энергией. Как тебе такое предложение?
Было видно, как волшебник борется с соблазном и как побеждает соблазн.
– Вижу, ты смущен, – кивнул монарх. – Ничего удивительного. Насколько я понимаю, ты явился ко мне не по своей воле.
– Не по своей инициативе, так будет точнее. – Очевидно, маг, наконец, решился играть в открытую.
– Ага! Ты обладаешь даром речи. Замечательно. Можешь сказать, кто тебя послал?
– Нет.
– Табу?
– Табу.
– Для опытного мага Черного Круга, – заметил Абакомо, – ты слишком восприимчив к запретам.
– Запреты входят в условия договора, я принял их добровольно, – холодно ответил стигиец.
– Не торговаться и не открывать имени заказчика? Я правильно понял, ты работаешь по найму? Если б тебя послал твой властелин, Тот-Амон, то не было бы речи ни о каком договоре.
– Тебе не откажешь в рассудительности, о юный чародей. – Стигиец опустил «голову» в насмешливом поклоне.
– Я не считаю себя чародеем, но это к делу не относится. А что касается рассудительности, то позволь мне еще немного порассуждать. Если это не Тот-Амон – а какая, спрашивается, выгода повелителю Стигии искать ссоры с королем далекой крошечной страны, – то, скорее всего, кто-нибудь из моих соседей. Я прав?
Маг неторопливо кивнул. Абакомо воздел руки в притворном огорчении.
– О, всемилостивейшая Инанна! Когда же они образумятся, мои злокозненные соседи, когда утомятся плести интриги и возьмут с меня пример? Ну, разве я не образец доброты и скромности? Разве я не желаю всему человечеству, и в том числе этим прохвостам, только добра? – Он повернулся к чужеземцу и резко спросил: – Кто? Токтыгай?
– Фвах… – Неимоверная сила скрутила чародея, как прачка скручивает выстиранную рубаху, чтобы выжать последние капли воды. Абакомо вмиг понял, что сработал запрет произносить имя заказчика. Юноша пожал «плечами» – он ведь не требовал назвать имя, маг сам свалял дурака. Достаточно было сказать «да» или «нет», или просто кивнуть или отрицательно помотать «головой». Абакомо дождался, когда собеседник немного очухается, и насмешливо протелепатировал:
– Я не знаю человека по имени Фвах. Значит, не Токтыгай?
– Нет.
– Кто-нибудь из нехремских вельмож?
– Нет.
– Гм… Но – сосед… Вендийцы?
– И не они.
– Братья-разбойнички из Кара-Ала?
– Эти двое тут совершенно ни при чем.
– Так-так… Ну и задал ты мне задачку… Пандрский узурпатор никак не мог тебя послать, этот скупердяй скорее удавится, чем кошелек развяжет…
Маг энергично закивал, и Абакомо изумленно спросил:
– Сеул Выжига?
Опять кивок. Несколько мгновений монарх стоял неподвижно, осмысливая невероятную новость.
– Подумать только! Да падет на меня самая суровая кара Нергала, если я посмею сказать, что вижу, куда катится этот мир! Но зачем, зачем старому кровососу подсылать ко мне убийц?
– Затем, что он совсем не дурак и прекрасно видит, куда катится этот мир, – угрюмо ответил маг. – Прямо в пасть к твоему любимому Нергалу!
* * *
Для отважного сотника Нулана день начинался муторно. Ничто не могло избавить от горечи сердце бывалого апинского воина: ни добрый кусок конины с ячменной лепешкой, испеченной на камне, ни кубок хмельного золотистого вина из тыквы-горлянки, подаренной Бен-Саифом, ни дурманящий дым вендийской конопли. Не веселил даже стук зубов рыжего бритунца, надежно привязанного к колесу телеги. Долговязый узник недоумевал, почему он еще жив; его изводила мысль, что апийские живодеры просто-напросто не успели придумать для него достаточно изуверскую казнь. Отчасти он был прав – ночью в лагере, разбитом в стороне от дороги, на почтительном удалении от опасного холма, и окруженном телегами, воины в ожесточенном споре перебирали нетрадиционные и зрелищные способы отмщения меткому стрелку. Сам же Нулан еще вчера вечером принял роковое решение, но не торопился посвящать в свои планы то жалкое, что осталось от лихой конной сотни.
В последний раз глотнув сладковатого дыма и тряхнув головой и плечами, чтобы разогнать бодрящий хмель по всему телу, сотник встал с кошмы и направился к Роджу. Пленник затравленно следил за его приближением, стук зубов теперь напоминал топот десятков подкованных копыт по булыжной мостовой. Его короткие и жесткие рыжие волосы стояли дыбом, руки, привязанные к ободу громадного колеса, посинели и опухли, босые исцарапанные ноги спешили прикрыть пах, к которому в эту ночь приложился не один апийскин сапог.
– Ты, – сказал Нулан, опускаясь на корточки подле трусливого верзилы, – сейчас будешь говорить, а я буду думать, как с тобой быть. Понял? Или просто зарежу, или сначала поразвлекусь. Все от тебя зависит.
Родж торопливо закивал, на его грязной конопатой физиономии тоска и страх уступили крошечное местечко надежде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45